Глава 6
- Однако, - продолжал Тристрам, - разумеется, Интерфаза не может длиться вечно. - Лицо его скривилось в потрясенную маску. - Потрясение, - сказал он. - Правители потрясены своими собственными излишествами. Они понимают, что мыслили в еретических понятиях - греховности человека, а не прирожденной его добродетели. Санкции ослабляются; результат - полный хаос. Но к тому времени разочарование уже не способно хоть сколько-нибудь углубиться. Разочарование уже не способно потрясать государство, толкая на репрессивные действия; на смену приходит некий философический пессимизм. Иными словами, мы перекочевываем в августинскую фазу, в Гусфазу. Ортодоксальный взгляд представляет человека греховным созданием, от которого вообще нельзя ждать ничего хорошего. Другая мечта, джентльмены, мечта, снова опережающая реальность. Со временем выясняется, что общественное поведение человека все же лучше того, на что имеет право надеяться любой пессимист-августинец; таким образом возникает некий оптимизм. Следовательно, вновь устанавливается пелагианство. Мы снова вернулись в Пелфазу. Колесо совершило полный оборот. Есть вопросы?
- Чем выдавливают глаза, сэр? - спросил Билли Чен.
Резко зазвонил звонок, пробили гонги, искусственный голос завизжал в громкоговорителях:
- Перемена, перемена, все, все на перемену. Пятьдесят секунд на перемену. Отсчет пошел. Пятьдесят, сорок девять, сорок восемь…
Тристрам одними губами произнес слова прощания, неслышные в гаме, вышел в коридор. Мальчики ринулись на уроки конкретной музыки, астрофизики, языкового контроля. Отсчет ритмично продолжался:
- Тридцать девять, тридцать восемь…
Тристрам пошел к служебному лифту, нажал кнопку. Световое табло показывало, что лифт уже несся вниз с верхнего этажа (там располагались классы искусств с большими окнами; преподаватель искусства Джордан стартовал, как всегда, быстро). "43–42–41–40", - вспыхивало на табло.
- Девятнадцать, восемнадцать, семнадцать…
Кретический метр отсчета сменился трохеическим. Лифт остановился, Тристрам вошел. Джордан рассказывал Моубрею, коллеге, о новых движениях в живописи, монотонно и глухо, как карты, бросал имена: Звегинцев, Абрахамс, Ф. А. Чил.
- Плазматический ассонанс, - выпевал Джордан. - В чем-то мир нисколько не изменился.
- Три, два, одна, ноль. - Голос смолк, но на каждом этаже, поднимавшемся перед глазами Тристрама (18–17–16–15), видно было, что мальчики еще не в классах, кое-кто даже не торопился. Пелфаза. Никто не пытается принуждать к выполнению правил. Дело сделано. Более или менее. 4–3–2–1. Первый этаж. Тристрам вышел из лифта.
Глава 7
Беатрис-Джоанна вошла в лифт Сперджин-Билдинг на Росситер-авеню. 1–2–3–4. Она поднималась на сороковой этаж, где ждала крошечная квартирка, пустая, без сына. Примерно через полчаса придет Дерек, в чьих успокаивающих объятиях она отчаянно нуждалась. Разве Тристрам не способен дать тот же товар? Это было не одно и то же, нет. У плоти своя капризная логика. Было время, когда прикосновения Тристрама доставляли удовольствие, волновали, экстатически возбуждали. Это давно прошло, - прошло, если точно сказать, вскоре после рождения Роджера, будто его зачатие было единственной функцией Тристрама. Любовь? Она думала, что по-прежнему любит Тристрама. Доброго, честного, нежного, щедрого, заботливого, спокойного, иногда остроумного. Только она любит Тристрама в гостиной, а не в постели. А Дерека любит? Она не сразу ответила на этот вопрос. 26–27–28. Как странно, думала она, что у них одна плоть. Однако плоть Тристрама стала мертвечиной; тогда как у старшего брата - лед и пламя, райский плод, невыразимо вкусный и возбуждающий. Она решила, что влюблена в Дерека, но не думает, будто любит его. 30–31–32. Она решила, что любит Тристрама, но в него не влюблена. Ибо женщина - до сих пор, с этих пор, временами - умудряется думать своими инстинктами (как в самом начале), запутанным клубком нервов (как сейчас) и (как должно быть всегда) всеми внутренними органами (мир. без конца). 39–40. (Аминь.)
