- Мне это известно, - сказал Рэйли. - Как я понимаю, вы и сейчас можете читать мои мысли. - Он заколебался. - Уходите из моего дома. Я хочу, чтоб мои мысли оставались при мне. Встретимся завтра на рассвете, если вас устраивает. А теперь уходите. - Казалось, у него в памяти возникло какое-то старое воспоминание, которым он не собирался делиться.
Буркхальтер с благородством отказался от соблазна.
- Ни один лыска не станет читать..
- Давай убирайся!
- Послушайте! Ведь у вас нет ни малейшего шанса на победу в поединке со мной!
- Да ты знаешь, сколько у меня уже зарубок? - спросил Рэйли.
- Вы когда-нибудь дрались с лыской?
- Завтра сделаю зарубку поглубже, и только-то. Убирайся, слышишь!
- Послушайте, - Буркхальтер закусил губу. - Вы понимаете, что во время дуэли я смогу читать ваши мысли?
- Мне плевать… Что?
- Я все время буду на одно движение впереди. Как бы ни были инстинктивны ваши действия, вы будете знать о них за долю секунды. И мне будут известны все ваши приемы, и все ваши слабости - тоже. Ваша техника будет для меня открытой книгой. Что бы вы ни думали..
- Нет, - покачал головой Рэйли. - О нет. Вы хитрый парень, но все это выдумки.
Буркхальтер подумал, принял решение и, обернувшись, отодвинул в сторону стул.
- Достаньте ваш кинжал, - сказал он. - Ножны оставьте; я покажу, что имею в виду.
Рэйли широко открыл глаза:
- Если вы хотите сейчас…
- Нет, не хочу. - Буркхальтер отодвинул другой стул. Он отстегнул кинжал вместе с ножнами и проверил, зафиксирован ли маленький предохранитель. - Места достаточно. Давайте.
Рэйли хмуро достал свой кинжал. Ножны явно мешали, и держал он его довольно неуклюже; он сделал внезапный выпад. Буркхальтера, однако, на прежнем месте уже не было, так как он предвидел удар; кожаные ножны его собственного кинжала скользнули снизу вверх по животу Рэйли.
- Так, - сказал Буркхальтер, - закончилась бы схватка.
Вместо ответа Рэйли решил нанести сильный удар кинжалом сверху вниз; в последний момент его рука резко изменила направление - так, что кинжал должен был перерезать противнику горло. Свободной рукой Буркхальтер перехватил его руку и одновременно дважды "всадил" закрытый ножнами кинжал в сердце Рэйли. Тот побледнел, на лице ярко проступили веснушки. Но он все еще не хотел признать свое поражение. Он попробовал еще несколько выпадов - хитрых, прекрасно отработанных ударов, - но все они тоже не имели успеха, поскольку Буркхальтер их предвидел. Его левая рука всякий раз прикрывала то место, в которое Рэйли хотел нанести удар.
Рэйли медленно опустил руку, облизал пересохшие губы и сглотнул. Буркхальтер стал пристегивать на место свой кинжал.
- Буркхальтер, - сказал Рэйли, - ты дьявол.
- Вовсе нет. Я просто не хочу рисковать. Ты что, действительно думаешь, что быть лыской - простое дело?
- Но если ты можешь читать мысли…
- Сколько, как ты полагаешь, я протяну, если начну драться на дуэлях? Победы будут слишком легкими. Никто этого не потерпит, и вскоре мне придет конец. Я не могу драться на дуэли, потому что это будет просто убийством, и люди быстро поймут, что к чему. Я не обращаю внимания на грубости и сношу немало оскорблений именно по этой причине. Сейчас, если хочешь, я снесу еще одно и извинюсь. Я признаю все, что ты захочешь. Я не могу драться с тобой на дуэли, Рэйли.
- Да, я понимаю. И… я рад, что ты пришел. - Рэйли все еще был очень бледен. - Я бы угодил в хорошенькую западню.
