На рассвете, когда показалось нам светило св. Германа и противный ветер начал утихать, приказал я отворить корабль. Хотя при явлении сего светила за подлинно положить можно было, что корабль избежал опасности, но поскольку священника страшные привидения мучить не перестали, велел я те ящики с мумиями бросить в море. И только сие было исполнено, прибежал ко мне кормщик, спрашивая, что мы бросили в море, не мумии ли? Я ему признался, отчего он пришел в великий ужас, после же, успокоившись, обрадовался и сказал, что более таких вихрей и бурь в пути не увидим. Так оно и было. И хотя у острова Карпатос восстала было буря, но не весьма сильная и при явившемся один раз светиле св. Германа прекратилась. После же кормщик сказывал мне, что когда посылал я к нему ночью, дабы отворить корабль, он по причине вздымающихся волн никак не отворил бы, хотя бы и для мумий, и никакой не имел надежды, ожидая только, когда погрузимся мы с кораблем в глубины морские. Между тем спрашивал меня и священник, что я бросил в море. Когда я ему сказал, что мумию, он еще более ужаснулся и начал меня укорять, что я осмелился возить с собою языческие тела, производящие страшные явления, от которых он много пострадал. Я же, дабы не подать ему о себе подозрения, причину моего поступка предложил таковую: поскольку мумия весьма часто нужна к изготовлению некоторых лекарств, то в рассуждении сего положил я оную привезти, притом и церковь наша не возбраняет вывозить мумии в свою страну. Когда приехали мы на Крит, он спрашивал о том мнения богословов, которые ему доказали, что христианам не запрещается вывозить мумии. И на том он успокоился. Из сего видно, что он во время путешествия не знал о тех телах, ибо если ведал бы, то не оставил бы меня без увещаний, будучи побуждаем к тому страхом, особливо когда мы уже помышляли о смерти, и он сам читал с нами молитвы, пристойные сему бедоносному случаю.
О сем я написал не с тем, дабы утвердить, что тела мумий причиняют кораблекрушения, но дабы о всем приключившемся в плавании уведомить. О священнике же ничего иноно нельзя сказать, как только, что был он весьма богобоязнен и благочестив, и плыл со мною до самой Корциры, после же во исполнения обета поехал в Компостеллу, оттуда в Рим, а из оного возвратился в Польшу. Я почитаю нужным упомянуть здесь обстоятельно о его видении, которое ему случилось после великой бури, свирепствовавшей у острова Карпатос. Он, стоя на молитве, как сам сказывал, видел, что корабль наш разбит на части, и мы все были повержены в море. Меж тем Пресвятая Дева, покрыв нас своею ризой, и разбитые части корабля собрав, изрекла: "Зрите, в какой опасности были!" После чего священник как будто от сна пробудился, что мы и сами видели; ибо он вздрогнул и, осмотревшись во все стороны, нашел корабль и нас невредимыми и здравыми, в видении же мнил нас потонувшими.
Жан Боден
Из книги "КОЛЛОКВИУМ СЕМИ, ПОСВЯЩЕННЫЙ СОКРЫТЫМ ТАЙНАМ ВОЗВЫШЕННОГО"
(1683)
ОКТАВИЙ: Будучи в Египте, я осмотрел город Каир - который жители именуют "курицей-наседкой" по причине многочисленности его обитателей и огромных размеров - а также пирамиды близ города. Затем некий женевский эмпирик, путешествовавший вместе со мной, убедил меня похитить "амомию". Этим словом он называл тела умерших египтян, ибо их с древних времен подолгу вымачивали в бальзаме, кардамоне, соли, уксусе, меде, мирре, алоэ, нарде, корице, смоле и прочих сохраняющих веществах. Тела эти, по его словам, обладали такими целебными свойствами, что способны были оградить едва ли не от всех болезней. И хотя я не слишком доверяю эмпирикам, доводы его убедили меня. Мы отправились к пирамидам, вскрыли немало гробниц и наконец извлекли одно мертвое тело, завернутое в кожу. Под кожаным покровом мы увидели узкие полосы парусины, обернутые вокруг каждой части тела и покрытые золотой чешуей; ибо, как вам известно, золото превосходно сохраняет не только тела, но также дерево, металлы и прочее. Плоть под пеленами казалась золотистой и красновато-коричневой, так как была пропитана веществом, употреблявшимся древними критянами в качестве сахара. Внутри же тело оказалось весьма сухим, поскольку все органы были удалены. На месте сердца лежал каменный амулет с именем Исиды, бывшей некогда царицей Египта, чья могила находится в городе Ниса в верхней Аравии; эпитафия ее высечена на мраморной колонне:
Я Исида, царица Египта, воспитанная Гермесом,
Никто не преступит мои законы.
