- Ирина Робертовна! Ири… - крики смолкли. Саша пошёл быстрее: либо девочка уже добежала, либо на пути её встретилось коварное препятствие. В обоих случаях следовало поторопиться. "Нет, всё в порядке. Вон они где, в беседке. Ну, Александр Владимирович, смотрите. Так нужно к ним подобраться, чтоб не заметили".
Беседка, увитая зелёными, как русалочьи волосы, волнистыми плетями, припорошена была меленькими белыми цветами сплошь. Волков, подбираясь к ней с восточной, затенённой стороны, имел неосторожность потянуть носом напитанный незнакомым запахом воздух и едва смог сдержаться, чтобы не чихнуть.
- Ирина Робертовна, - захлёбываясь от торопливости, но не так широковещательно, как раньше, пищал девчоночий голос. - Там строго-строго приказывали, чтоб на полдник все явились без опоздания, потому что нельзя же всегда опаздывать, как вчера. И мне сказали, чтобы я вам это передала срочно, потому что уже накрывают на стол и вы опять опоздаете…
- Да-да, - ответил женский голос; Волков, рискуя быть обнаруженным, раздвинул зелёные плети и заглянул внутрь. - Мы уже заканчиваем, Лизонька. Пять минут.
- Скройся, Кондакова! Сказали тебе, сейчас придём! - зашипел на добрую вестницу чей-то тонкий, но дьявольски грозный голос. - Лиза-подлиза.
- Сам такой, - обиженно фыркнула Кондакова, и, судя по звукам, прибегла к обычному в таких спорах аргументу - показала язык.
- На чем я остановилась? - спросил знакомый капитану Волкову женский голос.
- Медведь сказал: "Нет, смотри сам, Маленький Брат", - подсказал кто-то.
Голос Ирины Волковой стал толстым и хрипловатым, вполне медвежьим:
- Нет, смотри сам, Маленький Брат, - повторил Балу. - Ничего постыдного нет в этой охоте. Когда мёд съеден, мы оставляем пустой улей.
Ирочка сделала паузу и зашипела по-змеиному:
- Сбросив кожу, - сказал Каа, - уже не влезешь в неё снова. Таков Закон.
"Таков закон, - думал Волков, удобно устраиваясь на тёплой земле в тени беседки, с восточной стороны. Руки сунул под голову, смотрел в небо с радужной плёнкой. - Таков закон, я же не спорю. Я и сам понимаю, что в старую кожу влезть не получится. Ну не интересуют меня больше остатки древних планетарных машин и пиявки марсианские тоже. А Обобщённая Теория Взаимодействия… не такая она, как выяснилось, обобщённая. Неприятное занятие, оказывается, рассматривать с высоты птичьего полёта вершины, покорённые с таким трудом. И даже не птичьего… Из космоса, из пустоты, из центра Галактики горы эти кажутся даже не песчинками, а вообще… Не хочу я бродить по лабиринту, который видел сверху. Ну не интересно мне, понимаете? Кожа сброшена. Кое-что мне кажется важнее всех этих вершин, какими бы они высокими ни были. Это не леность ума, не усталость, совсем другое. Просто за спиной остались долины, заселённые людьми. Зелёные поля. Никто из живущих там знать не знает, что есть вершины, и не хочет знать. Это несправедливо, потому что только с вершин можно рассмотреть, каковы они - их зелёные поля. Это разновидность умственной слепоты. Сон разума…"
- Проснись, Сашенька! - Ирочкин голос зашептал на ухо. Тёплое дыхание на щеке. Волков открыл глаза, и в первый момент ему показалось - ослеп, но потом он понял. Тёплая ладонь на глазах пальцы шевелятся, сквозь пальцы - свет.
- Проснись, нельзя тебе на земле.
Фактор внезапности был утерян. "Я что, заснул?" - удивился Волков.
- Соня! - подтвердила жена. - Вставай же!.. Тихо!.. Ты что, Сашка!.. Дети же могут увидеть! Ну, Сашенька…
- Ничего, пусть видят. Не будут, по крайней мере, распускать сплетни о своей воспитательнице. Об Ирине Робертовне.