- Не мной устроенную, - сказал Буркхальтер. - Я бы не стал драться. Лыски, знаешь, не такие уж счастливые. У них есть свои сложности - вот вроде этой. Поэтому мы не можем рисковать и выступать против людей, и поэтому мы никогда не читаем мысли, только разве если нас об этом просят.
- В этом есть какой-то смысл. - Рэйли задумался. - Слушай, я возьму вызов назад. О’кей?
- Спасибо, - сказал Буркхальтер, протягивая руку, которую другой пожал не слишком охотно. - На том и закончим, а?
- Да. - Рэйли, однако, по-прежнему не терпелось выпроводить гостя из дому.
Буркхальтер направился обратно к Издательскому Центру, что-то насвистывая. Теперь все можно рассказать Этель; в сущности, он все равно сделал бы это, ибо секреты между ними нарушили бы полноту их телепатической близости. И дело даже не в том, что их разумы открыты друг другу, а, скорее, в том, что именно поэтому каждый из них ощутил бы барьер, выставленный другим, и тогда совершенная гармония уже не была бы столь полной. Как ни удивительно, несмотря на эту полную близость, мужу и жене удавалось уважать право другого на личные мысли.
Возможно, Этель будет несколько расстроена, но неприятность уже позади; и она все правильно поймет - ведь его жена тоже лыска. Хотя по ее внешнему виду и не догадаешься об этом: голову прикрывает парик из пушистых каштановых волос, глаза обрамляют длинные ресницы. Ее родители жили в местечке на востоке от Сиэтла и во время Взрыва, и после него, пока эффекты жесткой радиации не были досконально изучены.
Холодный ветер налетал на Модок с вершин и уносился на юг через долину Юты. Буркхальтер подумал, как хорошо было бы сейчас в его вертолете в небесной синеве. Только там можно обрести тот тихий, удивительный покой, которого лыски никогда не испытывают на земле, разве что где-нибудь в пустыне. Ведь вокруг всегда кружатся обрывки чьих-то мыслей, воспринимаемые подсознательно, никогда не затихающие, как чуть слышное шуршание иглы на грампластинке. Конечно же, именно поэтому почти все лыски любят летать и становятся отличными пилотами. Голубая воздушная пустыня была для них словно приют отшельника.
Тем не менее сейчас он находился в Модоке и опаздывал на встречу с Куэйлом. Буркхальтер прибавил шагу. В главном зале он встретил Муна, кратко и загадочно сообщил ему, что уладил дело с дуэлью, и прошел мимо, оставив толстяка в недоумении. Визор зафиксировал лишь один вызов - от Этель; воспроизведя его, он узнал, что та волнуется из-за Эла и хотела бы, чтобы он зашел в школу, если может. Что ж, он уже сделал это - если только мальчишка не ухитрился еще чего-нибудь натворить. Буркхальтер позвонил и успокоился: с Элом пока больше ничего не произошло.
Куэйла он застал все в том же отдельном солярии. Тот мучился жаждой, и Буркхальтер заказал пару спиртных коктейлей, так как не возражал против повышения активности Куэйла. Седовласый автор был погружен в изучение секционной исторической карты мира, поочередно показывавшей временные пласты, по мере того как он углублялся в прошлое.
- Посмотрите, - сказал он, пробежав пальцами по клавиатуре. - Видите, как колеблется граница Германии? И Португалии. Видите ее зону влияния? А теперь… - Зона непрерывно уменьшалась, начиная с 1600 года, в то время как вокруг других стран линии расширялись: эти страны приобретали власть на море.
Буркхальтер потягивал свой коктейль.
- Теперь от этого мало что осталось.
- Да, конечно, со времени… В чем дело?
- Что вы имеете в виду?
- На вас лица нет.
- Не думал, что это заметно, - поморщился Буркхальтер. - Я только что отвертелся от дуэли.
- Никогда не видел большого смысла в этом обычае, - сказал Куэйл. - Но что случилось? С каких пор от нее можно отвертеться?
