* * *
Анжелотти был доволен: последний номер "КосмоШпигеля" украшали сенсационные материалы Гюнтера Фосса "Они нас сделали" и "Разгром Третьего флота - начало конца". Большинство СМИ, включая Патрика Маккефри, обозревателя JBC, идеи Фосса не поддержали, склоняясь к официальной версии, гласившей, что сражение было ошибкой и что адмирал Тимохин превысил свои полномочия из-за врождённой ксенофобии или, быть может, потому, что сдали нервы. Случившееся называли в прессе то преступлением века, то самым трагическим событием после Крестовых походов и двух мировых войн, а Тимохин временами фигурировал в списке самых известных маньяков наряду со Сталиным, Гитлером и Пол Потом. Знавший правду Горчаков хотел застрелиться, но после долгих колебаний решил, что в судьбоносный исторический момент, когда страна и мир нуждаются в его услугах, это будет дезертирством. И решивши так, он с облегчением спрятал в сейф личное оружие, свой именной игломет. Адмиралам Хейли и Чавесу тоже было известно, что Тимохин лишь выполнял свой долг и следовал инструкциям Совбеза, копии которых хранились у них в штабных документах высшей секретности. Но ввиду надвигавшихся событий защиту Тимохина и чести мундира пришлось отложить. Адмиралы были заняты; Чавес поддерживал Первый флот в боеготовности, Хейли принял под команду подразделения Третьего флота и перебрасывал их вместе с эскадрами Второго ближе к Земле.
Крейсер "Тайга" снял геофизиков с Эроса и согласно распоряжению адмирала Хейли двинулся к Лунной базе, огибая Солнце по эллиптической траектории. Капитан Дегтярь объявил траур по погибшим, и в память их орудия "Тайги" салютовали двенадцатью залпами. "Сибирь", "Старфайр" и "Барракуда", не успевшие к месту сражения, тоже двигались к Земле и Луне, и на их палубах царила похоронная тишина. На других кораблях ОКС тоже было не до веселья. Каждый имел друзей-приятелей среди двух тысяч астронавтов и десантников, ушедших в Великую Тьму, и каждый мучился сомнениями по поводу пришельцев. Как бы ни изворачивалась пресса, мысль о худшем варианте зудела, словно комар у виска: возможно, чужаки явились не за тем, чтобы одарить, а чтобы всё отнять.
Трёх обитателей Поста 13 на плато Тартар терзали те же подозрения, что выливалось в яростные споры. Демескис, убеждённый пацифист, считал, что мир, хоть и худой, всё-таки лучше войны, Свиридов жаждал мщения, а Поль Дюрант пытался примирить их, за что был назван мерзким конформистом. Вдобавок они получили радиограмму, что график поставок изменился, рейс челнока откладывается и следует урезать рацион. Такое случалось в периоды бурь, но на Тартаре было тихо, и задержка говорила только о хаосе и беспорядке в снабженческой службе ОКС.
"Коперник" стартовал к Земле, покинув после дозаправки станцию "Маринер". Планетологи на его борту все ещё вели дискуссии о Красном Пятне Юпитера. Диспетчер Калих и станционный персонал, которому учёные мужи изрядно надоели, вздохнули с облегчением: в кафе и баре остались лишь свои, и никто не зудел над ухом, не мешал выпить коктейль и плюхнуться голышом в бассейн. Правда, пили и купались на скорую руку, торопясь к приёмникам ти-ви за новостями. Астрономического отдела на станции не было, но обсерватория на Фобосе, где имелся большой телескоп, следила за звездолётом пришельцев, давая сводки каждый час. Корабль, уничтожив крейсера Тимохина, шёл к Земле. Флот адмирала Хейли двигался следом, оставив Марс без защиты.
Сиднея Бирка и Хуана Арьего, горнорабочих, это тревожило гораздо меньше, чем цены на пиво и джин. Из-за эмбарго на межпланетные перелёты, объявленного Землёй, продукция с прииска не вывозилась, а цены росли и обещали в скором будушем сожрать дневную плату. Такого нарушения стабильности шахтёрская душа не принимала, и коллеги Арьего и Бирка уже готовились разнести кабак, блокировать дорогу для вывоза руды и стучать о рельсы касками. Кто бы ни вторгся на Землю, пауки о трёх головах или разумные осьминоги, рабочий люд своё получит! Так считали профсоюзные лидеры и гангстерский синдикат, снабжавший прииск горячительным.