- Саша, я хотела рассказать тебе, но…
- …но ты боялась, что у тебя здесь не будет ничего получаться, а потом, когда начало получаться, ты боялась…
- …что один мой знакомый капитан обидится. Я ведь выбрала педагогику, а не математику или планетологию. Пойдём, Саша. Пока они на полднике, можем пройтись. Я сегодня всё равно рассказала бы тебе, потому что…
- …потому что мне скоро лететь на Землю. А тебе…
- …а мне нужно будет остаться здесь, - сказала Ирочка твёрдо. Остановилась и стала заглядывать в глаза мужа. Конечно, так и знала. Огорчился, ещё и как.
- Да, я понимаю, Иришка. И Джоан тоже так хотела. И я сам тебя об этом прошу, потому что…
- …потому что ты не знаешь главной причины. Иначе не дулся бы так и не расстраивал меня. Вот когда расскажу тебе эту тайну…
"Сегодня день раскрытия тайн", - подумал Саша, наклоняясь так, чтобы жене удобнее было шептать на ухо.
- Я остаюсь, потому что у нас с тобой, Сашечка…
Ирина Волкова нашептала мужу на ухо такую новость, от которой выздоравливающий капитан забыл на некоторое время о необходимости дышать. Вдохнув после этого полной грудью, он почувствовал себя совершенно здоровым.
- Поставь меня немедленно! Сашка-дурашка! - велела воспитательским голосом Ирина Робертовна, и муж послушался беспрекословно. И сделал, что приказали - бережно и осторожно.
- Теперь, когда ты это знаешь, - проговорила Ирочка, снова подвергая глаза мужа тщательному осмотру. - Может быть, ты откажешься лететь на Землю?
- Нет, Иришка. Наоборот. Теперь у меня есть очень важная причина лететь. Я не хочу, чтобы мой сын рос под куполом. Пусть даже под радужным.
- Надеюсь, у нас будет девочка, - сказала ему Ирина Робертовна Волкова.
* * *
Фарсида, Марс.
Гэмфри Морган шёл привычным ровным шагом по каменистой плоской равнине, изредка посматривая на гряду невысоких холмов, над которой висело закатное солнце. Назад оглядываться не хотелось, но спутники Моргана не обладали таким же походным опытом, как он - оба новички. Постоянно вынуждали останавливаться и ждать, пока нагонят, и смотреть при этом приходилось туда, откуда шли. А там проклятый вулкан, который, кажется, не стал за эти два дня дальше ни на километр. "Но это всегда так в начале пути, - успокаивал себя Морган, щурясь на бурые, с синеватым отливом, выгнутые спины, которые придвинулись ощутимо. - До ночи будем там. Я успею сделать замеры. Сегодня по эту сторону, завтра, когда пройдём перевал, - по ту. Но здесь мы вряд ли что-то найдём, слишком близко. Можно было начать с обратной стороны, где-нибудь у двести семидесятого градуса, но… Но какая разница? Если решили пройти вдоль экватора - весь путь наш. Володя так и сказал - нет гарантии, что они строили реакторы на равных расстояниях друг от друга. Нет гарантии, что реакторов было четыре. И вообще никакой гарантии нет. Но Володя прав - хватит жаться к обжитым местам. Хватит".
В наушниках охнули и невнятно выругались. "Опять этот художник отстал. И споткнулся", - подумал Морган. Пришлось остановиться и посмотреть назад. Так и есть. Отстал, споткнулся, остановился и разглядывает что-то в стороне. И Фавна с толку сбил.
- Фавн! - позвал Морган. - Ты-то куда?
Непривычному к ходьбе Клоду угнаться за Гэмфри Морганом было трудно. Даром, что Громобой нёс чуть ли не вдвое больше - всё равно ему. Вон, как вышагивает. Прямиком к солнцу. Художник старался изо всех сил, но рюкзак поддавал в затылок, давили лямки, пот катился по лбу и постоянно подворачивались под ноги крупные камни. Тяжело приходилось Клоду, но на душе его было легко. В рюкзаке, на самом верху, - планшет. Когда будет покончено с обычной вечерней лагерной вознёй, а Морган станет, бурча под нос, делать свои замеры, можно будет позвать "Микеля", ни от кого не скрываясь. Выбор темы не вызывал сомнений. Утром, когда солнце осветило вершину вулкана… Нет-нет, забыть такое нельзя. Вот она, картина, стоит перед глазами. Нужно только перенести её на экран. "И каждый день, куда ни глянь…" - подумал художник, бросив взгляд вправо, и не смог оторвать глаз от фантастического зрелища: камни на песке. Тени от них длинные, чёткие, как будто все камни обширной равнины одновременно двинулись на запад, прочертив за собой чёрной тушью след на терракотовой… "Ох, ты!.." - выругался Клод. Опять подвернулся под ноги булыжник. Тут же примчался надоедала Фавн, и, конечно, Морган раздражённо окликнул: "Фавн! Ты куда?" Нужно было идти. Но уверенности, что тема задуманной Клодом картины определена точно, уже не было.
