- Это сур, - с мимолетной улыбкой пояснил Валенти, направив бинокль на ядовитое облако. - Он охраняет Шамбалу.
- Вот как! - безучастно ответил Смит.
Еще совсем недавно одно лишь упоминание о таинственной стране ввергало его в лихорадку догадок, но теперь он и так знал все, что должен был знать, не испытывая потребности делиться с другими. Прежняя жизнь окончательно померкла, а вместе с нею умерло любопытство.
- Я уверен, что мы сумеем одолеть эту последнюю преграду! - Сдерживая радость, профессор с нарочитой медлительностью убрал бинокль.
- Да сопутствует вам удача, Том. - Смит ободряюще сомкнул пальцы кольцом. - Уверен, что все будет о’кей.
- Разве вы меня покидаете? - Валенти разом увял. - Но почему, Роберто?
- Так надо, мой добрый учитель. Мы расстанемся с вами вон у той лесенки… Видите? Она вся усыпана белым цветом.
- Я найду вас там на обратном пути? - с нажимом спросил Валенти, заглянув Смиту в глаза.
- Не знаю… - Смит отвел взгляд. - Попробуйте…
- Что ж, пойду один. Я должен узнать, что там, и я узнаю.
- Меня тоже постоянно подгоняло беспокойное чувство долга. Но теперь, Том, я окончательно понял, что никому ничего не должен. Даже себе самому.
- И не почувствовали себя беднее?
- Беднее? Вы шутите, Том! Я сделался нищим, обобранным до последней нитки!.. Но это подарило мне удивительную свободу.
- Тогда прощайте, дружище. Мне нечего вам больше сказать.
- Прощайте, синьор!
Они обнялись, постояли, приникнув друг к другу с минуту, и разошлись, ибо для каждого нашлась своя ниспадающая тропа.
XXI
Джой уже не хотела этих ночных встреч, с их надрывом и горькой изнурительной нежностью, не достигавшей зенита. Но Гвидо всякий раз заставал ее врасплох, возникая в глухой предрассветный час, когда явь безнадежно отравлена свежей памятью сновидений. И она не находила в себе сил прогнать его.
Ощутив чужое присутствие, Джой с тихим стоном разлепила припухшие веки и включила фонарь. Гвидо сидел у изголовья, пристально разглядывая ее всю, еще не совсем проснувшуюся, с розовой отметиной на виске и спутанными волосами.
Его тонкие пунцовые, как у девушки, губы были слегка раздвинуты в той неуловимой ироничной, чуточку грустной улыбке, которая так волновала когда-то Джой. Как всегда, на нем были белые вельветовые джинсы и черная, с закатанными рукавами, плохо выглаженная сорочка.
Таким он запомнился ей в их последний вечер на улице Кондотти. Можно было подумать, что с тех пор прошли не годы, а считанные часы… Натянув на себя плед, Джои краем глаза глянула на его смуглые волосатые руки. Нет, он явно не страдал от холода и, невзирая на ночные заморозки, продолжал разгуливать налегке. Очевидно, делал это сознательно, чтобы лишний раз уязвить напоминанием.
Глупый… Разве сможет она позабыть о том, как зашаталась под ней земля? Как почернело, съежившись, небо и все наполнилось такой до тошноты безысходной болью, что даже на плач не хватало дыхания? Если бы разреветься тогда и поползти по полу, разбивая в смертной тоске костяшки сведенных судорогой пальцев. Если бы кричать ему прямо в лицо все то, что рвало ее на части! Но не получилось. Очень уж он был бледен, и жалко подрагивала пушистая родинка на его подлой щеке. Он ведь спешил поскорее закончить дело, волновался, бедняжка…
Да залей она слезами фаянсовый умывальник или в кровь размажься по потолку и стенам, он все равно бы ушел от нее. Ничего нельзя было изменить ни тогда, ни потом. Едва он, давясь, покончил с каштанами, купленными на площади Испании, и забарабанил пальцами по клеенке стола, Джой уже знала, что ей предстоит услышать, и даже догадывалась, в каких словах. По какому же праву смеет он о чем-то напоминать, лезть с упреками, требованиями? И знала - смеет. И с замиранием ждала, чувствуя, как от пальцев на ногах поднимается наркотический холодок. Ей не было неприятно, скорее, наоборот, она испытывала отрадное забытье. Страдал, да и то наплывами, один только мозг, проигрывая в который раз заезженную пластинку, а остальное, в чем еще держалась душа, онемело под местной анестезией.