Буркхальтер ему все объяснил. Писатель взял выпивку и сделал глоток.
- Ну и положение у вас. - Он фыркнул. - Да, сдается мне, не такое уж в конце концов преимущество - быть лыской.
- Иногда это определенно невыгодно. - Под влиянием момента Буркхальтер рассказал и о сыне. - Понимаете, о чем я? Я просто не знаю, с какими мерками подходить к юному лыске. Он, что ни говорите, мутант. А телепатическая мутация как следует еще не изучена, на это и времени-то не было. Мы не можем ею управлять. У морских свинок и кроликов телепатию не вызовешь, вы это знаете, опыты проводились. Ну и… словом, ребенок лыски требует особого воспитания, чтобы он мог справиться с проблемами половой зрелости.
- Но вы-то как будто достаточно хорошо приспособились.
- Я… я многому научился, как и большинство разумных лысок. Поэтому-то я и не богатый человек, и не политик. Мы, в сущности, покупаем безопасность для всех нас, поступаясь определенными индивидуальными преимуществами. Мы платим судьбе - и судьба щадит нас. Но нам она тоже платит, платит валютой будущих выгод - отрицательных выгод, по сути дела, так как мы просим только, чтобы нас не преследовали и приняли. По этой причине нам приходится отказываться от очень многих сиюминутных положительных выгод. Умиротворение судьбы.
- Плата волынщику, - кивнул Куэйл.
- Мы и есть волынщики - лыски как группа, я имею в виду. И наши дети тоже. Так что все в относительном равновесии: фактически мы платим сами себе. Если бы я захотел как-то несправедливо воспользоваться своими телепатическими способностями, мой сын прожил бы не слишком долго. Лысок уничтожили бы. Элу важно понять это, а пока он становится все больше антисоциальным.
- Все дети антисоциальны, - заметил Куэйл. - Они законченные индивидуалисты. Мне кажется, единственное из-за чего следовало бы волноваться, это если бы отклонение мальчика от нормы было связано с его телепатическими способностями.
- В этом что-то есть. - Буркхальтер потихоньку и очень осторожно заглянул в мысли Куэйла, отметив, что его неприязнь значительно уменьшилась. Он внутренне улыбнулся и продолжал говорить о своих бедах:
- Так или иначе, из мальчика вырастает мужчина. А взрослый лыска должен быть очень хорошо приспособлен, иначе он погибнет.
- Окружение не менее важно, чем наследственность. Они дополняют друг друга. Когда ребенок воспитывается правильно, у него не будет особых неприятностей - если наследственность в порядке.
- А в порядке ли она? Так мало известно о телепатической мутации. Если отсутствие волос является вторичным признаком, то, может быть, в третьем или четвертом поколении проявится что-нибудь другое. Я вообще думаю о том, хороша ли телепатия для разума.
- Х-м-м, - произнес Куэйл. - Лично у меня она вызывает беспокойство…
- Как у Рэйли.
- Да, - согласился Куэйл, хотя ему и не слишком понравилось сравнение. - Что ж… как бы то ни было, а если мутация окажется неудачной, то мутанты вымрут. Они не смогут давать нормального потомства.
- А как насчет гемофилии?
- У скольких людей гемофилия? - спросил Куэйл. - Я стараюсь рассматривать проблему с точки зрения психоисторика. Если бы в прошлом были телепаты, все могло бы быть иначе.
- А откуда вы знаете, что их не было? - спросил Буркхальтер.
Куэйл заморгал.
- О… Что ж, тоже верно. В средние века их могли бы называть колдунами или святыми. Эксперименты Дьюк-Райна… Но единичные случаи не принесли плодов. Природа валяет дурака, пытаясь… м-м-м._ сорвать банк, и не всегда это у нее получается с первого раза.
- Возможно, это не удалось ей и сейчас. - Буркхальтер сказал это по привычке, давно приучив себя к осторожной скромности. - Телепатия может быть лишь наполовину удавшейся попыткой создания чего-то совсем невообразимого. Возможно, чего-нибудь типа четырехмерного чувственного восприятия.