Фавн не мог разорваться на две части. Огромное удовольствие - двигаться рядом с человеком, который всегда идёт впереди, потому что тогда видишь то же, что видит он. И становится понятно - это стоит искать, а это можно оставить без внимания. Настойчивость идущего впереди человека была близка и понятна Фавну, но был и второй человек, идущий позади. Фавн давно заметил - человек этот умеет видеть вещи, недоступные первому. Если посмотреть туда, куда направлен взгляд того, второго, становится почему-то понятно - на это стоит смотреть. Ресурсов электронного мозга робота-планетолога не хватало для экстренного подробного анализа, поэтому он просто запоминал картины, указанные вторым человеком. А вчера случайно увидел одну из этих картин снова. Второй человек сделал так, что она появилась у него в руках. Сначала Фавну казалось, что это просто уменьшенная копия, но, сравнив копию, сохранённую в памяти, с тем, что в руках у второго, робот заметил разницу. Теперь нужно было понять, зачем второй человек внёс в картину изменения, но для этого требовалось накопить большое количество человечьих картин. Если человек опять будет копировать то, что увидел… Вот он снова остановился. Куда смотрит? Песок, камни. Да. Это нужно сохранить. "Фавн! Ты куда?" - позвал голос первого. Фавн поспешно запомнил указанную вторым человеком картину, развернулся и бросился вперёд. Подставил первому лобастую рогатую голову и тот похвалил. Погладил по лбу широкой ладонью.
- Клод, догоняй! - сказал Гэмфри Морган. - Пойдём, Фавн.
И снова двинулся по каменистой необъятной равнине вперёд.
Книга третья
ДЕВЯТЫЙ КРУГ
… Шагай с оглядкой!
Ведь ты почти что на головы нам,
Злосчастным братьям, наступаешь пяткой!
Данте Алигьери, "Божественная комедия".
Глава первая
Княжна Кира, любопытная, как и многие девушки её возраста, часто являлась в Покой Совета незваной. Влекло её туда не только желание подслушать и подсмотреть, были и другие причины. Отец, ставший в последнее время совершенно несносным, делал всё, чтобы не допустить родную дочь к делам государственным и, - странное дело! - молодой княжне казалось, что мать приняла на сей раз его сторону. Непривычное и непонятное единодушие родителей злило Киру Киевну, заставляло идти наперекор и просто из маленькой мести врываться иногда в Покой Совета в самый неподходящий момент - в час утреннего малого приёма. "О, боги, какое у него было лицо в прошлый раз! - думала княжна, легконого ступая по скрипучим шашкам паркетного пола. - Такую мину скроил, - не получилось даже запомнить, о чём они говорили с тем боровом из Дальневосточного Княжества. Глядела ему в глаза, чуяла - Сила со мною, и, Луной клянусь, - он это понял тоже, зачем иначе бы лик уворачивал? И мать заметила, испугалась… Я видела-видела, матушка! Вот почему ты ни слова ему поперёк не сказала, когда намекнул на Девичью Башню собственной дочери - мне! - и ничтожества толстомордые, верные княжьи псы, все как один кивнули, болваны, а кое-кто и осклабился, будто указали уже горло рвать. И зря же я не запомнила, что боров отцу сказал, Ольга меня после ругмя ругала, и поделом. Ведьма вредная, рыжая, но ведь верно - зря. Месть местью, но не даром же отец всполошился и даже до того, как я почуяла Силу и поймала взгляд его. И Тиресий ведь тоже сказывал о Дальневосточном Княжестве, мол, откуда звон, оттуда и надежда, но правду говорят: слова мудреца - родня лепету глупца, ибо равно недоступны червям земным и дно морское и небеса. Но кое-что, Тиресий, уразумела я сегодня из провидений, что из снов пришли и словами твоими припечатались. Поглядим теперь, Великий Княже и вы, Диана, дщерь Ксаверия, Киева жена… Опять здесь темно?! Если снова перегорела лампочка…"