Лейтенант Стиг Ольсен добрался со своей командой до убежища Тигров Ислама, выбил их из пещер и обнаружил останки инструктора Серова и его курсанта. Похожий на изваяние в своём боевом скафандре, он стоял над изуродованными телами, стискивал зубы и размышлял, как переправить пленных террористов в мир иной. Бойцы, окружавшие командира, молчали, но Ольсен знал, что приговор уже вынесен и не подлежит кассации. Он мог, конечно, повторить сотворённое с жертвами, выколоть пленникам глаза, содрать кожу и четвертовать, но это было не в традициях десанта. Сняв с шеи лучемет, Ольсен кивнул своим людям и зашагал к расщелине, в которую согнали пленных. Метатель плазмы МП-36 был прочным и увесистым, как древняя палица. Особенно прочен был приклад, где помещались батареи.
* * *
Дом на окраине Брюсселя был, как всегда, тёмен и тих. Считалось, что его хозяин, как и положено репортёру, мотается по континентам, городам и странам, ночует в отелях, ест в барах или авиалайнере между взлётом в Париже и посадкой в Рио и пишет статьи на коленке - точнее, не пишет, а наговаривает их на покетпьют. Это было хорошим прикрытием, объяснявшим его нелюдимость, внезапные исчезновения, появления и прочие странности, которые можно было списать в разряд чудачеств человека занятого, чрезмерно увлечённого карьерой и работой. Бельгия вообще являлась землёй чудаков и нерушимой свободы личности, где позволяли всё, что не мешало жить другим, от добровольной эвтаназии до однополых семей. Очень комфортная страна! Хотя в Средневековье, когда он только появился на Земле, тут было несладко: склоки между баронами и городами, войны с Германией и Францией, потом испанская оккупация и костры, на которых жгли еретиков. Его тоже пытались сжечь, раз восемь или девять, считая чернокнижником.
Усмехнувшись при этом воспоминании, он спустился в подвал и постоял там, глядя на стены, расписанные рыцарскими замками, плывущими в море каравеллами, рощами, где обитали феи и существа, похожие на спольдеров. В его мире спольдеры жили отдельно от главенствующей расы, к которой относился он сам; жили на огромном острове в экваториальных широтах, запретном для посещения, кроме нескольких факторий и портов. Спольдеры не обладали даром изменений, не признавали технологии и не стремились к тесному контакту, считая его народ слишком непоседливым и суетливым. Они были великими философами - по крайней мере, некоторые из них.
Снова улыбнувшись, он шагнул к стене и сдвинул панель, за которой находился шкафчик, забитый всяким барахлом, оставшимся от прежних владельцев. Детские санки, игрушки, пара роликов с ботинками, ящик с конструктором, кубики, модель ракеты, цветные шарики размером с ноготок… Никакой поживы для грабителей, если бы нашлись такие в этой тихой, благополучной стране. Он вытащил коробку с шариками и прикоснулся пальцем к одному, второму, третьему, пока не ощутил укол. Собственно, восприятие было не тактильным, а ментальным; палец, и кожа, и нервы были вполне человеческими и не способными чувствовать то, что ощущалось разумом.
Вытащив шарик, он положил его на пол, поднёс к нему ладони и, сосредоточившись, послал отворяющий импульс. Потом отступил подальше в сторону. Шарик - точнее, зародыш сигги - являлся одним из немногих приборов, которыми он располагал по прошествии восьми столетий. Не совсем оружие, но некое устройство, которое можно использовать и в этом качестве, когда наступит чёрный день. А день этот близок, ибо земная флотилия не справилась с бино фаата, и, несомненно, других атак на них не будет. Все же тупоголовы правители Земли! Впрочем, они исходят из собственного опыта, а это опыт не мыслителей - торговцев… С фаата так нельзя. Культура, дважды пережившая упадок, не склонна торговаться, она берет своё иначе - обманом, силой, рациональной жестокостью. Люди в этом убедятся… очень скоро убедятся, если он потерпит неудачу.
В комнате похолодало, седая изморозь осела на стенах - сигга, нуждаясь в энергии, вытягивала из воздуха тепло. Шарик был уже величиной с футбольный мяч и продолжал расти, принимая форму сплюснутой ребристой сферы. Её наружняя поверхность отливала стальной синевой, а из верхней точки тянулся, сворачиваясь кольцами, тонкий гибкий хоботок. Эта видимая часть являлась не самим прибором, а лишь контейнером из углеродной плёнки. Контейнер был прочен, устройство не активировано, и всё-таки он с опаской сделал шаг к дверям. Сигга была не так ужасна, как мощный ядерный заряд, но все же пострашнее костров испанской инквизиции; если запустить неконтролируемый прибор, прах от Брюсселя поместится в напёрстке.