Беатрис-Джоанна отважно повернула ключ в дверях квартирки, вошла в знакомый запах "Анафро" (освежитель воздуха, разработанный химиками Министерства, где работал ее любовник, подававшийся во все здание через компрессор в подвале), в гул холодильника. Хотя она не располагала реальными стандартами сравнения, ее всегда, при каждом входе, заново ужасающе поражала скудость жизненного пространства (стандарт для группы людей с их уровнем дохода), - спальня-коробочка, кухня-гробик, в ванную только-только втиснуться, почти как в платье. Пересекла гостиную двумя добрыми шагами, возможными лишь потому, что вся мебель упрятана в потолок и в стены, откуда ее при желании можно вызволить, нажимая на переключатель. Беатрис-Джоанна заставила выскочить стул, некрасивое угловатое седалище нехотя появилось. Уставшая, сидела, вздыхала. Дейли Ньюсдиск на стенном шпинделе еще поблескивал черным плоским солнцем. Она прибавила искусственный голос, бесполый, невыразительный.
- Забастовка на Национальных Заводах синтемола продолжается. Рабочие не откликаются на призывы вернуться к работе. Руководители забастовки не желают идти на компромисс, требуя повышения платы до одной кроны трех таннеров в день. Докеры в Саутгемптоне в качестве жеста поддержки бастующих отказываются разгружать импортный синтемол.
Беатрис-Джоанна перевела стрелку на Женскую Волну. Настоящий женский голос с резким уксусным энтузиазмом рассказывал о дальнейшем сокращении линии бюста. Она его выключила. Нервы все так же плясали, череп по-прежнему содрогался от неустанного биения молота. Она разделась, вымылась в тазике, именуемом ванной. Обсыпала тело простой белой пудрой без запаха, надела халат, сотканный из какого-то нового полимерного синтетического амида с длинной формулой. Потом подошла к стенной панели с кнопками и переключателями, велев паре металлических рук осторожно опустить из выемки в потолке пластиковый шкафчик. Открыла его, вытряхнула из коричневого пузырька две таблетки. Запила их водой из бумажного стаканчика, выбросила пустой стаканчик в дыру в стене. Он отправился в путешествие с конечной целью назначения в подвальной топке. А потом стала ждать.
Дерек запаздывал. Нетерпение нарастало. Нервы натянулись, застыли, в голове стучало. Возникали предчувствия смерти, верной гибели; потом она сказала себе, притянув здравый смысл, как какую-то чужеродную металлическую конструкцию, что все эти предчувствия - просто последствия уже прошедших и необратимых событий. Приняла еще две таблетки, отправив очередной стаканчик распадаться в огне на атомы. Потом, наконец, раздался стук в дверь.
Глава 8
Тристрам стукнул в дверь секретарши ректора, сказал, что его зовут Фокс и что ректор хотел его видеть. Заиграли нажатые кнопки; над дверными косяками вспыхивали огоньки; Тристраму предложили войти.
- Входите, братец Лис, - прокричал Джослин. Он сам, пожалуй, смахивал на лиса; конечно, не на францисканца. Лысый, дерганый, получил хорошую степень в университете Пасадины. Впрочем, сам был из Саттона, Западная Вирджиния, и хотя был по-лисьи слишком скромен, чтоб об этом особенно упоминать, состоял в близком родстве с Верховным Комиссаром Североамериканских территорий. Должность ректора тем не менее получил исключительно по заслугам. По заслугам и благодаря абсолютно безупречной жизни без секса.