При свете дня Джой отдавала себе отчет в том, что ее преследует наваждение - и здесь, в неизведанных дебрях, нет и не может быть никакого Гвидо. Успокаивая себя, она даже пыталась вообразить его таким, каким он стал, наверное, в действительности: слегка полысевшим, обрюзгшим, с округлым брюшком.
Но жизненная реальность видения, его полная осязаемость и достоверность были сильнее доводов рассудка. Тем более что в краткие минуты свиданий критическое начало как бы оставляло Джой, отступая в сумерки подсознания. И все же она решилась на небольшой опыт, украдкой испачкав белые джинсы губной помадой. Когда на другую ночь Гвидо явился с красной полоской на заднем кармане, простроченном узорным швом, она прекратила сопротивление. Признать себя сумасшедшей Джой, разумеется, не хотела. Против этого явно свидетельствовали как собственные ощущения, так и те странные происшествия, о которых она сумела кое-что узнать от других.
Для верующей, хоть и не слишком набожной католички куда проще было смириться с существованием рая, где исполняются мечты, чем с умопомешательством. Вопрос о том, почему даже в стране блаженных люди продолжают страдать и мучить друг друга, не слишком долго занимал синьору Валенти. Во-первых, это был чужой рай, созданный для существ, лишенных благодати искупления, во-вторых, она, Джой, находилась в самом расцвете лет и не достигла той грани, за которой для человека уже не остается никаких тайн.
- Скажи мне правду, - взмолилась она, кое-как причесавшись и приведя в порядок глаза. - Ты жив или же умер и теперь преследуешь меня, неизвестно за что?
- Я жив, и ты это знаешь, - глухо ответил Гвидо, осторожно беря ее руки в свои. - Озябла как! - Он попытался согреть ей пальцы дыханием.
И это тепло, и пар из его рта убеждали сильнее любых слов. Тем более что и слова звучали как-то особенно. Да и не звучали они вовсе, а словно бы, минуя слух, под действием одного лишь взгляда всплывали в мозгу.
Как можно было не поверить таким словам!
- Зачем же ты мучаешь меня? - простонала Джой, касаясь губами его вьющихся жестких волос. - Что я тебе сделала, Гвидо?
- Ты не мне, ты себе сделала, - вновь отозвался в ней его голос. - Зачем, ну зачем ты вышла замуж за старика?!
- Ах, опять ты об этом.
- Да, опять и опять!
- Но он вовсе не старик!
- Пройдет пять лет, от силы десять лет, и он превратится в развалину.
- А разве я останусь на месте? Разве я не состарюсь с ним рядом, глупыш? Такова судьба человека.
- Нет, тебе еще долго быть молодой, - убеждал Гвидо, и все в ней вторило: "Правда! Правда!" - Ты подумала, что станешь делать тогда? Как жить? Как справляться с собой, еще молодой, неостывшей, ты задумывалась об этом? Отвечай!
"Как он прав! - обмирала внутренне Джой. - Он словно читает мои мысли!"
- По какому праву ты требуешь от меня ответа? - пыталась она противостоять на словах. - Кто ты такой наконец?!
- Ты знаешь, - глухо отвечал он.
- Знаю, - тихо смирялась она, ибо была перед Богом женой этого человека и совершила непростительный грех, дав святые обеты другому.
- Вот видишь!.. Что же ты сотворила с собой, Джозефина?
"Но разве ты не покинул меня? - хотела спросить она в свою очередь. - Разве не бросил, как старую тряпку, ради первой попавшейся?.."
