Ускакал Эйвэ, видимо, за остальными.
Привели Ник с Лёхой свой внешний вид в порядок, по возможности: умылись, используя в качестве мыла китовое сало, бушлаты от мусора видимого очистили, значки с профилем Вождя надраили песочком.
Через час и весь караван на противоположный берег Паляваама выбрался из сопок.
Действительно – настоящий караван.
Якутских лошадок лохматых – два десятка, оленей, одиночных и в упряжках – сотни две.
Все животные были нагружены очень серьёзно: тюки большие, бочки солидные, ящики, доски разные, брёвна. Тощая лошадка тянула за собой походную армейскую кухню на широких колёсах, олени на нартах волокли металлическую ёмкость под буровой раствор.
И людей было в достатке: Ник двенадцать человек в штатском, чукчей включая, насчитал, да в военной форме – три десятка.
Не удержался Ник и от радости песенку громко затянул, из своих прошлых времён:
Караванами, пароходами, я к тебе прорвусь, мон ами…
Телефонами ли, факсами ли, связаны мы…
Удивления хочешь, – ви-за-ви…
Это будет нетрудно… Это – по любви…
Айна, непривыкшая ещё к таким концертным номерам, замерла и рот от удивления приоткрыла.
Сизый же только по коленкам себя похлопал восхищённо:
– Талант ты у нас, Никита Андреевич! Тебе в консерваторию какую – прямая дорога. Закончишь с отличием, пень ясный, гастролировать будешь по городам разным и весям. Деньжищ заколотишь! Баблосов, как ты любишь говорить. И мы с Айной тебе компанию составим, подать-принести чего, за папиросами сбегать, цветы от поклонниц по вазам хрустальным расставить, носки концертные погладить – опять же…
Через некоторое время Эйвэ переправился на своём коньке: мокрый – до последней нитки, весёлый, бодрый, радостный. Поздоровались тепло, но по-деловому, без всяких глупых объятий.
– Товарищ командир! – доложил Эйвэ Нику, неодобрительно косясь на Лёху, обнимающего Айну за плечи. – Вверенный мне караван материальных и людских ценностей до пункта назначения доставлен. Никаких неожиданных происшествий в дороге не отмечено. Личный состав в полном порядке, заболевших и отставших нет.
Поблагодарил его Ник за проделанную работу, коротко рассказал о событиях, с ними произошедших, опустив, правда, некоторые подробности. Про диверсанта, у которого негры в роду были, не стал говорить, про хищных птиц, таскающих людей в когтях над мысом Наварин, про лодки, в небе летающие…
Раз непонятки идут чередой нескончаемой, не грех и некоторую эксклюзивную информацию утаить, так, из предусмотрительности пошлой.
– Как Шнягу-то жалко, – опечалился эстонец. – Отличный был моряк и человек неплохой. Разве что – неорганизованный немного, необязательный. Труды классиков марксизма-ленинизма изучал с неохотой, конспекты вёл безобразно. И без "Проныры" трудно придётся. Толковое было судно. Его по нашим, эстонским чертежам строили. Хорошо, что вы шестерых "пятнистых" уничтожили. Молодцы! Только странно – для чего они здесь объявились? Что им было надо? Про вас они знать не могли. Про этот маршрут только три человека знали: я, Шняга и капитан Курчавый. Даже в Москву ничего не сообщили – из соображений конспирации. Невозможно, чтобы утечка информации произошла. Может, они что другое искали? Или просто – золото охраняли? Вдруг, они уже его нашли, раньше нас? Какие будут указания, командир?
– Вы рацию привезли с собой? – спросил Ник, заранее решив с Эйвэ только на "вы" говорить.
– Так точно! Находится на том берегу, в течение пятнадцати минут может быть подготовлена к работе.
– Первым делом переправьтесь назад и обо всём случившемся поставьте в известность Магадан, – скомандовал Ник. – Далее: выставить боевое охранение, приступить к переправе. Выполняйте!