- Садитесь, братец Лис, - сказал Джослин. - Садитесь прямо тут. Хотите кофа? - И гостеприимно потянулся к розетке с таблетками кофеина на промокашке. Тристрам с улыбкой покачал головой. - Воодушевляет, когда это требуется больше всего, - сказал Джослин, приняв две. Потом сел за стол. Морской дневной свет поблескивал на длинном носу, на синеватом подбородке, высвечивал большой подвижный рот, преждевременно сморщенное лицо. - Я прослушивал ваш урок, - сказал он, кивая сперва на панель коммутатора на белой стене, а потом на встроенный в потолок микрофон. - Полагаете, много парнишки усвоили из всего этого?
- Им и не надо слишком много усваивать, - сказал Тристрам. - Знаете, просто общее представление. Это входит в программу, однако на экзаменах никогда не всплывает.
- Угу, угу, наверно. - Джослина это на самом деле не интересовало. Он тронул пальцами досье в серой обложке, досье Тристрама: Тристрам видел на обложке "ФОКС" вверх ногами. - Бедный старина Ньюик, - сказал Джослин. - Он был вполне хорош. А теперь это фосфорный ангидрид где-то в Западной Провинции. Но, по-моему, душа его бродит по-прежнему, - неопределенно сказал он. А потом быстро добавил: - Здесь, в школе, я имею в виду.
- Да-да, разумеется. В школе.
- Угу. Ну, - сказал Джослин, - а вы все стояли в очереди, чтоб занять его место. Я прочитал нынче ваше досье от корки до корки… - Стояли. Тристрам проглотил изумленный комок. Стояли, сказал он, стояли. - Солидная книга.
Вы тут весьма хорошо поработали, вижу. И в департаменте старший. Вам бы попросту следовало автоматически занять это место.
Он откинулся назад, сомкнул кончики больших пальцев, потом все пальцы - мизинцы, безымянные, средние, указательные - коснулись копчиком кончика. Сам тем временем передернулся.
- Вы ведь понимаете, - сказал он, - что вакансии заполняю не я. Это дело Совета. Я могу только рекомендовать. Да, рекомендовать. Ну, звучит дико, знаю, только в наши дни человек получает работу не по достойной квалификации. Нет. Дело не в том, сколько у него степеней или хорошо ли он делает дело. Вопрос - употреблю этот термин в самом общем смысле - в его семейной истории. Угу.
- Но, - начал было Тристрам, - семья моя…
Джослин поднял руку, как бы запрещая движение транспорта.
- Я говорю не о высоте положения в мире вашей семьи, - сказал он. - Я говорю о том, какова ее численность. Или какой она была. - Он передернулся. - Это вопрос арифметики, а не евгеники, не социального положения. Ну, братец Лис, я не хуже вас знаю, все это абсурд. Только дела обстоят именно так. - Правая рука его неожиданно взлетела в воздух, зависла, упала на стол, как бумажная. - Сведения, - он произнес "съедения", - вот эти вот сведения свидетельствуют… сведения свидетельствуют… ага, вот: свидетельствуют, что вы в семье четвертый. У вас сестра в Китае (она ведь в Глобальном Демографическом Надзоре, верно?); брат не где-нибудь, а в Спрингфилде, штат Огайо. Я хорошо знаю Спрингфилд. А еще, разумеется, Дерек Фокс, гомик, высокопоставленный. А еще, братец Лис, вы женаты. И у вас один ребенок. - Он опечаленно посмотрел на Тристрама.
- Уже нет. Умер утром сегодня в больнице. - Нижняя губа Тристрама дрогнула, затряслась.
- А, умер? Хорошо. - Утешения теперь были чисто финансовыми. - Маленький, да? Очень маленький. Не слишком-то много Р2О5 Ну, его смерть положения не меняет, пока речь идет о вас. - Джослин плотно сомкнул ладони, словно собравшись замаливать факт отцовства Тристрама. - На семью одни роды. Живой или мертвый. Один, двойня, тройня. Никакой разницы не составляет. Ну, - заключил он, - вы ни одного закона не нарушали. Не сделали ничего, чего теоретически не должны были делать. Были вправе жениться, если пожелаете; имели право на одни роды в семье, хотя, разумеется, лучшие люди так просто не делают. Просто не делают.