И как тогда, в их мансарде на улице Кондотти, язык не повиновался Джой. Взметенные горестной вспышкой расхожие понятия: "тряпка", "бросил" и то омерзительное, обидное, что вовсе не отлилось в слово, все это было чужим, посторонним. Пошлость не смела касаться ее безмерной потери, пятнать грязью ее безжалостно раздавленную мечту. И немота, и подкативший к горлу прилив.
- Что ж ты молчишь, моя родненькая? - всхлипывал он у нее на груди. - Я же так любил тебя!
- Ты? Любил?!
- Если ты видела, что я ошибаюсь, то почему не остановила, почему не вернула меня?
- Почему?
- Да, почему?
- Разве можно хоть что-то вернуть? Или ты не переступил через меня, мертвую?
- И ты поверила!
- Как не поверить своим глазам!
- Лучше бы выколола мои! Отчего ты не дождалась меня? Зачем так непоправимо поспешила?
- Я не знаю, как отвечать тебе! - прокричала она сквозь слезы, растопившие смерзшийся в горле ком. - Пожалей меня хоть немножко…
- А ты меня пожалела? Я вернулся и не нашел тебя в нашем доме… Ты думаешь, мне было легко?
- Бедненький…
- Это все, что ты можешь!
- Чего же ты хочешь, скажи!
- Пойдем домой.
- Но у нас с тобой нет больше дома.
- Если есть мы, значит, будет и крыша.
- Но я не одна… теперь, милый.
- Разве ты любишь его?
- Он мой лучший, единственный друг.
- Это только слова. Ты его никогда не любила.
- Что же нам делать, когда все так безнадежно запуталось?.. Ты ведь тоже женат, мой родной?
- Это уже не имеет значения… Важно только одно: хочешь ли ты, чтобы мы опять были вместе?
- Разве можно зачеркнуть прожитые годы? Вернуться в прошлое, словно в оставленный дом? В нем живут чужие люди. Для нас не осталось там места.
- Наш дом ожидает нас, Джозефина.
- Какой дом, мой бедный Гвидо? Нашу квартирку под крышей заняли другие жильцы. Я видела их однажды.
- Где?
- У самых ворот. Они вышли гулять с детишками.
- Значит, ты приходила на нашу улицу?
- И не раз.
- Я тоже часто приходил туда, надеясь увидеть тебя, Джозефина. И ждал на площади, сидя на ступеньках, где молодые художники рисуют портреты туристов.
- И я там сидела, знаешь, возле того вазона с померанцем, но ни разу не повстречала тебя… Как ты не побоялся прийти сюда, прямо в палатку, мой Гвидо?
- Я знал, что твой муж оставил тебя.
- Он скоро вернется, самое позднее на третий день.
- Не обманывай себя: он никогда не вернется. Дай мне руку, и я уведу тебя отсюда, потому что одна ты погибнешь. Ты не можешь остаться одна, Джозефина.
- Куда ты тянешь меня? Пусти! Мне страшно…
- В наш дом, дорогая, где я так долго томился в одиночестве, поджидая тебя… Но ты не узнала его.
- Ты говоришь о "доме образов"?
- Не знаю, что это значит.
- Но так назвал Томазо амарантовое палаццо, где я нашла… Это правда, что ты ждал меня там, Гвидо?
- Я знал, что ты вернешься в наш дом, Джозефина.
Утром Джой отыскала шерпа, успевшего опустошить четыре деревяшки чанга.
- Я собираюсь проведать тот дом, мистер Темба. Мне надоело целыми днями ждать и томиться от безделья. Хочу немного проветриться.
- Возьмете яков, мадам?
- Предпочитаю оставить их на ваше попечение. Когда вернется мистер Валенти, скажете, где я, договорились?
- Но я не ожидаю мистера Валенти, мадам, я обязан ждать мистера Смита. - Анг Темба включил дисплей времени на калькуляторе. - Еще четыре дня, мадам. На пятое утро я свободен.
- Это все равно, ведь они ушли вместе… Словом, вы знаете, где меня найти.