Я жена Осириса;
Я открыла плоды земли;
Я мать царственного Гора.
Я сверкающий Пес среди звезд.
Я воздвигла Бубастис.
Возврадуйся, возрадуйся, о Египет, взрастивший меня.
Священные обряды Исиды были упразднены, если я не ошибаюсь, в правление Константина Великого, и тело, на до полагать, было захоронено 1, 300 лет тому или же, возможно, две или три тысячи лет назад. То было тело мужчины, совершенно лишенное запаха благодаря своей сухости. Трупы женщин больше подвержены зловонию и разложению, потому что плоть их является более упитанной и влажной, а также потому, что тела девушек и женщин, еще не иссушенных старостью, на протяжении трех дней не отдавали могильщикам и бальзамировщикам, дабы те не осквернили их, о чем вы могли прочитать у Геродота.
СОЛОМОН: Подобное вожделение кажется мне непредставимым.
КОРОНЕЙ: У Геродота можно прочитать много поразительного - недаром Плутарх опровергал его.
ФРИДЕРИК: Мы избегаем таких пороков и вследствие этого считаем подобные деяния непредставимыми, однако история доказала их истинность. Не станем удаляться далеко от наших мест: Малатеста, правитель Римини, на памяти наших дедов радушно принял благородную даму, жену немецкого графа, совершавшую паломничество в Рим. Не сумев соблазнить ее сладкими речами и овладеть ею силой, он умертвил ее жестоким ударом меча в горло, дабы утолить с изуродованным и окровавленным трупом похоть, что не находила выхода, покуда дама была жива.
КУРЦИЙ: Столь вопиющие преступления не ограничиваются Египтом или Италией, но распространились даже и в Галлии. Я сам видал в Тулузе медика, который, как рассказывали, удовлетворил свою беззаконную страсть с телом женщины, умершей от чумы. Поскольку его застигли, юридически говоря, "в состоянии объятия", медик был предан мстительному пламени, и люди взирали на него с ужасом. Подобные случаи полностью подтверждают слова Геродота.
СЕНАМИЙ: Плутарх, желая защитить честь и достоинство своей родины, обрушился на резко отзывавшегося о ней Геродота. Марк Туллий, однако, называл последнего "отцом истории". Несмотря на то, что многие не верили Геродоту, время доказало его правоту. К примеру, его рассказы о ликантропии среди невров и воздействии ветров известны по сей день. А описанные им брачные обычаи, когда выкуп за красивых невест идет в приданое уродливым, сохраняются и поныне в такой могущественной и процветающей республике, как Сиена.
КОРОНЕЙ: Послушаем Октавия, пусть продолжает свой рассказ.
ОКТАВИЙ: Я привез бы вам этот труп, извлеченный из гробницы, если бы то позволили тритоновы духи. Я договорился о его перевозке и поместил тело в ящик, словно это был похищенный палладиум. Купец Пистакий ждал с нагруженным судном попутного ветра в порту Александрии, куда направился и я, намереваясь вернуться в Италию после долгих странствий. Когда задул Волтурн, он созвал корабельщиков и велел поднимать паруса. Я спешно погрузил на борт свой ящик. Корабль был очень большим, с немалой командой, и принял на борт много путешественников: как вы знаете, Александрия - весьма густонаселенный город, где всегда собираются купцы, прибывшие из дальних стран.
Когда мы выходили в море, продолжал дуть Волтурн. Греки, если память мне не изменяет, зовут этот ветер Эронотом, египтяне - Сирохом, так как он зарождается в Сирии, Гораций же именует его "ясным Нотом"; он даровал нам ту спокойную погоду, о которой говорится в строках:
Как иногда ясный Нот гонит тучи с туманного неба
И не всегда он дожди порождает…
Гомер в схожем смысле называет этот ветер "проясняющим небо".
КУРЦИЙ: Но тот же Аргест сотрясает нашу область Прованс с такой силой, что нередко швыряет камни, выворачивает с корнем деревья и разрушает дома. Тамошние жители все еще называют упомянутый ветер Альбаном, как делали наши предки, согласно Плинию.