Он начал настройку, определяя мысленно параметры того, что требовалось уничтожить. Не пластик, не металл, не минерал и не живая органика… почти живая, как бы живая, но не на базе углерода… При верном программировании блок селекции устройства мог различить миллионы веществ и выбрать нужное. Но процесс настройки был тонким и сложным, а он давно не занимался такими операциями. Он мог ошибиться, и тогда…
Рост сигги замедлился, потом прекратился. Теперь она напоминала большую, по колено, тыкву с блестящей серо-синей кожурой и выпуклыми рёбрами. Хоботок, дважды обвивавший её ровными кольцами, заканчивался трубкой инъектора, сейчас надёжно перекрытой. Прибор ещё не был включён, и от контейнера не доносилось ни звука. Он напрягся, сплющенная сфера покачнулась и нехотя приподнялась над полом. Устройство весило не меньше центнера - предел его возможностей при переброске. Дистанция тоже была изрядной, три восьмых экватора, если Корабль сядет в Антарктиде, но он был уверен, что справится. Транспортировка сложностей не представляла, в отличие от активации.
Опустив устройство на пол, он потянулся мыслью к Кораблю и сразу обнаружил пленника. После болевого шока тот был не в лучшем состоянии, но постепенно приходил в себя. Выносливое существо и очень, очень упорное! Хоть пленник не разобрался с каффом до конца, не подчинил создание даскинов, но все же были у него свои достоинства. Перечислять их не имело смысла; главное, что он остался жив, что он на Корабле, и там же окажется сигга. Скоро, совсем уже скоро…
В момент включения устройства лучше к Кораблю не приближаться. Он мог бы сделать это сам, но слишком ценил свою жизнь, долгую, как вся история земных цивилизаций. Было бы несправедливо, если б она прервалась на этой далёкой планете, где он являлся, в сущности, таким же, как фаата, чужаком. Пусть рискует пленник. В конце концов тот был человеком и уроженцем Земли, а значит, мог расстаться с жизнью для её спасения.
Глава 16
В околоземном пространстве и на Земле
Они находились в тесной и тёмной норе, тянувшейся в обе стороны за переборкой транспортного канала. Этот коридор был узким и низким, и Литвин шагал согнувшись, то и дело упираясь шлемом в потолок. Внизу, наполовину утопленный в выемке пола, змеился червяк бесконечной длины, испускавший слабое розоватое сияние. Оно являлось единственным источником света; розовая нить уходила в непроглядную тьму и исчезала в ней через двадцать-тридцать метров. Червяк, отросток нервной сети Корабля, был толщиной со слоновый хобот, и его оболочка ритмично подрагивала и пульсировала. Передвигаться рядом с ним приходилось с осторожностью - места было ровно столько, чтобы поставить ногу. Йо шагала с лёгкостью, словно гимнастка на бревне, но для Макнил каждый шаг был проблемой.
- Потерпи, - сказал Литвин, прослеживая нити паутины, плававшей в его сознании. - Скоро выйдем к пересечению. Там, должно быть, попросторней.
- Терплю, - вздохнула Эби. - Никогда не думала, что носить ребёнка так тяжело.
- Тебе легче, - приободрил её Литвин. - Все же три месяца вместо девяти.
- Три последних месяца стоят первых шести, - буркнула Макнил и снова вздохнула.
Литвин тоже двигался с трудом, ещё не оправившись от болевого шока. Скорее всего, он так бы и умер в контактной плёнке, если бы не женщины. Когда в ангаре началось взрываться и гореть, они вернулись в модуль, вытащили Литвина на палубу, и Йо, под руководством Эби, сумела запихнуть его в скафандр. Дальше было проще: скафандр мог шагать в автономном режиме, рассчитанном как раз на случай ранения или контузии. У транспортной ниши Литвин пришёл в себя и тут же сообразил, что прятаться в ангаре бесполезно - только слепой и глухой не заметил бы устроенного тарарама. Они сели в капсулу, отъехали метров на пятьсот, и он вырезал в стене отверстие. В первый раз он резал внизу, теперь - повыше, и расчёт оказался верным, отросток мозга хлыст не задел. Они перебрались из капсулы в этот лабиринт ходов, в котором была проложена или, возможно, выращена нервная система Корабля. Для них он являлся последним убежищем, надёжным или нет, о том не ведали ни Йо, ни Литвин. Йо вообще не подозревала, что в Корабле есть тайные тоннели, куда не попадёшь без плазменного резака или иного инструмента.
Пошатываясь, Литвин брёл следом за Йо, считал шаги и, слушая вздохи Макнил за спиной, старался не торопиться. Иногда его возлюбленная фея оборачивалась, и в полутьме он видел блеск серебристых глаз и шарик, мерцающий на виске. Туахха у Йо подошла к концу, и к близости с ним она не стремилась, но глядела по-прежнему ласково, не упуская случая коснуться его руки или щеки. Если Корабль что-то в ней запрограммировал, то лишь начальный импульс, ту симпатию, какую человек внезапно и необъяснимо ощущает к другому человеку. Но чувство, что расцвело из этого зерна, было естественным, никак не связанным с чьим-то влиянием на разум Йо или с сезоном брачной активности. Бесспорно, фаата во многом отличались от людей, но походили тоже во многом. Вероятно, в главном: их дух был выше физиологии, их чувства были сильнее социальных законов. Во всяком случае, у Йо.