Эйвэ явно не хотелось лезть обратно в холодную воду, да и конь его лохматый придерживался того же мнения. Проникшись сомнениями хозяина, он стал брыкаться всеми четырьмя ногами, не давая Эйвэ усесться в седло, уздечку из рук пытался вырвать.
Тогда Айна высвободилась из-под руки Сизого, подошла к непокорному якуту, вскрикнула – коротко и протяжно. Конь успокоился, перестал брыкаться, уставился на девушку злым лиловым глазом, показал кривые жёлтые зубы.
Негромко напевая что-то тягучее, Айна подошла к животному вплотную, обняла за шею, несильно дёрнула за лохматую чёлку. Конь медленно опустился на колени, склонив голову до земли.
– Садись, друг, – кивнула Айна эстонцу. – Смело садись. Он теперь долго послушным будет.
Лёха посмотрел на Ника с гордостью и превосходством: мол, знай наших! В смысле, "наши девчонки – они покруче всех прочих девчонок будут…".
Эйвэ переправился назад, минут пять окружившим его солдатам отдавал приказы, усиленно руками жестикулируя, затем к нартам, из которых уже выпрягли олешек, подошёл, ящик тёмно-зелёный достал, начал рацию к работе готовить.
– Что, начальник, – Сизый поинтересовался, – небось, этого гаврика и подозреваешь? Да, ему удобнее всего было "пятнистых" известить, если, допустим, у него в Певеке подручный имелся, из местных. Мы на "Проныру" уселись, а он тут же человечка в тундру отправил. Чем не вариант? Давай, я за ним присмотрю?
Переправить несколько тонн груза через серьёзную реку – дело совсем непростое.
А Паляваам – река очень даже серьёзная. Вода в нём холодная, ледяная, течение быстрое, глубина местами до двух метров доходит. Причём груз в воде мочить нельзя, особенно некоторые составные части бурового станка.
Эйвэ, впрочем, своё дело досконально знал, на совесть.
Чуть ниже по течению от избушки, на стометровом отрезке, Паляваам сливался в одно русло, разделяясь по окончанию этого участка опять на шесть разных потоков.
Здесь и решили соорудить некое подобие парома для особо ценного груза, – мелочевку разную солдаты на себе перетащили, выше по течению, где река делилась на добрую дюжину рукавов и глубина местами была чуть больше метра.
В месте предполагаемой переправы, на противоположных берегах, вкопали два столба, вернее, не "вкопали", а закрепили. Первым делом выдолбили ломами в вечной мерзлоте неглубокие ямы. Эта вечная мерзлота – камень натуральный, да и булыжники постоянно попадаются, ещё и вода наружу просачивается, смешивается с каменной крошкой – в жидкую грязь. Поместили в эти "грязевые ванны" столбы, тщательно завалили их крупными валунами, создав вокруг каждого столба метровые каменные конусы.
Для крепости конусы ещё и бетонным раствором щедро пролили, это хозяйственный Эйвэ из Певека несколько мешков с цементом догадался захватить.
Через сутки, когда цемент окончательно застыл, между столбами толстый канат старательно натянули: до того сильно натянули, что на ветру звенел канат – как струна гитарная.
Параллельно с установкой столбов плот знатный смастерили, двухъярусный.
Брёвна уложили на земле с разбежкой в тридцать сантиметров между ними, сверху короткие поперечные брёвнышки прикрепили – стальными костылями: по краям и по середине. На поперечные – опять продольные разместили, с прежней разбежкой. Теми же костылями окончательно скрепили конструкцию. На получившийся остов, вплотную друг к другу, наколотили толстых досок.
Славный плот получился, высокий, не достать злобным волнам Паляваам до расположенной на помосте поклажи.
Дальше всё пошло просто: к натянутому над рекой канату прикрепили свободно скользящий карабин, к нему – шнур тщательно выверенной длины, с другим карабином на конце, в брёвна плота вбили три надёжных скобы. Одну – посередине плота, к ней карабином закрепили шнур, соединяющий с натянутым над рекой канатом. Две другие – на носу и корме: к ним верёвки крепко привязали, за которые бравые солдаты тянули в процессе переправы. Надо плот переправить – солдаты на одном берегу за свою верёвку тянули, а те, которые на берегу противоположном, свою стравливали. И наоборот.