ОКТАВИЙ: Ветерок, поначалу легкий, стечением времени, как мы заметили, становился все более яростным. И мало того, когда мы оказались далеко в открытом море, Киркий - самый неистовый из северозападных ветров, ветер "буйный", по словам Гомера, - поднял шторм. Киркий дул прямо в лоб Волтурну; от столкновения их злые волны начали бешено сотрясать корабль, и нам пришлось свернуть паруса и выбросить в море груз потяжелее. Буря трепала судно целый день и целую ночь. Мореходы надеялись, что шторм вскоре прекратится, и говорили, что такая сильная буря длится, как правило, не больше суток, редко продолжается два дня и никогда более трех. Тем не менее, вихри продолжали сталкиваться друг с другом, и волны вздымались все выше.
СЕНАМИЙ: Помнится, Аристотель писал, что ветры никогда не дуют одновременно в противоположных направлениях.
ОКТАВИЙ: Вероятно, Аристотель написал это в тени Ликея, а не в школе моряков, которые утверждают, что самый свирепый шторм вызывают лишь противодействующие порывы ветра. <…> Сперва кормчий призывал нас мужаться и надеяться на лучшее. Но когда он осознал наше положение, его обуял страх, точно "морехода, побежденного яростью ветра", если воспользоваться строкой поэта. Волны непрестанно захлестывали судно, и он велел освободить корабль от груза. Но люди на борту уклонялись от работы, стеная от боли во всех членах по причине непомерной качки. Отдав якоря, кормчий тяжко вздохнул и приказал всем молиться Господу. И тогда один флорентиец воззвал к Екатерине Сиенской; другой к Деве из Лорето, хорошо известной в том городе. Многие молились святителю Николаю; иные Клименту. Некоторые с жалобными завываниями распевали: "Славься, звезда морская". Греческие купцы начали хором повторять soson hemas, kyrie, eleeson, hemas, eisak-puson despota, "Спаси нас, Боже, смилостивись над нами, Господи". Евреи снова и снова взывали: shema adonai, "Услышь нас, Господь". Исмаилиты из Александрии твердили: Ejuchenabhudu,Alla,AUa,AUa, malah, resulala ("Тебе поклоняемся, Аллах, Аллах, Аллах, Господь Пророка Аллаха"). Некий венецианский купец, пав на колени, достал спрятанную на груди освященную гостию в круглом стеклянном сосуде и вскричал:
О жертва спасительная, отворяющая врата небесные!
Вы знаете продолжение. Кто-то из Калабрии восклицал громким голосом: "Тебе единому, Тебе, о Господи, согрешили; не приидет помощь от смертных, токмо от Господа Бога; сжалься, Господь, над слепыми смертными". Купец из Марселя произнес:
Он речет, - и восстанет бурный ветер и высоко поднимает волны его: восходят до небес, нисходят до бездны; душа их истаевает в бедствии; они кружатся и шатаются, как пьяные, и вся мудрость их исчезает. Но воззвали к Господу в скорби своей, и Он вывел их из бедствия их. Он превращает бурю в тишину, и волны умолкают.
Говорили они и прочее, что я не запомнил. Зная, что обеты действенней всего в час опасности, я распростерся на палубе и стал молить Господа простить мои грехи. Я поклялся, что буду ежегодно праздновать этот день, если спасусь от беды и счастливо достигну суши. Но испанский солдат, которого в этот миг окатила гигантская волна, начал отвратительно бранить Всевышнего, изрыгая обыкновенные испанские проклятия: "Как назло" и так далее. Не буду повторять остальное: "malgrado" и прочее, "реrе" и тому подобное, "а la virgen sa madre". В конце он добавил: "Твоя мощь не сравнится с силой дьявола". Видать, он припомнил эту безумную песнь: "Если небесных богов не склоню - Ахеронт я подвигну".
Один из купцов, услышав его поношения, взъярился и принялся просить кормчего наказать хулителя за чудовищное богохульство, подвергнув испанца пыткам или отдав его волнам; иначе, говорил он, всем суждено погибнуть за грехи одного.
СОЛОМОН: В старину, когда бурю не удавалось усмирить молитвой, бросали жребий и человека, на которого падал жребий, швыряли за борт. Некогда пал жребий на пророка Иону, и стоило корабельщикам бросить его в море, как буря немедленно прекратилась. Полагаю, то же самое произошло бы в случае испанца, осыпавшего Господа столь обильными проклятиями, если бы давний обычай был возрожден. Священный жребий часто падал на людей богатых и знатных, но никогда не бывал он незаслуженным. Однако те звали на подмогу крепких слуг и таким образом спасались от своего удела. Вот почему на кораблях постепенно исчез обычай бросать жребий.
Тем не менее, я считаю, что человек должен погибать лишь за свои грехи; и напротив, часто бывает, что чистота одного спасает всех от грозящих им опасностей, либо же кто-то один спасается при кораблекрушении, пожаре или вспышке болезни.