Княжна темноты не любила и даже боялась немного, хоть и положено было дочери Луноликой Княгини окунаться в ночь без трепета. Сильны боги, человек же слаб - тонкая рука княжны дрожала, шаря по шершавой кирпичной стене потайной лестницы в поисках выключателя. Ступени круты и холодны, а однажды Кира собственными глазами видела, как маленькая шустрая тень запрыгала по ним вниз, скребнула коготками по линолеуму площадки и юркнула куда-то. В подвалах княжьих полно мышей, это каждому известно, но чтоб так вот, средь бела дня, у потайных дверей высоких покоев, где в каждом зале нежится на лежанке у радиатора кот-мышелов… Выключатель сухо щёлкнул, и вспыхнула, запела тоненько под белёным потолком лампа. "Вот так-то", - вздохнула с облегчением Кира, закрыла за собой узкую, скрытую за зеркальной перегородкой дверь и стала спускаться, придерживая подол тяжёлого и неудобного платья, не из пристрастия к парадности выбранного, а по особому случаю. Хотелось произвести впечатление, если не на мать с отцом, так хотя бы на волкодавов-псов, лизоблюдов княжеских. Одолев короткую лестницу без приключений, княжна толкнула дверцу поспешно и сильней, чем требовалось, захлопнула за собой. Оба белоглазых, что в приёмном покое сторожили дверь, вздрогнули, один дёрнул рукой, но ствол не обнажил - узнал княжну. Торопливость чуть было не сыграла с Кирой дурную шутку: не следовало белоглазым видеть, что Киева дочь умеет бояться, пусть даже и мышей. Она успела выпрямиться и согнать с лица позорную гримаску на миг раньше, чем была замечена. К двустворчатой, изукрашенной змеями пасти Советной комнаты направилась, как и полагалось по чину: шагом покойным, неслышным - лебедью.
- Не велели пускать… - попробовал остановить её тот белоглазый, который собирался стрелять, но в ответ получил такой взгляд, что зрачки его мраморных глаз съехались к переносице.
"Со мною Сила!" - ликовала змееглазая княжна, аккуратно прикрывая дверь. Сердце рвалось из груди, но нужно: "…тише! На этот раз, быть может, услышу что-нибудь".
- …и грозить наместнику отлучением, - гудел незнакомый княжне треснутый голос, - не время сейчас, они и без того косятся на пузырных нечестивцев и как бы не переметнулись.
- А твои люди там зачем? - со сдержанным гневом прервал князь. - Крутишь, Волкодав? Всякий глаз, что косится на нечестивцев - выколоть! Кажется нам, не ретивы слуги твои; слишком часто доносят нам верные, что кумятся волкодавы с волками! Слеп ли ты, Волкодав, или иоланты наместника взор застят?
Кира затаила дыхание, схоронившись за бордовой портьерой входа. Ждала Волкодавова ответа, крутя в пальцах иолантовую брошь - подарок матери. И Волкодав - по всему видно, человек в Совете новый, - ответил неосторожно:
- Далеко ты глядишь княже, а взгляни ближе, окрест себя. Был глаз мой у пузырников, не ты ли его вырвал? Был глаз и у изгоев-безбожников, где он, княже? И с тем и с другим я двух слов не сказал, и где они оба - не ведаю. Не твои ли ближние…
- Молчи, пёс! - перебила княгиня Диана. - Люди твои у нас, говорить с ними теперь не твоя забота, займись лучше своими мытарями да волкодавами. Вор на воре, и дела не знают. За оплошки их и слепоту не глазами ответишь, а головой. Слышал новость, донесли тебе вчера? Подлородый смутьян Тиресий в самом дворце княжеском объявился вновь, пророчит воровски и смущает княжну! Твои белоглазые дармоеды клянутся Баалом, что не пускали и не видели, как же он к ней проник?
