Путь Знахаря
Посвящается моему сыну Дмитрию, моей жене Елене, маме и брату. Будьте здоровы и счастливы. Также посвящается всем животным: Домашним - за их безусловную любовь и искреннюю верность. Диким - за то, что они гораздо честнее нас, людей
Благодарность - С. Н. Путилину:
за терпение при общении и те мысли, которые у меня при этом родились
Признательность:
- моему соавтору Татьяне Хожиной: за искреннее стремление понять мои идеи.
- всем, кто участвовал в написании этой книги: за ценные советы, правки и замечания.
Он был знахарем и магом. И вылечил пришедшего к нему землянина, который был исследователем на его планете. И которому не смогла помочь земная медицина. А на земных базах на некоторых планетах стали происходить странные события. И в результате инопланетный знахарь стал участником земной космической спецэкспедиции. И отправился в другие миры, чтобы попытаться с помощью своих паранормальных способностей помочь землянам разобраться с причинами происходящего. По дороге он влюбился в земную девушку и сделал много открытий. Главным из которых было то, что прогресс может быть достигнут далеко не только с помощью соперничества и конкуренции и возможны пути развития цивилизаций, целиком основанные только на сотрудничестве и взаимопомощи. И он стал разбираться, что же мешало и продолжает мешать землянам перейти на такой путь? Может где‑то в этом направлении находится основная причина возникших у них проблем? Или все‑таки нет? Когда разгадка уже была близка и экспедиция вернулась на Землю, его попытались убить. Так из‑за него едва не началась война людей с сингами. И лишь в последний момент появился ответ, объяснивший все происходящее. Который заставил всех - и землян, и знахаря - задуматься о своем будущем. Так закончился Путь Знахаря. И начался новый Путь. Но это уже другая история. И обращение к тем, кто решит прочитать - нужна помощь в доводке этого романа "до ума". Суть просьбы, чтобы не загромождать аннотацию, изложена в Сведениях о разделе.
Глава 1. Начало Пути. Юность.
Это было очень отчетливое воспоминание.
Хоть и не такое уж давнее, сейчас оно все–равно было похоже на яркий цветной сон.
Кажется, тогда его звали по-другому. За прошедшее время он уже даже почти забыл, как. Слишком привык к своему новому, земному имени. А ведь еще не так давно он даже не знал о существовании Земли. О том, что летает где-то в черном бескрайнем пространстве эта планета, так похожая на его собственный мир. Похожая… И все же совсем другая. Однако его собственное имя оказалось таким похожим на земное, что в итоге и превратилось в земное окончательно. И теперь ему казалось, что так его звали всегда. И даже в нахлынувших вдруг сейчас не понятно почему при взгляде на рассыпанные в черноте космоса мириады звезд детских воспоминаниях он сам был для себя уже Дмитрием. Митей. Митькой…
… "Митя - я… Митька! Да отзовись, наконец! Что ты там делаешь? Домой когда пойдешь?"
Это мать. Сколько он себя помнит, она была строга, даже сурова по виду, но любила его при этом без памяти. О любви этой вслух не говорилось, но она ощущалась во всем - в прищуре строгих глаз, в глубине которых всегда светились тепло и ласка. Трое их было у матери - трое сыновей. Дмитрий - средний. И никто из троих не был обделен этой теплотой материнского взгляда.
И все же маменькиным сынком его никто бы не назвал. Слушаться себя беспрекословно, как иные матери своих детей, она его никогда не заставляла. Чуяла сердцем: настоящий мужчина растет. А значит, надо дать ему почувствовать самостоятельность. Пусть учится идти своим путем. А если придется, и ошибки совершать сам, и отвечать за них тоже, и исправлять их. Она соломки подстилать не будет, даже если изболится материнское сердце. Потому что уважает сына и доверяет ему. Несмотря на то, что ему только-только одиннадцатый годок пошел.
"Дело у меня, мама! Через час буду, не раньше!" - деловито ответил он на материнский зов, и она лишь кивнула головой: "Добро", да и пошла делами по хозяйству заниматься. Всем бы таких матерей!
А дело у него на сей раз и впрямь было важное - важнее не бывает! Быстрым шагом шел он, почти бежал по лесной тропе, не замечая колющих босые ноги сухих травинок и опавшей хвои. И гнал его в путь ни больше ни меньше - зов призвания. И еще - манящее предчувствие Пути.
Сколько он себя помнил, он хотел стать лекарем. Откуда взялось это желание - он и сам не знал. В семье никто этим искусством не владел. И он помалкивал об этом. Не потому, что стыдился. Просто, наверное, боялся сглазить.
И вот теперь настал час начать путь к призванию. То, что час настал, он понял сразу, когда вчера к нему подбежала соседская девчонка Танька (или ее тоже звали как-то по другому?..), и громко зашептала: "Митька, я секрет знаю, хочешь, расскажу!". И потащила его на задний двор, за сараи, чтобы не услышал никто.