- Понятно, мадам. При любых обстоятельствах я зайду за вами на обратном пути. Прикажете принести седло?
- Будьте настолько любезны, мистер Темба, - кивнула Джой, погладив подошедшего пегого мула. - А я пойду собираться.
Она сумела выехать часов около десяти и к полудню пересекла границу пустыни, где негде было укрыться и переждать зной. Безоблачное небо и отраженный от покрытого марганцевым загаром щебня жесткий металлический свет сыграли с неопытной наездницей привычную шутку. Несмотря на широкополый "стетсон" и солнцезащитные очки, темнеющие с увеличением освещенности, она еле держалась в седле. Отяжелевшие веки неудержимо слипались, в висках и затылке ощущалась свинцовая ломота.
Заметив одинокую фигуру, отбрасывавшую густую длинную тень, Джой сперва подумала, что это ей только кажется. Зажмурив измученные глаза, она подождала, пока немного померкнут багровые пляшущие круги, и осторожно приоткрыла трепещущие ресницы. Тень не исчезла. Подхлестнув мула, Джой вскоре поравнялась с изможденной старухой, бредущей неведомо куда по раскаленному камню.
Придержав повод, она хотела было о чем-то спросить убогую странницу, но так и не сообразила, о чем. Голова гудела, как надтреснутый колокол, и сознание заволакивал вязкий туман. Проехав мимо и почти позабыв о встрече, Джой вдруг резко натянула поводья. Тупой пулей ударила в сердце и мозг убийственная догадка.
Джой поняла, кого неосознанно напомнила ей оборванка в разодранной синей блузе и вытертых джинсах. Это была она сама и в своей же одежде, но разом постаревшая лет на пятьдесят или сорок.
Как та мегера в одной из ячеек безысходного колеса человеческих мук, она тащилась на неведомую живодерню, уподобясь потерявшему всякую память скоту.
Джой долго смотрела вслед уходящему будущему.
"Томазо! Любимый, единственный, - шепнула сквозь сомкнутые губы. - Сколь многое ты приоткрыл для меня… Жаль только, поздно. Прости".
Не только разумом, всем существом своим она поняла страшную истину: в этой долине не было смерти для тех, кто боялся умереть.
XXII
Обследовав систему гротов, Макдональд убедился, что попал в ловушку. С обычным при ясной погоде усилением снеготаяния вода в реке поднялась и залила нижние галереи. Теперь, чтобы одолеть встречный напор и добраться до входа, требовался по меньшей мере моторный бот, а не резиновая галоша. При известном усилии выбраться из пещеры можно было только по потолку, подобно мухе или какой-нибудь ящерице. Макдональд зажег факел и придирчиво осмотрел сочащийся влагой сталактитовый свод. Работа предстояла немалая. Чтобы надежно забить скальные крюки, необходимо было расчистить хрупкие карстовые натеки. И все это должен совершить Макдональд своими собственными руками. После случая с резиновой лодкой не следовало полагаться на "игру ума". Одно дело нарисовать в голове алмаз - чистое вещество с простой структурой, другое - тот же синтетический каучук, точной формулы которого не помнил даже дипломированный химик Смит. Ткани, канаты и прочие полимерные материалы, прочность которых роковым образом зависела от ничтожных дефектов структуры, отпадали поэтому напрочь. Вспомнив случай с веслом, Макдональд вынужден был отвергнуть и сплавы. Он едва ли знал достаточно хорошо их кристаллическое строение и элементарный состав. Получалось, что в помощь себе ему нельзя было "построить" не то что машины, но даже простейшего аппарата, вроде дельтаплана или, допустим, воздушного шара, которому можно без опаски доверить собственную жизнь. Ведь как там ни мудри, а между тонущей лодкой и стремительно падающим стратостатом есть некоторая разница. Особенно жаль было расстаться с идеей дельтаплана. Но Макдональд, хоть убей, не мог припомнить ни единого параметра. Даже угла атаки он не знал, хоть и склонялся к ста десяти градусам. Ничего мало-мальски стоящего на таких основах, разумеется, не создашь. От мысли воспользоваться выходом, ведущим к площадке, с тем чтобы перемахнуть затем через хребет, пришлось отказаться.