- Это для меня чересчур абстрактно. - Куэйл был заинтересован, и его собственные сомнения почти исчезли: приняв Буркхальтера как телепата, он незаметно отбросил и свои возражения против телепатии per se. - Древние германцы, равно как и японцы, всегда считали себя людьми исключительными. Они не сомневались в том, что являются высшей расой, поскольку полагали, что произошли непосредственно от богов. Они были низкорослыми - наследственность заставляла их стесняться при общении с нациями людей более высокого роста. Однако китайцы вовсе не высокие - южные китайцы, - но они не ощущали этого недостатка.
- Окружающая среда, вы хотите сказать?
- Среда, породившая определенную пропаганду. Японцы восприняли буддизм и полностью переделали его в синтоизм, более соответствующий их нуждам. Самураи, воины-рыцари, являлись идеалом, кодекс чести был до удивления искажен. Принцип синтоизма - преклонение перед более сильными и подавление более слабых. Вы когда-нибудь видели японские деревья из драгоценных камней?
- Не припомню. А что это такое?
- Сделанные из драгоценных камней миниатюрные копии деревьев, выращенных на шпалерах, со всякими безделушками на ветках, среди которых непременно есть зеркало. Первое дерево из драгоценных камней было сделано, чтобы выманить богиню Луны из пещеры, где она сидела в дурном настроении. Судя по всему, богиню так заинтересовали украшения и ее собственное отражение в зеркале, что она вышла из своего убежища. Все нравственные законы Японии всегда были облачены в красивые наряды - и этим притягивали к себе. Древние германцы занимались чем-то вроде этого. А последний немецкий диктатор, Гитлер, воскресил древнюю легенду о Зигфриде. Я бы назвал это расовой паранойей. Немцы почитали не мать, а домашнего тирана, и их семейные связи были весьма прочными. Это распространилось на все государство. Гитлер символизировал для них Всеобщего отца; со временем это и привело нас к Взрыву, а как следствие - к мутациям.
- После потопа появился я, - пробормотал Буркхальтер, допивая свой коктейль.
Куэйл глядел в пустоту.
- Забавно, - сказал он, помолчав. - Эта штука со Всеобщим отцом…
- Да?
- Интересно, представляете ли вы, как сильно это может повлиять на человека?
Буркхальтер ничего не ответил. Куэйл пристально посмотрел на него.
- Да, - тихо произнес писатель, - в конце концов, вы тоже человек. Я, знаете ли, должен извиниться перед вами.
- Забудьте о том, что было. - Буркхальтер улыбнулся.
- Я предпочитаю не забывать, - сказал Куэйл. - Я только что понял, совершенно неожиданно, что телепатические способности не так уж и важны. То есть - вы от этого не стали другим. Я разговаривал с вами…
- Иногда людям требуются годы, чтобы понять то, что вы сейчас открыли для себя, - заметил Буркхальтер. - Годы жизни и совместной работы с тем, о ком они думают как о лыске.
- Вы знаете, что я о вас думал? - спросил Куэйл.
- Нет. Не знаю.
- Вы лжете, как джентльмен. Спасибо. Что ж, дело вот в чем - я открываюсь вам по собственной воле, потому что хочу этого. Мне все равно, получили ли вы уже эту информацию из моего мозга; я хочу рассказать вам сам, по собственному желанию. Мой отец… полагаю, я ненавидел его… он был тираном, и я помню, хотя был еще маленький, как однажды в горах он избил меня, и очень многие это видели. Я долго пытался забыть об этом. Теперь, - Куэйл пожал плечами, - это не кажется таким уж важным.
- Я не психолог, - ответил Буркхальтер. - Если вас интересует мое личное мнение, то могу только сказать, что это не имеет значения. Вы уже давно не маленький мальчик; человек, с которым я говорю и работаю, - взрослый Куэйл.