Настоящий паром получился, только с ручной тягой.
Нормальная придумка, действующая.
Двое суток груз с одного берега на другой переправляли.
– Зачем нам столько бензина? – потом поинтересовался Сизый, глядя на стройные ряды столитровых бочек.
– Отсталость технологического и технического развития современного общества, – охотно пояснил Ник. – Нужны передвижные дизельные станции, вырабатывающие электрическую энергию. А их нет пока. Поэтому приходится использовать бензиновые двигатели. Один двигатель преобразует энергию сгорания топлива во вращательную энергию бурового снаряда. Второй – работает на гидравлическую систему, даёт возможность насосам преобразовывать энергию гидравлического удара в силу, оказывающую давление на забой буровой скважины. Третий – запускает в действие специальный насос, помогающий освобождать буровую скважину от излишка шлама горных пород. Всё ясно?
Обиделся Лёха на такое заумное объяснение, презрительно сплюнул в сторону, долго потом на Ника дулся, не разговаривал.
Много полезных вещей с караваном прибыло: любимые папиросы "Беломорканал", опасная бритва – почти новая, помазок, соль, специи, сигнальные ракетницы, несколько браунингов. Не то чтобы Нику его винчестер надоел, просто тяжёлый он очень, теперь же можно позволить себе и налегке иногда прогуляться – с пистолетом в кармане.
Переправа – дело важное, конечно, но не конечное, не завершающее. До сгоревшей по осени буровой, где экспедиционный лагерь должен был по плану размещаться, ещё около двух с половиной километров оставалось.
Оленей и якутских лошадок переправили выше по течению реки через мелкие протоки и рукава, заново нагрузили животных, успешно прошли завершающую часть пути.
Вот, и идеально плоское, как поверхность обеденного стола венецианского дожа, нагорье, резко переходящее в пологий склон. В пятидесяти метрах от склона располагался чёрный остов сгоревшего бурового копра: конечная (а может быть, наоборот, начальная, кто знает?) точка маршрута.
Надо определяться, решения принимать, отдавать приказы.
– Я вот что думаю, – мягко посоветовал Эйвэ, словно понимая, что любые его советы после известных событий выглядят, по меньшей мере, подозрительными. – Якутские лошадки нам сейчас совсем не нужны, поэтому их можно обратно в Певек отправить. Кормить их надо, куруманник заготавливать. Хлопотное это дело, несколько человек задействовать придётся. И оленей здесь столько нельзя держать, – ягель в округе подъедят и разбегутся по тундре. Хлопоты опять. С солдатами – та же история: больно уж прожорливы, родимые, всё подряд метут, без ограничений и лимитов. Зачем нам тридцать стволов? Может – десятком обойдёмся? Припасы-то, они не бесконечны.
Послушал Ник Эйвэ, с Сизым посоветовался и принял решения серединные: подсказанные, с одной стороны, логикой, с другой – элементарной осторожностью.
Коней якутских, злобных и капризных, обратно в Певек отправил, в сопровождении пяти солдат. Остальных – двадцать пять служивых – на довольствие зачислил, хотя и прав был Эйвэ: прожорлива солдатская братия, словно евражки весенние, сурки тундровые. Оленей, почти всех, с чукчами вместе отпустил в тундру. Только два десятка и оставил – на прокорм тех же солдатиков. С двадцатью олешками Айна и одна справится, с лёгкостью элегантной.
Ник поручил Сизому заняться организацией лагеря – метрах в ста от осеннего пожарища. Сам же, прихватив с собой Эйвэ, чтобы был всегда перед глазами, а также пяток солдат, из тех, что постарше и посерьёзней, отправился изучать окрестности. На предмет безопасности, в первую очередь.