- Проклятье, - сказал Тристрам, - будь оно все проклято, кто-то должен ведь продолжать расу. Не осталось бы человеческой расы, если б кое у кого детей не было. - Он разозлился. - И кого это вы имеете в виду под "лучшими людьми"? - спросил он. - Людей вроде моего брата Дерека? Этот властью ушибленный пупсик ползком, буквально пресмыкаясь, пролез наверх…
- Calmo, - сказал Джослин, - calmo. - Он только что вернулся с конференции по вопросам образования в Риме, в городе без папы. - Вы только что собирались произнести нечто очень оскорбительное. "Пупсик" - очень презрительный термин. Вспомните, гомики в сущности правят нашей страной, а уж если на то пошло, всем Англоязычным Союзом. - Он насупился, с лисьей жалостью глядя на Тристрама. - Мой дядя, Верховный Комиссар, - гомик. Я сам однажды был почти гомик. Не будем примешивать сюда эмоции. Это неприлично, вот что, угу, неприлично. Просто давайте попробуем parlare на этот счет calmamente, а? - Он улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка казалась по-домашнему простецкой и по-кабацки залихватской. - Вам известно не хуже меня, что дело воспроизводства лучше оставить простому народу. Вспомните, сам термин "пролетариат" происходит от латинского proletarius, которое обозначает тех, кто обслуживает государство, поставляя ему своих отпрысков, или proles. Мы с вами должны быть выше подобных вещей, правда? - Он откинулся на стуле, улыбаясь и по каким-то соображениям выстукивая авторучкой об стол "О" азбукой Морзе. - На семью один новорожденный, таково правило или рекомендация, назовите как угодно; но пролетариат постоянно его нарушает. Расе не грозит опасность вымирания. Я сказал бы, прямо наоборот. Я слышал сверху слухи, впрочем, не важно, не важно. Факт, что ваши старик и старушка очень грубо нарушили правило, поистине очень грубо. Угу. Кем он был? Кем-то там в Министерстве Сельского Хозяйства, не так ли? Ну, я сказал бы, довольно цинично одной рукой помогать увеличивать национальный запас продовольствия, а другой сотворить четырех ребятишек. - Он видел, что антитеза довольно нелепая, но отмахнулся от этого. - И это не забыто, знаете ли. Не забыто, братец Лис. Грехи отцов, как было принято говорить.
- Все мы поможем Министерству Сельского Хозяйства в один прекрасный день, - мрачно буркнул Тристрам. - Из нас четверых получится симпатичная куча фосфорного ангидрида.
- И жена ваша тоже, - сказал Джослин, шурша многочисленными листами досье. - В Северной Провинции у нее сестра. Замужем за сельскохозяйственным чиновником. Двое детей. - Он с досадой цыкнул языком. - Вокруг вас, братец Лис, прямо какая-то аура плодородия. В любом случае, пока речь идет о должности руководителя факультета, вполне ясно, что при всех равных прочих условиях Совет предпочтет назначить кандидата с более чистыми семейными съеденьями. - Раздражение Тристрама сфокусировалось на произношении этого слова. - Уилтшир гомик. Краттенден не женат. Кауэлл женат, имеет одного ребенка, значит, он выбывает. Крам-Юинг пошел до конца, он castrato, очень сильный кандидат. Фиддиан просто нуль. Ральф гомик…
- Ладно, - сказал Тристрам. - Принимаю приговор. Просто останусь на своем месте, глядя, как кто-нибудь помоложе - обязательно кто-нибудь, как всегда, помоложе - получит повышение через мою голову. Просто из-за моих съедений, - едко добавил он.
- Угу, вот так вот, - сказал Джослин. - Рад, что вы это приняли таким образом. Поняли, как на это посмотрит куча всяких шишек. Наследственность, вот именно, наследственность. Семейная склонность к сознательному плодородию, вот что. Угу. Все равно что наследственная преступность. Вещи нынче весьма щекотливые. Между нами, приятель, присматривайте за собой. Присматривайте за своей женой. Не заводите больше детей. Не скатывайтесь к безответственности, подобно пролетариату. Один такой ошибочный шаг, и вам конец. Угу, конец. - Он жестом как бы перерезал себе горло. - Множество многообещающих молодых людей на подходе. Люди с правильными идеями. Мне ужасно не хочется вас потерять, братец Лис.
