– Поцелуй меня, Никита. Просто так – поцелуй, – попросила Зина.
Целоваться она совсем не умела, её губы были плотно сжаты и тверды.
Но она искренне старалась.
Когда рука Ника медленно скользнула вниз, девушка задрожала всем телом и упёрлась ему в грудь ладонями.
"Ничего себе! – подумал Ник, ослабляя объятия. – От простого прикосновения так дрожит. А что же будет, если до настоящего дела дойдёт? Заинтриговала, чертовка…"
– Извини, пожалуйста, – смутилась Зина. – Просто не хочу, чтобы у нас с тобой так всё было, в спешке. Мы ведь ещё встретимся, правда? Потом и поговорим обо всём. Меня в Анадырь перебрасывают, я же радистка. Если захочешь, то найдёшь потом. А сейчас поцелуй меня ещё раз и иди…
Ник пошёл дальше. Настроение было – лучше не придумаешь, радостное и солнечное.
Хотелось петь и орать на весь белый свет – о том, что жизнь прекрасна и удивительна…
Глава девятая На краю Земли
АНТ-4 грузно, шатаясь из стороны в сторону, словно подвыпивший матёрый управдом, пробежал по каменистой площадке, гордо именовавшейся здесь, в Певеке, эпитетом "лётное поле".
Пробежал и остановился.
Ник с трудом распахнул тугую дверцу и обессиленно вывалился наружу.
Нога предательски соскочила с мокрой ступени хлипкой лесенки, и он неуклюже растянулся на земле.
Раздался громкий смех, напоминающий ржание взбесившегося конского табуна.
Это пилот самолёта веселился, достославный Маврикий Слепцов.
– Эк тебя уболтало, брат Никита, – отсмеявшись, посочувствовал Маврикий. – Эй, кончай на колесо блевать! Отойди в сторону, твою мать! Никакого почтения к лётной технике…
– Ты уж извини, Мавр, – прохрипел Ник, вытирая рот носовым платком. – Я же не нарочно. Просто сегодня не полёт был, а прыжки сплошные по ямам воздушным.
– Что да, то да, – покладисто согласился лётчик. – И погода гадкая – давление скачет, и самолёт перегружен железками вашими.
Приземлился второй АНТ-4, так же грузно и неуклюже. В один момент показалось даже, что ещё чуть-чуть, и он завалится набок. Но нет, всего секунд пять на одном колесе катил, потом выправился и бодро запрыгал дальше, по мелким булыжникам.
Маврикий облегчённо вздохнул, стащил с головы лётный шлемофон и небрежно поинтересовался:
– А ты, Никитон, ту рыженькую вспоминаешь? Американку? Соскучился, небось, кобелина настырная?
Хотел Ник послать его в грубой форме, далеко и надолго, да передумал в последний момент.
– Можешь её, если встретишь, себе забрать, – вежливо так ответил. – Мне она нынче не нужна, у меня теперь светленькая имеется.
– Это да, – зацокал языком Маврикий с видом знатока. – Эти светленькие – тихони тихонями с виду, а иногда такое в постели вытворяют, куда там рыжим и чернявым…
Ник вспомнил, как погладил Зинино бедро (чуть-чуть, притом через юбку плотную!), а у девчонки ноги задрожали – слышно было, как чашечки коленные друг о друга стукаются.
Красота, блеск полный!
"Неплохо бы ещё, – размечтался Ник, – чтобы то бедро девственным оказалось…"
– Никита, иди сюда! – позвали громко.
Обернулся: около второго самолёта Эйвэ, уже в военной форме и с опознавательным значком на груди, оживлённо болтал с каким-то моряком.
Забрав из салона самолёта свой вещмешок, Ник подошёл к разговаривающим.
– Это Никита Андреевич Иванов, командир нашей группы, – представил его Эйвэ. – А это – Андрей Шняга, начальник местного морского порта, да и аэродрома, пожалуй, тоже.
– Вдобавок ко всему – капитан славного мотобота "Проныра", – многозначительно добавил морячок, крепко пожимая Никите руку.
"Вот и человек Курчавого нарисовался", – понял Ник.