- То княжны выдумки! - просипел Волкодав, знавший хорошо, за какую провинность голова его предшественника попала на кол. - Мало ли что девчонке привидится? Баалом клянусь…
- Не клянись! - выкрикнула разгневанная Кира Киевна, отдёргивая занавеску. Метнулась к столу длинному, за которым толстомордые рядком и ещё рядком, морда к морде, а у дальнего конца - князь с княгиней, отец с матерью. Лица, лица - белые пятна. Волкодав - тот привстал даже, и слышно, как он сипит горлом. Но молчат. Помнят, сволочи, что сказано было о Девичьей Башне, но боятся скалиться и вздохнуть боятся, пока не укажет князь.
- Сказано было тебе, Кира Киевна, дочь наша, - начал Кий, избегая поднять глаза, - в Совет Княжий не ходить, не тревожить нас без крайней потребности…
- Что потребно мне, только мне решать! - твёрдо заявила непокорная дочь, чувствуя, как подходит, словно тесто на дрожжах, Сила. - Нынче же потребность приспела крайняя. И пришла я в твой Совет Княжий не по прихоти, а велением богов. Что же слышу я? Учителя моего и матери моей избавителя хулят люди подлые, да и сам ты, князь, зовёшь его вором?! И ещё слышу я, как возводят поклёп на меня саму?!
Кира перевела дыхание и подумала: "Ну-ну, спокойней, не скандалить пришла. Надо заставить отца посмотреть в глаза. Волкодав-то как посинел, того и гляди сползёт под стол".
- Что же хочет сказать нам княжна? - спросил Кий, обойдя молчанием скользкую тему непростых взаимоотношений княжеского двора с бродячим шарлатаном. Глаз не поднял, к сожалению.
- Имеющий уши да слышит, - внушительно проговорила Кира, стараясь, чтоб не дрожал голос. - Придёт Он. Это случится скоро, Он уже в пути. Придёт Он и будет со мной, кто помехою будет ему, того Он уберёт с дороги, как сор, и помогут этому боги. Он идёт.
- Кто?! - растерянно спросил Кий, глянув дочери прямо в глаза.
"Ну, вот и всё, папа", - подумала девушка, чувствуя, как льётся из глаз Сила, лишая воли человека, пригрозившего ей Башней.
- Вон отсюда все! - закричала вдруг Диана Ксаверьевна, успевшая разобраться в происходящем на миг позже, чем следовало бы, учитывая её собственный опыт использования Силы. Загрохотали стулья, советники покинули комнату в мгновение ока, поэтому никто, кроме матери и дочери, не видел, как обмякший князь уронил голову на стол, и как упал с головы его княжий венец с иолантами.
- Ты сошла с ума… - шептала княгиня, пытаясь поднять голову мужа двумя руками и заглянуть в глаза. - Сегодня Большой Совет, а он до вечера теперь не оклемается… Нет, бесполезно. Что мне теперь с ним делать, что?!
Голова Великого Князя стукнула об стол, мать на дочь глядела, уперев руки в бока, но угрозы в её голосе не было, одно лишь отчаяние.
- А зачем он грозил мне башней? Тиресия тоже ругал, ты же слышала! - растерянно лепетала Кира. Такою мать не видела никогда, даже во дни нашествия северян.
- Давно уже понять должна была: слова эти для псовых ушей, не для твоих, - едва слышно проговорила княгиня. - Боги, за что ж наказание такое… Принесло опять на мою голову Тиресия с его сказками.
- Это не сказки, мама. Он придёт, я знаю.
- Да кто же придёт-то?! Заладила - "он"! Гриша… Гриша, очнись!
"Гриша? - удивилась княжна, - Что-то новое. У папы-то, оказывается, есть имя подлое. Действительно, беда будет, если он себя до Совета не вспомнит".
- Пусти, дай мне, - сказала она решительно, просунула ладонь под тяжёлый мокрый от пота лоб отца, вторую ладонь возложила на стриженный коротко княжий затылок и в ухо зашептала:
- Ты проснёшся, князь Кий, когда я досчитаю до трёх и скажу "проснись, княже!", ты проснёшься. Говорю тебе "раз", ты забудешь о вине моей, говорю тебе "два", Девичья Башня не для дочери твоей, говорю тебе "три", и с Тиресием больше распри нет, проснись, княже!
- О-о-х! - отозвался князь. Голова его тяжело заворочалась в ладонях дочери. - Голова как болит… О-ох-х… Катя…
Кликнул жалобно и потянулся к вискам ладонями.