Задумавшись, он попытался заново осознать такие понятия, как "желать" или даже "мыслить", но они ускользали от него, превращаясь в оболочку, лишенную какого бы то ни было содержания.
"Как уязвима, однако, цивилизация, - мелькнуло в голове. - Стоит только исчезнуть справочникам, и человеку придется создавать все заново, как какому-нибудь Робинзону".
Сверхкомпьютер, если только это действительно был инопланетный корабль, по-разному реагировал на мысленный импульс. Порой, ориентируясь на мимолетное движение где-то в подкорке, он создавал стабильные образования невообразимой сложности, а иногда допускал грубейшие ошибки в самых элементарных вещах. Экспериментируя на досуге в различных областях, Макдональд окончательно убедился в том, что наибольшей устойчивостью отличаются именно самопроизвольные реакции невидимого хозяина долины. Снимая слепок с подсознания, он как бы самого себя тешил занятным развлечением, тогда как выполнение точных инженерных заданий было для него чем-то вроде досадной рутины.
"Валенти прав, - подумал австралиец, отбивая молотком первый сталактит, - с нами играют, как кошка с мышью, испытывают, просвечивают насквозь".
Он ни минуты не сожалел о том, что не пошел со Смитом и итальянским профессором до конца. Не его дело распутывать такие головоломки. У каждого свой бизнес в этой короткой жизни, и следует держаться собственной стаи, иначе пропадешь ни за грош. Как ни притягательны тайны мироздания, они не для него. Пусть над ними ломают головы профессионалы. Незачем ввязываться в чужие игры. Он и без того позволил себе зайти слишком далеко. О другом следует думать, совсем о другом. Не суетясь, точно рассчитывая каждый шаг, нужно расчистить себе обратный путь. Если вода к тому времени не спадет, он как-нибудь выберется по своду. Первый крюк, благодарение небу, вошел в камень достаточно хорошо и держится крепко. Альпинист такого класса, как он, может положиться лишь на собственные силы. Тем более что ему есть с чем возвратиться домой. Главное - навести на цель, а там покатится по накатанной дорожке, спутники, вертолеты, специальные экспедиции. Они мигом выполнят всю черную работу, на которую не хватит, наверное, и целой жизни, а там уж и вычислительный центр подключится, разложит по полочкам, подведет окончательный баланс, ясный, как дважды два, итог, где не останется места для загадок и каждому будет воздано по заслугам. За спиной Макдональда стоит мощнейшая организация, располагающая самой современной техникой и неограниченными средствами. И это единственное, о чем стоит помнить денно и нощно.
Макдональд выполнил задание за одиннадцать недель, не считая времени, потребного на акклиматизацию и изучение обстановки. Но пока добытая им бесценная информация оставалась вещью в себе. Исход феноменальной операции, которую наверняка станут потом изучать в разведывательных школах, зависел от таких несущественных мелочей, как крюки, веревка или переправочный блок.
Задним числом и как бы со стороны переосмыслив свои действия, Макдональд выдал себе положительную оценку. Даже временное умопомрачение на римской вилле оказалось необходимым для построения общей картины. Это был своего рода эксперимент, без которого последующие передряги могли закончиться весьма печально. Зная или по крайней мере догадываясь о существовании бдительно следящего ока, Макдональд поостережется, например, заложить в пещере В, чтобы направленным взрывом сбросить преграждавшую путь воду. Не сделает он и рискованной попытки уничтожить атомным ударом источник радиопомех, хотя ничего не стоит "создать" пару полушарий из того же плутония или урана-235 и усилием воли свести их где-нибудь поблизости от летучего шара. Нет! Даже думать об этом опасно. Совершенно не известно, как ответят они на агрессию, пусть мысленную… Воистину мозг не знает стыда. Попробуй прогнать овладевшую им идею. Сопротивляется, проклятый, не признает никакого насилия. Нет в мире силы, способной запретить думать.