Секрет состоял в том, что старуха Митрофаньевна, которая уже лет сто на свете прожила и помирать совсем собралась, вдруг ни с того ни с сего выздоровела, с полатей вскочила, и пошла плясать, как молодая. Но и это еще не все. Она и выглядеть стала моложе! Как будто четверть века с плеч сбросила. И плечи распрямились, морщин на лице поубавилось, и даже волосы седые снова цвет себе вернули - черной как смоль стала еще совсем недавно седая старуха!
Митька не поверил сначала. И тогда Танька повела его подглядывать за помолодевшей Митрофаньевной.
Та и впрямь была здорова. Она напевала что-то веселое себе под нос и радостно, бодро орудуя лопатой, не зная устали, работала в огороде.
"А знаешь, кто это сделал? - продолжала громко шептать Танька прямо в ухо. - Ну, вылечил ее кто и моложе сделал? Ведунья Пелагея! Она в лесу живет! У нее там избушка стоит на поляне! Вот так если прямо, прямо долго - долго идти, то и придешь!" "Врешь, наверное?" - усомнился Митька. "Не вру! Чем хочешь поклянусь! Взрослые говорили, а я все слышала!"
Вот так сама судьба дала Дмитрию знак. И на следующее утро ни свет, ни заря, он бросился в лес, искать таинственную Пелагею.
Воспоминание прерывалось на этом. Как дошел до дома Пелагеи, он не помнил. Помнил только, что бежала за ним следом Танька, кричала: "Не ходи, о ней слухи плохие ходят! Она не только лечит, она и порчу навести может!" Но он лишь отмахнулся, побежал дальше, и Танька вскоре отстала…
Воспоминание возобновлялось, когда он уже стоял возле дома ведуньи, под глухим, без единой щелочки, ее забором, когда нашел - таки маленькую круглую дырочку - след от сучка в доске - и припал к ней как к последней своей надежде. Сначала почудилось - будто ослеп он, так сиял дом Пелагеи, будто золотом сверкал. Потом он понял, что это рассветное солнце так озарило дом. Просто солнце, и все. Но в тот момент казалось, что он попал в сказку, в волшебство, а может, и на небеса, в заоблачный райский мир какой-то. И мир этот звал, манил к себе. Здесь каждый кустик, каждый лист на дереве в саду возле дома, казалось, несет в себе великую тайну. Где-то здесь, рядом, был загадочный вход в другой мир. И ключ от этого входа Дмитрию ох как надо было отыскать…
А потом он увидел и саму Пелагею. Не сразу ее приметил. Маленькая, невзрачная с виду старушка стояла под высокой яблоней и беззвучно шевелила губами, что-то шепча. Будто с деревом разговаривала. "Ворожит", - сразу понял Дмитрий. А старуха неожиданно обернулась и посмотрела прямо на него, будто могла видеть сквозь забор, что он там прячется. Во всяком случае, так ему показалось, будто молнию ее глаза метнули, и прямо в его правый глаз, припавший к дырочке в заборе. Невольно отпрянув, он не выдержал, и бросился прочь. И мерещилось ему, будто вслед бабка шепчет ругательства и пальцем ему грозит…
Весь день он ходил как во сне, все перед глазами стоял сияющий на солнце дом и старуха с глазами - молниями. И ночь всю не спал. А потом решил, что померещился ему взгляд Пелагеи и гнев ее. Не могла она его видеть, значит, и бояться нечего.
Утром, чуть рассвело, переборов страх, снова отправился к дому Пелагеи. Ну и дела - дырочка в заборе была аккуратно залеплена глиной! Не померещился, значит, бабкин взгляд…
Удивительно, но это обстоятельство лишь раззадорило его еще больше. Теперь он точно знал: не отступится. Добьется своего! Хотя чего точно он хотел от Пелагеи - и сам пока сказать не мог.