ОКТАВИЙ: Когда же стало очевидно, что мы изливаем наши молитвы понапрасну, благодетельный дух надоумил кормчего пригрозить смертью любому, кто не выбросит за борт находящиеся в его владении египетские трупы. Это приказание ужаснуло меня; под покровом ночной тьмы я тайно извлек труп из ящика и бросил тело в море. Внезапно буря утихла и попутный ветер благополучно домчал нас до Крита. И тогда почтенный седовласый старец простер руки к небесам и стал благодарить превечного Бога, своим примером заставив всех вознести хвалу Господу. Вспомнив о своем обете, я сочинил дифирамб <…>
СОЛОМОН: О, если бы все спасенные от смертельной опасности благодарили бы так бессмертного Господа! Но надежда неблагодарных иссякает, как божественно сказал учитель мудрости.
ОКТАВИЙ: Тот старец показался мне весьма умудренным и опытным в морских делах, и я спросил его, отчего кормчий велел выбросить за борт все египетские трупы. Он ответил, что перевозка трупов египтян всегда вызывает бурю, добавив, что египетские морские законы это недвусмысленно запрещают. Нарушивший закон обязан выбросить свой груз за борт и возместить купцам убытки. Узнав об этом, я решил держать язык за зубами, опасаясь, что с меня потребуют возмещение; но в глубине души я понимал, что совершил ошибку.
КОРОНЕЙ: История морского путешествия интересна и сама по себе, и может оказаться полезной, снабдив нас многими любопытными материями для беседы на случай, если темы наши иссякнут. Во-первых, почему именно трупы египтян вызывают бури и ничего подобного не происходит, когда с места на место перевозят иные тела? Я склонен думать, что то же самое произошло бы и при перевозке других трупов, могилы которых были потревожены. Далее, возникает ли шторм по вине демонов или же только воздушных завихрений и испарений, как утверждают ученые физики? И наконец, на борту находились представители стольких религий: чьим же молитвам внял Господь, благополучно приведя судно в порт?
Здесь все замолчали. После они повернулись к Торальбе, искушенному в физике. Но тот не осмелился высказать свое мнение по таким затруднительным вопросам.
Теофиль Готье
НОЖКА МУМИИ
(1840)
От нечего делать я зашел к одному из тех промышляющих всевозможными редкостями торговцев, которых на парижском арго, для остальных жителей Франции совершенно непонятном, называют торговцами "брикабраком".
Вам, конечно, случалось мимоходом, через стекло, видеть такую лавку - их великое множество, особенно теперь, когда стало модно покупать старинную мебель, и каждый биржевой маклер почитает своим долгом иметь комнату "в средневековом стиле".
В этих лавках, таинственных логовах, где ставни благоразумно пропускают лишь слабый свет, есть нечто общее со складом железного лома, мебельным магазином, лабораторией алхимика и мастерскою художника; но что там заведомо самая большая древность - это слой пыли; паутина там всегда настоящая, в отличие от иного гипюра, а "старинное" грушевое дерево моложе только вчера полученного из Америки красного дерева.
В магазине моего торговца брикабраком было сущее столпотворение; все века и все страны словно сговорились здесь встретиться; этрусская лампа из красной глины стояла на шкафу "буль" черного дерева, с рельефными панно в строгой оправе из тонких медных пластинок, а кушетка эпохи Людовика XV беззаботно подсовывала свои кривые ножки под громоздкий стол в стиле Людовика XIII, украшенный массивными спиралями из дуба и лиственным орнаментом, из которого выглядывали химеры.
В углу сверкала бликами литая грудь миланских доспехов дамасской стали; амуры и нимфы из бисквита, китайские болванчики, вазочки в виде рога изобилия из селадона и кракле, чашки саксонского фарфора и старого Севра заполнили все горки и угловые шкафы.
На зубчатых полках поставцов блестели огромные японские блюда с синим и красным узором и золотым ободком, а бок о бок с ними стояли эмали Бернара Палисси с рельефными изображениями ужей, лягушек и ящериц.
Из развороченных шкафов каскадами ниспадали куски штофа, шитого серебром, потоки полупарчи, усеянной искорками, которые зажег косой луч солнца; портреты людей всех былых времен улыбались под слоем пожелтевшего лака из своих более или менее обветшалых рам.
Владелец лавки осторожно шел за мною по извилистому проходу, проложенному между грудами мебели, придерживая рукой распахнутые полы моего сюртука, угрожавшие его вещам, бдительно и тревожно следя за моими локтями взглядом антиквара и ростовщика.