Глава 9
- Дражайшая.
- Милый. Милый. Милый. - Они жадна обнялись еще в открытой двери. - Ох-ох-ох-ох-ох.
Дерек высвободился и плотно захлопнул дверь.
- Надо поосторожнее, - сказал он. - Не исключаю, что Лузли последовал за мной сюда.
- Ну и что тут плохого? - сказала Беатрис-Джоанна. - Можешь ведь ты навестить брата, если захочешь, правда?
- Не глупи. Лузли слишком, я бы сказал, дотошный для такого маленького поросенка. Выяснит расписание работы Тристрама. - Дерек шагнул к окну и сразу вернулся, улыбаясь собственной глупости. С высоты стольких этажей по улице в глубине ползет столько неразличимых муравьев. - Может, я начинаю чересчур нервничать, - сказал он. - Да только… ну, происходят всякие вещи. Сегодня вечером я встречаюсь с министром. Видимо, меня ждет большая работа.
- Работа какого сорта?
- Боюсь, работа, которая означает, что мы не сможем особенно часто встречаться. В любом случае какое-то время. Для этой работы требуется мундир. Сегодня утром приходили портные снимать мерку. Грядут большие дела. - Дерек сбросил публичную кожу бесполого денди. Выглядел крепким, мужественным.
- Вот как, - сказала Беатрис-Джоанна. - Ты получишь работу, которая станет важней наших встреч. Да?
Когда он вошел в квартирку и стремглав, в безумном порыве схватил ее в объятия, она думала, что они убегут вместе, чтобы вечно жить на одних кокосах, любить друг друга под баньянами. Но потом победило женское желание взять лучшее от обоих миров.
- Я иногда гадаю, - сказала она, - действительно ли ты говоришь серьезно. О любви и так далее.
- Ох, милая, милая, - нетерпеливо сказал он. - Но послушай. - Он не был настроен на праздное времяпрепровождение. - Происходят определенные вещи, которые гораздо важнее любви. Вопросы жизни и смерти.
Настоящий мужчина.
- Чепуха, - не задумываясь, сказала она.
- Чистки, если тебе известно, что это такое. Перемены в Правительстве. Безработных вербуют в полицию. О, большие дела, большие дела.
Беатрис-Джоанна принялась всхлипывать, чтоб казаться совсем слабой, маленькой, беззащитной.
- Был такой жуткий день, - сказала она. - Я была так несчастна. Мне было так одиноко.
- Дражайшая. Я просто чудовище. - Он вновь обнял ее. - Я очень виноват. Думаю лишь о себе.
Довольная, она продолжала хныкать. Он поцеловал ее в щеку, в шею, в лоб, зарылся губами в волосы цвета сидра. От нее пахло мылом, от него - всеми ароматами Аравии. Обнявшись, они неуклюже протопали на четырех ногах в спальню, словно исполняли вслепую танец, не организованный музыкой. Пришлось долго давить на рубильник, чтоб откинулась на пол кровать - широкой дугой, подобно меловой Пелфазе Тристрама. Дерек быстро разделся, обнажив худощавое тело в буграх и прожилках мышц, а потом мертвый глаз телеэкрана на потолке получил возможность наблюдать за корчами мужского тела - коричневого, как корка хлеба, слегка красноватого, желтоватого - и женского - перламутрового, чуть-чуть тронутого голубизной и кармином, - в прелюдии к акту, который формально был одновременно адюльтером и кровосмешением.
- Ты не забыла… - тяжело выдохнул Дерек. И тут не было, да и быть не могло идеального наблюдателя, который припомнил бы миссис Шенди, а вспомнив, усмехнулся.
- Да-да. - Таблетки она приняла; все вполне безопасно. И только дойдя до точки, откуда нет возврата, вспомнила, что приняла обезболивающие таблетки, а не противозачаточные. Рутинная привычка иногда подводит. А потом стало слишком поздно, и ей было плевать.