Крадучись, он пошел вдоль длинного глухого забора. Калитка, глухая и высокая, как и забор, была накрепко закрыта. Обойдя вокруг и зайдя за дом сзади, он сам засмеялся своему неразумению. Нет, чтобы сразу догадаться сюда прийти! Сзади к забору вплотную примыкал лес, высокие мохнатые ели ветвями упирались в доски. И забор здесь был не глухой, как с фасада. Это был обычный редкий частокол. Продираясь сквозь колючие сильные ветки, которые били по щекам и царапали колени и руки, словно намеренно не желая подпускать чужого к дому колдуньи, Дмитрий добрался до потайной калитки, которая, в отличие от парадной, не доставала до земли. Немного не доставала - щель была шириной с две ладони, не больше. Ничего, главное, чтобы голова прошла. Обдирая щеки о песок и землю под калиткой, Дмитрий медленно и плавно, как уж, стараясь не порвать рубаху, прополз в ведуньин огород. С замиранием сердца, стараясь прятаться за кустами, подкрался к дому, подтянулся снизу к окошку, чтобы хоть одним глазом глянуть, не выдавая себя…
В комнате у старухи горели свечи. Сама старуха стояла среди свечей и делала руками какие-то причудливые движения. Только теперь Дмитрий заметил, что старуха была не одна, перед ней на низкой лавке сидела женщина. Дмитрий узнал ее: это была вечно болезная тетка Люба, которой вся деревня сочувствовала, а иные тайком шептали: "Не жилец она на белом свете". И Пелагея ее лечила! Завороженный огнем свечей, таинственными движениями рук ведуньи, Дмитрий забыл об осторожности. Он и не заметил, что уже, не таясь, смотрит сквозь окошко на происходящее во все глаза.
И тут опять провал в воспоминании. А следующее, что сохранила память - что-то твердое изо всей силы ударило его в лоб, и искры посыпались из глаз. И гневные глаза Пелагеи, мечущие молнии, прямо напротив его глаз. Старуха резко распахнула окно, под которым он таился, рамой поставив ему шишку над правым глазом. Он уже бежал без оглядки прочь, а вслед неслось: "Вот ужо будешь мне подглядывать - ухи надеру!" И эхо этого громового голоса: "Ухи-и-и! На-де-ру-у-у!!" еще долго-долго стояло в этих самых подвергающихся непосредственной угрозе несчастных "ухах".
"Откуда шишка?" - спросила мать, бережно касаясь его лба. "Так… - не привыкший врать Дмитрий уперся глазами в землю, - калиткой ударился…" Мать расспрашивать больше не стала, только достала из сундука старинную медную монету: "На, приложи".
Он приложил монету ко лбу, как велела мать, лег прямо на траву возле крыльца, и почувствовал, как холод металла остужает боль, как теплеет монета под его рукой… И тут почудилось ему, что свет идет то ли от монеты, то ли от его ладони, и свет этот растворяет боль, уносит ее, и заполняет голову, неся с собой чистую обновляющую силу… И Пелагея стояла перед его взором, но уже не метала глазами молнии, а улыбалась ему тихо, ласково… Он и не заметил, как уснул, а когда проснулся, Пелагеи не было, а склонилось над ним лицо матери. Мать держала в руках монету, скатившуюся с его лба, и смеялась: "Митька! Да на тебе как на собаке все заживает! Шишка-то где? Нет шишки-то!"
Он коснулся рукой лба - шишки и правда не было… И боли не было, и голова не гудела больше, а словно наполнена была ярким чистым светом, увиденным во сне… Во сне ли?
А потом он встретил у колодца тетку Любу. Та поглядела на него искоса хитрым глазом. А потом легко вскинула на плечи коромысло с двумя полными ведрами и пошла уверенной походкой, как будто и не было груза на плечах. А ведь недавно сама себя еле носила - не то что полные ведра…
После этой встречи ведунья Пелагея и вовсе не шла у него из головы. Он все равно пойдет к ней. И теперь точно знает, зачем. Ему просто необходимо узнать у нее тайны ее ремесла. Научиться ведовству и лекарскому делу… И он добьется этого во что бы то ни стало. И пусть это будет стоить ему еще десяти шишек и даже отодранных ушей.
И снова он подкрадывался к дому Пелагеи через потайную калитку, и снова подсматривал под окном, и снова невесть как подлетавшая к окну Пелагея засаживала ему рамой в лоб, а то и в нос, и снова он спасался бегством, слыша ругательства за спиной, а потом засыпал, прикладывая ладонь к ушибленному месту, и снова свет из ладони лечил, уносил боль, а по пробуждении от ушиба ничего не оставалось. Сколько времени это длилось? Может, три месяца, а может, и все полгода, он точно не помнит. И все это время все шишки и ссадины были ему нипочем - и вопреки всему неведомая сила снова и снова несла его к дому Пелагеи, и не было ему иного пути, и должен он был пройти на этом пути все испытания, какие ни выпадут. Теперь он это знал точно…
Начиналась уже осень, когда он снова пришел к Пелагее. На этот раз решил: последний раз испытывает судьбу. Сейчас - или никогда. Прогонит снова его Пелагея - значит, обманул его рок, значит, ложный путь истинным прикинулся, и ни к чему более усердствовать в своем заблуждении…
Пелагея ждала его у задней калитки. Словно знала, что именно в этот миг он к ней и явится. А он и не заметил ее, пока продирался сквозь густые еловые ветви. Когда заметил, поздно было: ни слова ни говоря, старуха схватила его за ухо неожиданно сильными пальцами. Хотел было вырваться - да не смог. А она его уже в дом тащила. Дальше сеней, впрочем, не пустила. На лавку швырнула, сама напротив села, глазами-молниями насквозь будто прожгла. Он за ухо горящее и распухшее сразу схватился, а она, глазами зыркать продолжая, сурово бросила: "Чего надо, малец? Чего ходишь, высматриваешь? А ну отвечай! Кто послал?"