– Ну, вы до хаты ступайте, – посоветовал Шняга. – Разгрузку мы и сами произведём, людей у меня нынче навалом, – ткнул пальцем в сторону. Там, возле каких-то обгоревших развалин, лениво приплясывали на ветру худенькие солдатики. Человек сорок, не меньше. Синхронно приплясывали, практически, в унисон. Ансамбль песни и пляски Красной Армии такой.
– Я к тебе, Никита Андреевич, утречком раненько забегу, – на прощание прошептал Шняга, подмигивая Нику по очереди обеими глазами.
Рядом с одинокими воротами (одинокими – по причине полного отсутствия собственно забора) стояла потрёпанная ветрами скульптура – чукча в компании с северным оленем. У оленя в наличии был, почему-то, только один корявый рог.
Чуть в стороне от скульптуры обнаружился и настоящий чукча – тоже потрёпанный и непрезентабельный, без оленя, но с картонной коробкой. В коробке весело копошились лобастые щенки.
Увидев подходивших к нему людей, чукча заметно оживился.
– Здрасте, дядьки, чайку бы, а? Отработаю чем или на щенков поменяю: один щенок за одну пачку чая. Может, сговоримся, дядьки? А? Хорошие щенки, злые. Волками вырастут, зуб даю, – щёлкнул ногтем большого пальца по своему единственному чёрному зубу.
– Обойдёшься, гнида. – Эйвэ невежливо отодвинул просящего в сторону и пояснил: – Спиртного им совсем не продают – строго запрещено. Так они чифирить моду взяли. За пачку чая на всё готовы. Но лучше вовсе ничего им не давать. Логика у них железная: если кто один раз чего дал, значит, и второй раз дать может. Полгода потом будет следом за тобой ходить и канючить слёзно. А если за щенка пачку чая дашь – совсем замучит. Будет каждый день щенков приносить. Говоришь ему, не надо, мол, больше щенков. А он, морда тупая, думает, что этого конкретного не надо, – мозги у него так устроены. Назавтра другого обязательно притащит. Послезавтра – третьего. И так – до бесконечности. Так что, учти на будущее.
Певек этот даже посёлком нельзя было назвать. Так, второстепенный опорный пункт или стойбище неорганизованное, что вернее.
Три сборно-щитовых домика американских, с пяток халуп, сколоченных из фанерных ящиков, два десятка землянок, вырытых в склоне пологой сопки, да множество чукотских яранг, разбросанных в беспорядке по всей округе.
Одни яранги – большие, куполообразные, крытые старой парусиной; другие – маленькие, с крышей из моржовых шкур и кусков тюленьей кожи.
– Вот это – Чаунская бухта, или губа, тут уж как кому больше нравится, – с видом музейного гида вещал Эйвэ, размахивая руками. – Видишь, вон там тянется гряда сопок? Самая высокая из них называется Пээкиней. От этого названия и Певек получился, после трансформации уродливой. Легенда здесь ходит, что в очень давние времена на склонах этой сопки шла ожесточенная война чукчей с коряками, или юкагирами там, к примеру. Горы трупов образовались. А хоронить негде – вечная мерзлота кругом. Отсюда и название Пээкиней – "дурно пахнущая гора". К югу, за теми сопками, и зоны начинаются, штук пять, новые совсем. Что характерно, только два побега здесь случилось. Этот Сомов, с которым вы в Магадане беседовали, да неделю назад девчонка одна в бега подалась. Наверно, песцы уже и все косточки её обглодать успели…
Землянка обычной оказалась: вонючей, тесной, прокуренной до самого основания. Прибрались, примус раскочегарили, макарон наварили. Тут и Сизый пожаловал – прилетел на третьем самолёте, с часовым опозданием.
– Привет, бродяги! – заорал прямо с порога. – Ну и дыра, мать моржовую по-всякому! Много гиблых мест мне доводилось видеть, но эта – прямо конфетка из слоновьего дерьма, протухшего причём…
После ужина занялись сборами.
– Главное – ничего важного не забыть, – поучал Эйвэ, в заранее подготовленном списке галочки проставляя. – Недели две вам там одним жить, не меньше, поэтому и собираться надо тщательно. Вот, я вам ещё документы положу, в геологические планшеты. Это те, которые вы в Магадане не удосужились изучить. По причине пьянства бессовестного. Не все, конечно, только малую часть. Остальные потом с караваном привезу. Прочли, что не интересное – на растопку печки пустили. Понятно?