С военной точки зрения, лагерь разместился очень правильно: со всех сторон – главенствующие возвышенности, сопки то бишь. Как раз четыре таких, по числу сторон света и прихваченных с собой солдат, Ник визуально и зафиксировал. Осталось совсем ничего: окопаться на тех главенствующих высотах, выставить там посты, разработать графики смен на этих постах, пароли, сигналы тревоги. Быстро разобрались и с этим. Каждый из солдат, подразумевалось – командир мобильной группы, был закреплён за своей сопкой. Права и обязанности, цели и задачи, виды поощрений и мера ответственности, – всё Ник доходчиво объяснил подчинённым.
– Посты на высотах через час выставить! Менять через каждые двенадцать часов! – в завершении этого совещания скомандовал голосом, не терпящим возражений. – Вопросы есть? Разойтись! К обязанностям приступить! В случае чего – лично буду ржавыми пассатижами гениталии отрывать…
Припустили солдаты по направлению к лагерю, торопясь приступить к выполнению приказа нового командира. Строгого и въедливого командира.
– Давайте, товарищ Эйвэ, мы с вами тоже не будем времени напрасно терять, – предложил Ник, уже вошедший во вкус командирской должности. – Прямо сейчас и осмотрим этот склон, где кварцевая жила на поверхность выходит. Не возражаете?
Да, здорово изменился Эйвэ. В Певеке был компанейским парнем, нормальным языком разговаривал, без всякой официальщины. А тут всё пыжится, так и норовит, по поводу и без, по стойке смирно вытянуться, руку поднести к пилотке. Всё свою подчинённость подчеркивает. Обиделся на что-то? Вину за собой ощущает? Или просто понимает, что он кандидат номер один на роль предателя, и оттого форс держит?
Лагерь сторонкой обошли, перевалив через ближайшую сопку, прямо к сгоревшей буровой вышли, но – с противоположной от лагеря стороны.
– Вот она – кварцевая жила, – эстонец провёл ладонью по неровной каменной поверхности.
Ник надрал ягеля, намочил в ближайшей луже самый пышный пук, тщательно протёр кварцевые выступы.
Да, солидная жила, толстенькая, сантиметров семьдесят будет. И сам кварц правильный, молочно-белый, в таком рудные вкрапления обычно и встречаются.
– Ведь это – олово? – спросил Ник, водя пальцем по тонкому серебристому прожилку, пересекающему жилу на всю её ширину.
– Да, это оловянная руда с небольшим содержанием серебра, – подтвердил Эйвэ. – И золото здесь есть, примерно одна сотая процента.
Прошёл Ник вдоль жилы – везде оловянные нити по кварцу змеились.
– А вон там, – Эйвэ показал пальцем наверх, – я тот золотой самородок и нашёл, вы его в Магадане видели. Помните, на лягушку похожий? Я его так и назвал – "Жаба".
Самородок Ник помнил, действительно – красавец, весом чуть меньше килограмма, что весьма солидно. Только вот на нём вкрапления кварца были совсем другого цвета – светло-лилового.
Полезли по склону, вот и гнездо, где самородок находился.
– Чем вы его извлекали отсюда? – спросил Ник, осматривая неровные края гнезда.
– Рукой, чем же ещё? Он достаточно свободно в гнезде сидел, шатался. Потянул слегка – он и поддался сразу.
– Вас это не смутило? Ведь, по идее, он должен был составлять с кварцевой породой единое целое?
– Это южный склон, – передёрнул Эйвэ плечами. – А "южак" – очень сильный ветер, порывами дует, эрозия осуществляется ускоренными темпами.
– Бросьте, Маркус, – Ник впервые назвал эстонца по имени. – Эрозия эрозией. Но как вы объясните, что на "Жабе" вкрапления кварца лиловые, а здесь, – рукой на жилу показал, – весь кварц молочный?
Погрустнел Эйвэ, явно занервничал.
– И вы заметили? Да, это и меня смущает, до сих пор объяснения этому факту не нашёл. Вы что же, считаете, что самородок сюда подложили специально? Но зачем?
– Как вы нашли самородок? Вспомните все обстоятельства, – попросил Ник.