"Если выберемся из этой заварушки, - подумал Литвин, - странная будет семейная жизнь: месяц воздержания, потом неделя яростной любви. Просто испепеляющей!" Но почему-то это его не пугало. Как миллионы мужчин до него, он начинал понимать, что у любви есть множество сторон и граней, и все они прекрасны.
На пятой сотне шагов тоннель вывел их в небольшую камеру, куда сбегались ещё четыре коридора. Камера была пятиугольной, и посреди неё бугрилась буро-коричневая, медленно пульсирующая масса, к которой примыкали червеобразные отростки. То был один из мыслящих центров Корабля, что-то контролировавший или чем-то управлявший - возможно, составом воздуха, транспортной сетью, оружием, связью или гравитацией. Не исключалось, что всем понемногу в пределах определённой области.
Макнил, придерживая руками живот, села, прислонилась к стене, закрыла глаза. Вытащив из пищевого контейнера тубу с мёдом, Литвин вложил ей в руки, сказал: "Перекуси!" - и уставился на бурую субстанцию. В данный момент огромный мозг-Корабль не был для него чем-то абстрактным или таинственным, существующим только в ментальной сфере; впервые он видел часть существа, столь не похожего ни на людей, ни на пришельцев, но все же имевшего разум или какое-то его подобие.
Он повернулся к Йо и спросил:
- Эта тварь, что управляет Кораблём, всегда была такой большой?
- Нет. Они питаются и растут.
- Питаются? Чем?
- Точно не знаю. Кремний, вода, что-то ещё… Чем обильнее пища, тем быстрее рост.
Макнил задремала. Лицо её было бледным, утомлённым, под глазами залегли глубокие тени, прядки рыжих волос свешивались на лоб. Силы её на исходе, понял Литвин. Впрочем, и его тоже - после приступа ярости и болевого шока он чувствовал себя опустошённым. Он не знал, что делать, ибо любое развитие событий приводило к позорному плену или гибели. Может быть, лучший выход - вернуться в модуль и стрелять, пока не окочуришься… Но что тогда будет с Йо и Макнил?..
"Корабль, - позвал он, - мы направляемся к Земле?"
"Да".
"Какое время займёт перелёт?"
"Около двух циклов. Сорок два часа в земных мерах времени".
"Земля собирается сражаться?"
"Вряд ли. Ваши правители не хотят рисковать. Они предпочитают… - Корабль смолк, подыскивая термин, - откупиться. Соглашение уже достигнуто".
"Где мы приземлимся?"
"На Южном полюсе. В Антарктиде".
"Но почему? Там только холод и лёд…"
"Температура не имеет значения. Там вода. Большие массы замёрзшей воды".
Антарктида! Дьявол, Антарктида! Литвин в отчаянии прикусил губу. Это было последним ударом; даже покинув Корабль, с Южного полюса не сбежишь. Нужен транспорт, что-то вроде "грифа", быстрое, надёжное… Если б он мог справиться с модулем!
Йо обняла его, прижалась щекой к щеке, и отчаяние отступило. Её аромат был словно глоток целительного бальзама.
- Спи, девочка, спи, - шепнул Литвин.
- Ты забыл, что фаата не спят. - Её дыхание щекотало ухо. - Это земной обычай. Мы восстанавливаем силы в т’хами.
Он улыбнулся.
- Если не будет т’хами, ты, наверное, вспомнишь о сне.
- Нет, не вспомню. Не хочу! Сон - потерянная жизнь, а она и так коротка, слишком коротка.
- Но я не могу обходиться без сна, - сказал Литвин. - Что же ты будешь делать в это время?
Тёплые губы Йо коснулись шеи.
- Смотреть на тебя… думать о тебе… ждать…
Веки Литвина сомкнулись. "Корабль, - окликнул он, уплывая в сны, - Корабль…" - "Слушаю". - "Ты говорил о соглашении с людьми. Фаата будут его выполнять?"
Ответом были тишина и чувство горечи, будто Корабль оплакивал весь обречённый на погибель род людской. Смутные картины явились Литвину: он видел, как превращаются в пыль земные крейсера, заатмосферные доки, обсерватории и станции, как полыхают города и мечутся людские толпы среди обгоревших остовов зданий, как расцветает багровый фонтан над Лунной базой, как рушится привычный мир. Боевые модули фаата висели в небе, выплёскивая струи пламени, курились дымом руины, и по засыпанной пеплом земле тянулись колонны невольников, бесконечные, как шествие изгнанных пожаром муравьёв. И сам он, Павел Литвин, брёл в одной из этих колонн, согнувшись под грузом скорби. Тхо, частично разумный, упустивший свой шанс…