– А почему – "с караваном"? – спросил Ник. – Непривычное какое-то слово, южное. И капитан Курчавый в Магадане всё про "караван" твердил, теперь, вот, ты. Проще слова не подобрать? "Полевой отряд", например, чем плохо?
– Раньше товарищ Панфильев всеми делами в Певеке заправлял, – невозмутимо пояснил Эйвэ. – Он в двадцатые годы с басмачами на юге воевал, в пустынях. Оттуда и словечко это привёз. Как увидит двух оленей, идущих по тропе, так сразу – "караван". Привыкли все, прижилось понятие. Да, ещё: судно вплотную к берегу подойти не сможет, придётся с борта в воду прыгать. Поэтому пистолеты в брезент заверните, в несколько слоёв, и спрячьте в рюкзаки, чтобы точно не намочить.
Два тяжеленных рюкзака получилось, всякой всячиной набитых: жратва разная, спальники, кружки-ложки, фляги со спиртом, носки шерстяные. Плюс – эти планшеты с бумагами.
– Избушка стоит в паре километров от сгоревшей буровой, прямо на берегу Паляваама, – продолжил излагать информацию Эйвэ. – Крепкая ещё избушка, сделанная из морского плавняка. Его на побережье много бывает, течения морские приносят. По весне на Большой Земле лес подмывает на берегах больших рек. Деревья падают в воду. Этот лес реки выносят в океан, на волю морских течений. С Лены, с Колымы, с американских речек сюда брёвна приплывают. Печка в избе, правда, дымит сильно, с сухими дровами плохо. Ничего, перебедуете как-нибудь. А Паляваам река рыбная, хариус ловится, кета иногда попадается, голец. Снастями можно будет разжиться у отца Порфирия.
– У отца – это в смысле у попа? – уточнил грубый Лёха.
– Можно и так сказать, у попа. Недалеко от Чаунской бухты, на перевале, стоит старинная церковь. Много лет была заброшенной. Года три назад там появился молодой священник. Откуда взялся? Говорят, что ваш, ленинградский. Церковь – а может, скит, я в этом ничего не понимаю – подновил, землянку себе вырыл: пещера просто получилась, завёл парники. Молодой ещё совсем, а глаза грустные. Не иначе от любви несчастной в священники подался да и уехал на край света, несознательный элемент. По-хорошему, его давно уже надо было на зону отправить – порядка ради, да у Шняги всё руки не доходят. Скорее всего – отговорками занимается, покрывает этого служителя культа. Надо будет по инстанции доложить, пусть разберутся. И с попом, и со Шнягой…
По утру в дверь землянки тихонько поскреблись.
Ещё через минуту бодрый голос громко проорал:
– Эй, вставайте, сони! Отчаливать пора!
"Видимо, у Шняги очень своеобразное представление о конспирации", – решил Ник.
Встали потихоньку, умылись по очереди из ржавой бочки.
– Потеплей одевайтесь, – посоветовал начальник порта. – Похолодало нонче. К полудню и ветер образуется. Поторапливаться надо, а то прямо в штормягу угодим.
– А пожрать? – заупрямился Сизый. – В смысле – позавтракать, культурно выражаясь?
Но Шняга на пререкания и споры решил времени не тратить, подхватил один из рюкзаков да засеменил куда-то бодрой походкой.
Ник взвалил себе на плечи, с помощью Эйвэ, второй рюкзачище, припустил следом, пыхтя и матерясь сквозь зубы. Карабины возле землянки оставил, пусть Сизый тоже поработает, не барин.
– Товарищ Эйвэ, ты только ничего не забудь! Тщательно караван комплектуй! И вот ещё, напоследок: мыла килограмм сто раздобудь, а лучше – все двести! – обернувшись, отдал Ник последние указания.
Эстонец пилотку с головы снял, успокаивающе помахал ею в ответ.
Лёха догнал их только возле причала, гремя карабинами и вкусно хрустя чем-то на ходу. В чём в чём, а в умении пожрать – всегда и много – ему равных не было.