Наморщил Эйвэ лоб, губами беззвучно зашевелил, минуты через две озвучил свои воспоминания:
– Было раннее утро. Июль месяц. Очень тёплая погода стояла. Антициклон продолжительный. Небо ясное, голубое. Мы с капитаном Курчавым вдоль склона шли. Вдруг Пётр Петрович говорит: "Смотри, Маркус, там наверху что-то блестит. Ярко так! Что это может быть?" Я и полез наверх. Пётр Петрович, он же пожилой, ему трудно. Забрался я сюда, нашёл "Жабу". Вот, пожалуй, и всё.
– Значит, Пётр Петрович, – насмешливо протянул Ник.
– Не подумайте, что я пытаюсь на капитана Курчавого тень бросить! – взорвался Эйвэ, его лицо покраснело от гнева, белыми пятнами пошло. – Я всё прекрасно понимаю, Никита Андреевич. Вы меня подозреваете, это я, по-вашему, главный враг. Это я – предатель! А что, железная логика. Сперва самородок с другого месторождения в гнездо подложил, чтобы искали не в том месте. Потом "пятнистым" о вас с товарищем Сизых сообщил. Навёл, как тут принято выражаться. Так что, арестовывайте меня! Хватайте, сажайте, пытайте!
– Успокойтесь, Маркус, – посоветовал Ник разошедшемуся эстонцу. – Арестовать я вас всегда успею. А что, считаете, нет причин – вас подозревать?
– Есть, конечно, – тут же помрачнел Эйвэ. – Железобетонные основания имеются. Значимые и серьёзные. Если честно, то я безмерно удивлён вашей мягкости. Если бы мы с вами поменялись местами, то вы, Никита Андреевич, давно бы были арестованы. Мало того, и допрос с пристрастием уже завершился бы. С жёстким пристрастием, – уточнил.
– А вы, Маркус, явно нездоровы, – продолжал балагурить Ник, отсрочивая момент принятия непростого решения. – Вам к психиатру надо. Эк, с каким наслаждением вы о допросе с пристрастием говорили. Ещё чуть-чуть, и слюнки потекли бы, вожделённые. От нормального человека до маньяка закостенелого – шаг один…
– Всё шутите? – проворчал Эйвэ. – Может, серьёзно поговорим, по душам, как вы, русские, любите?
Не успели по душам поговорить.
Со стороны лагеря раздался истошный визг, а через несколько минут – громкие выстрелы.
Кто-то размеренно палил из винчестера: выстрел, десятисекундная пауза, выстрел, пауза…
Похоже, опять крупные неприятности подкрались, незаметно так, мимоходом.
Глава тринадцатая Мины над тундрой
Неприятности были, конечно, только не крупные, а так – среднего порядка.
По склону поднялись сугубо на карачках, обдирая ногти об острые камни.
К лагерю уже бегом припустили, сил не жалея, с пистолетами в руках.
Прибежали, а там картина маслом выставлена на всеобщее обозрение: художник Репин, "Доигрались белы лебеди!" называется.
Все солдаты и штатские перед остовом сгоревшей буровой были выстроены, перед ними винтовки беспорядочно валялись, гранаты. Чуть в стороне семь бойцов в защитной форме корчились на земле, стонали и всхлипывали.
Перед строем Сизый неторопливо прогуливался – в компании с трофейным винчестером, постреливая время от времени под ноги стоящим в строю.
– Танцевать, суки рваные! – орал Лёха после каждого выстрела. – Я вас научу дисциплине! Разбаловались? Разучились мозгами шевелить? Совсем уже фишку не рубите, лузеры долбанные? Равняйсь! Смирно! Танцевать, так вас и растак! – и новые выстрелы, только камушки мелкие во все стороны летели.
За Лёхой Айна невозмутимо шла, перезаряжая сменный винчестер. Когда у Сизого патроны в магазине заканчивались, он винтовку Айне передавал, заряженную забирал. И по новой всё продолжалось…
"Смотри-ка, – умилился про себя Ник. – Не забыл Лёха-то про "лузера"! Растёт человек, совершенствуется…"
В глубине души он и про себя знал, что "растёт". Ещё тогда, в певекской землянке, когда в зеркало посмотрел, что над бочкой умывальной висело, многое понял.