"Никто не послал, - превозмогая боль и страх, Дмитрий посмотрел ей прямо в глаза. И неожиданно для себя сказал вдруг то, о чем даже сам с собой вслух сказать не решался: "В ученики возьми! Не уйду, пока учить меня не согласишься!"
"В ученики - и… Ишь чего захотел…", - глаза старухи уже не метали молнии, в них сверкали лукавые искорки. Она неожиданно протянула руку и отвела ладонь Дмитрия, которой он все еще держался за пострадавшее ухо. Ухо не горело и не болело, и уже не было красным и распухшим. "В ученики, говоришь? - размышляла вслух старуха, продолжая разглядывать его ухо, и по - прежнему лукаво заглядывая в глаза, словно испытывая его. И вдруг сказала: "А возьму! Внуков у меня нет своих, а мастерство и впрямь передавать надо. Только, знаешь, пеняй на себя. Спуску давать не буду. Сейчас домой иди. Завтра придешь, на рассвете. Да по земле-то не ползай, как уж. И под окнами не прячься. Калитку парадную открою для тебя. С главного крыльца войдешь, а не с задворков".
Ошарашенный, он вернулся тогда домой. Матери рассказал все как есть. Мать была ошарашена не меньше его. А потом сказала: "Ну что ж… Знать, судьба у тебя такая. В кого ты такой - не знаю. Но судьбе своей противиться - грех… Ступай, благословясь. А отца не бойся. Поговорю с ним, объясню все сама. Он поймет, препятствий чинить не будет. Добром все решим".
Тогда он не знал еще, что впереди - долгих семь лет, наполненных тяжелым трудом - ибо труд учения ведовству и лекарскому мастерству был поистине тяжек. До сих пор Дмитрий помнил, как в первый же день своего ученичества пошел он с Пелагеей в лес, а там завела она его в дебри, да и бросила. Сейчас-то он понимал, что не бросила она его - просто вид сделала, что бросила, что это и было его посвящение в ученики, да и испытание его возможностей, проверка его силы. Но тогда он этого не знал и испугался не на шутку.
Лес был густой и темный и казался мертвым. Ни шороха, ни звука - лишь зловещая тишина. "Пелагея-я-а! - кричал Дмитрий, в растерянности перебегая от одной огромной густой ели к другой, то и дело спотыкаясь о кочки. - Пелагея! Где ты?!"
А потом он внезапно успокоился, поняв, что кричать бесполезно. Он заблудился, и она не откликнется, и искать его не будет. А успокоившись, метаться перестал, и присел на кочку у дерева. И вдруг понял, ощутил: лес - не мертвый. Он живой. И вовсе не враждебный. Лес смотрит на него живыми глазами. И хочет ему помочь.
Где-то над ухом защебетала птичка. "Будь здоров! Будь здоров!" - почудилось Дмитрию в этом щебете, и он невольно улыбнулся: "Лучше бы подсказала, как мне отсюда выбраться!". "За мной! За мной!" - вдруг защебетала птичка, словно откликнувшись на его просьбу. И с веселым этим щебетом вдруг упорхнула куда-то, в просвет между деревьями. Дмитрий, вскочив, бросился в том же направлении. И тут деревья расступились, и перед ним предстала поляна, освещенная солнцем. Он даже засмеялся над своим недавним страхом - вот глупый, решил, что в сплошной лесной чащобе заплутал, а здесь поляна рядом, и лес расступился. На поляне еще не отцвели последние осенние цветы, и местами еще зеленела трава. Травинки качали пушистыми колосками то тут, то там, вот кивнули головой белые и розовые шапочки тысячелистника, шевельнулись высокие сухие заросли борщевика… Среди полного безветрия вдруг словно волна прошла по поляне, и в этой волне снова ему зов почудился: "Сюда, сюда!" Осторожно ступил он на поляну, сначала нерешительно, потом все более уверенно зашагал по ней, будто кто-то незримый ему путь указывал. А когда дошел до края поляны, только в лесок вошел - уже не густой, не темный еловый, а березовый, прозрачный - как снова деревья расступились, и местность показалась ему знакомой. Вот тропинка… Конечно, этой тропинкой они сюда и шли вместе с Пелагеей! Уже весело и беспечно, насвистывая себе под нос, зашагал он по тропинке, и вскоре показался глухой Пелагеин забор, а Дмитрий твердо решил, что пройдет мимо этого забора, домой отправится изведанной уже дорогой, ведь Пелагея бросила его в лесу, а значит, отказалась от него…