У причала качалось на мелких волнах очень странное судёнышко: длиной метров десять, шириной – не намного меньше. Была, правда, и палуба, и рулевая рубка, но ощущалось в облике судна нечто игрушечное. На зелёном борту "игрушки" кривыми белыми буквами было начертано: "Проныра", чуть ниже и помельче: "Флагман Чукотского Флота".
Очевидно, Шняга себя ещё мнил и местным королём юмора.
– Чего это оно у тебя такое, м-м, овальное? – поинтересовался Ник.
– Не "оно", а "он", мотобот значит, – беззлобно ответил капитан "Проныры". – А что такой широкий, так это конструкция такая специальная. Тут у нас ветер сильный часто дует, "южак" по-нашему. Волны поднимаются – страшенные, всё подряд переворачивают, кроме "Проныры". Он у меня устойчивый, отсюда и название такое. Сегодня, правда, – скорчил озабоченную гримасу, – без груза идём, вот, разве что ваши рюкзаки, поэтому и посадка высокая. Ежели всерьёз задует, тоже запросто перевернуться можем. Вот, я и говорю: торопиться надо…
Пожилой матрос в замасленной фуфайке перебросил с борта "Проныры" сходни, завозился, дёргая их туда-сюда, стараясь попасть направляющими брусьями в специальные пазы на причальном молу.
На востоке, цепляя линию горизонта, висело бледно-жёлтое солнце.
– Это оно заходит или восходит уже? – спросил Сизый.
– А вы, чудики береговые, присмотритесь повнимательнее, – посоветовал Шняга. – Весьма любопытное действо, доложу я вам.
Солнце двинулось вниз, осталась видна только крохотная долька, замерло и начало восходить.
– Вот, тебе восход и рассвет – в одном флаконе, – удивился Ник. – Такого в Питере, то есть в Ленинграде, – быстро поправился на всякий случай, – и не увидишь никогда…
"Проныра", бодро тарахтя мотором, неспешно двигался на юго-запад.
Шняга весело покручивал штурвал – туда-сюда, без остановки травил анекдоты, байки, разные местные притчи и легенды. Ник стоял с ним рядом, вглядываясь в сопки южного берега. Сизый спустился в трюм – дуться с пожилым матросом-мотористом в буру.
– Весёлый ты человек, капитан, – подытожил через полчаса Ник.
– Это точно, – согласился Шняга. – Моряки, они и вовсе никогда не грустят.
– Послушай, – Ник решил перевести разговор в деловое русло. – А вот этот священник Порфирий, он что за человек? Зачем нам с ним вообще общаться?
Шняга передёрнул плечами:
– Мимо его скита вам, всё равно, никак не пройти. Устье Паляваама – оно болотистое очень. Километрах в трёх западнее пристанем, дальше в сопки пойдёте, наверх – к перевалу. А на перевале как раз отец Порфирий и обитает, так что всё равно повстречаетесь. Что за человек? Да обычный человек. Печальный только очень. Видимо, битый жизнью многократно, всерьёз. А так ничего, работящий. На реке рыбку ловит, в тундре песца промышляет немного. У нас с ним коммерция небольшая образовалась, неофициальная, – покосился на Ника. – Ты хоть и из органов, но сразу видно, что с правильными понятиями в голове. Думаю, что не вломишь. Меняемся мы с отцом Порфирием ценностями материальными. Он мне – рыбу и песцовые шкурки, я ему консервы привожу, муку, мебелишку разную списанную, по осени стекла ещё завёз – так, бой сплошной, осколки. Так он нынче три теплицы выстроил, огурцы хочет выращивать, помидоры всякие. Работящий очень, я же говорю. А что до коммерции той, так в России все подворовывают понемногу, кто такую возможность имеет, понятное дело. С давних времён так повелось. Не нами придумано, не нам и отменять…
– У матросов – нет баблосов, – прокомментировал Ник.
Шняга шутки не оценил, посмотрел с подозрением и непониманием, явно ожидая подвоха.
– Не жадный этот Порфирий, снастями рыбацкими с нами поделится? – спросил Ник.
– Поделится. Он мужик мировой. Вот, тут я ему подарочек везу, – Шняга снял одну руку с рулевого колеса, из нагрудного кармана ловко достал небольшую жестяную коробочку, помахал ей перед носом Ника, спрятал обратно. – Что в ней? Извини, не могу сказать, там содержимое – не совсем поповское, грешное слегка. Зачем же мне батюшку позорить? Захочет, потом сам расскажет.
"Интересно, – подумал Ник. – Коробка-то маленькая совсем. Что в ней такого греховного можно спрятать? Разве что кокаин какой, что тоже мало вероятно. Откуда на краю земли кокаину взяться?"
Неожиданно справа по борту из воды показался белый бок какого-то крупного животного. Вот ещё кто-то большой и светлый перекатился в волнах прямо по курсу "Проныры".
– Это ерунда, – успокоил Шняга. – Просто белухи. Играют немного.
Они, может, и играли, но уж больно здоровы – в длину были с "Проныру", или что-то около того. Так доиграться можно и до чего нехорошего.
Чтобы как-то скрыть волнение, Ник поинтересовался, вяло так:
– Эти белухи, они из каких будут? Ну, киты там? Может – касатки?
– Откуда ж мне знать? – смутился Шняга. – Белухи и белухи. А что, тебе это очень важно?
Ещё часов пять шли навстречу волнам и ветру. Белухи всё это время плыли рядом, время от времени демонстрируя свои блестящие бока. Так вдвоём со Шнягой в рулевой будке и простояли, только один раз Сизый из трюма поднялся. Браво пописал в морскую воду с кормы, кулаком белухам погрозил и вернулся к своим карточным забавам.
Приблизился южный берег, вот он и рядом совсем, в полукилометре. На ближайших сопках уже отдельные крупные валуны можно разглядеть.
– Смотри туда, видишь? – Шняга показал рукой. – Это и есть ваш перевал. Вон и церквушка, а вот и солнышко от стёкол теплиц отражается.
Действительно, солнечные блики заскакали вокруг, Ник зажмурился даже, секунд десять промаргивался.
Посмотрел на лысые пологие сопки, что располагались левее перевала, а из-за них тучи знатные фронтом единым поднимаются: по краям сиреневые, потом фиолетовые уже, а в центре – чёрная тучка, небольшая, но такая плотная из себя, устрашающая.
– Сейчас настоящий спектакль начнётся, полный кошмар в смысле, – объяснил Шняга. – Это он и приближается, "южак". Минут через десять задует. А нам на него уже и наплевать, за это время мы ещё ближе к берегу подойдём, спрячемся за сопками. Так что, считай, повезло нам сегодня, успели…
Сглазил, пень ясный, как Сизый любил выражаться. Кто за язык тянул? Что за манера такая – вякать громко, по поводу и без?
Прямо перед носом "Проныры" высоко выпрыгнула очередная белуха, ушла под корму. Пара секунд, и мотобот вздрогнул от удара, корма даже на полметра подпрыгнула над волнами.
"Проныру" развернуло бортом к волне, двигатель надсадно взвыл, словно кабан-секач, получивший пулю в сердце, и замолк.
– Вот и всё, – на удивление спокойно объявил Шняга, крутя во все стороны бесполезный уже штурвал. – В гости к бедному котёнку пожаловал пушистый песец. Зови, Никита, картёжников из трюма, быстренько.
Звать никого не пришлось. Сизый и моторист уже вылезали из люка на палубу, да и как иначе: удар-то явно почувствовали, забеспокоились.
– Что-то случилось? – проявил любопытство Лёха.
Моторист, кажется, всё сразу понял, заматерился тоскливо, обреченно.
Шняга был краток и деловит:
– У нас руль с винтом сломаны, сейчас купаться будем. Все сняли ватники и сапоги! Быстро, быстро! Круги спасательные взяли, одели! – сорвал со стенки рубки один круг – бросил Нику, сорвал второй – передал Сизому. – Как только дам команду – прыгайте за борт и плывите к берегу что есть сил. Бог даст – спасётесь…
Через минуту ударил "южак". Сразу, без предупреждения. Только что слабый ветерок равномерно дул, а теперь – ураган натуральный пульсирует. Удар, удар, ещё один!
"Проныра" завалился на левый борт.
– Все за борт! Прыгайте! – истошно заорал Шняга.