- М-м-м._ Д-да. Думаю, я все время понимал, как это, в действительности, несущественно. Просто вмешательство в мои личные воспоминания… Теперь я лучше знаю вас, Буркхальтер. Вы можете… войти.
- Наша работа пойдет быстрее, - сказал Буркхальтер, улыбаясь. - Особенно с Дарием.
- Я постараюсь не утаивать от вас свои мысли, - ответил Куэйл. - Честно говоря, я с удовольствием подскажу вам все ответы, даже если они коснутся вопросов личного характера.
- Оставьте это при себе. Хотите сейчас заняться Дарием?
- Хорошо, - сказал Куэйл. В его глазах больше не было осторожной подозрительности. - Дария я отождествляю со своим отцом..
Работа шла гладко и успешно. За этот день они сделали больше, чем за прошедшие две недели. Найдя удовлетворительные ответы по целому ряду вопросов, Буркхальтер сделал остановку, чтобы сообщить доктору Муну, что дело пошло на лад; затем, перекинувшись мыслями с парой сотрудников-лысок, тоже закончивших работу на этот день, он отправился домой. Скалистые горы казались кроваво-красными в закатном свете, ветер приятно холодил щеки Буркхальтера.
Приятно было чувствовать себя принятым. Сегодняшние события доказывали, что это возможно. А лыске нередко требовалось ободрение в этом мире, населенном подозрительными чужаками. Куэйл оказался крепким орешком, но… Буркхальтер улыбнулся.
Этель будет довольна. В каком-то отношении ей в свое время было еще труднее, чем ему, что и естественно, ведь она женщина. Мужчины всеми силами старались скрыть свои мысли от женщины. А что касается обычных женщин - что ж, то, что в конце концов Этель была принята клубами и женскими группами Модока, делало честь ее яркому личному обаянию. Только Буркхальтер знал, какие страдания она испытывает от того, что лысая, и даже он, ее муж, никогда не видел Этель без парика.
Он послал мысль вперед, в приземистый, имеющий два крыла дом на склоне холма; она объединилась с его мыслями тепло и нежно. Это было нечто много большее, чем поцелуй. И, как всегда, он уловил волнующее чувство ожидания, растущее с каждым шагом, пока не открылась последняя дверь и они не обнялись, "Вот почему, - подумал он, - я родился лыской; ради этого все можно отдать".
За обедом их мысленный контакт расширился, включив в себя и мысли Эла. Это неосязаемое, непередаваемое общение было неотъемлемой частью их жизни, и еда, казалось, становилась вкуснее, а вода была как вино. Слово "дом" для телепатов имело значение, которое нелыски не могли до конца понять, так как оно включало в себя и эту связь, для обычных людей непостижимую. Были в ней и легкие, физически неощутимые ласки.
Зеленый Человек идет по Большому Красному Каналу; Косматые Карлики пытаются достать его баграми.
- Эл, - сказала Этель, - ты все еще занимаешься своим Зеленым Человеком?
Вдруг что-то полное ненависти, холода и опасности бесшумно затрепетало в воздухе - словно упавшая сосулька пробила золотистое хрупкое стекло. Буркхальтер, совершенно ошеломленный, уронил салфетку и взглянул вверх. Он почувствовал, как сознание Этель сжалось, быстро устремил к ней свою мысль, чтобы успокоить ее ментальным контактом. А по другую сторону стола маленький мальчик с еще по-детски пухлыми щеками сидел молча и настороженно: поняв, что совершил промах, он теперь затаился в полной неподвижности. Он знал, что его разум слишком слаб, чтобы сопротивляться чтению мыслей, и сидел не двигаясь, выжидая; в тишине как будто повисли отзвуки его ядовитой мысли.
- Пошли, Эл, - сказал Буркхальтер и встал.
Этель хотела что-то возразить.
- Подожди, дорогая. Подними барьер. Не слушай. - Он коснулся ее мыслей мягко и ласково, затем взял Эла за руку и вывел мальчика во двор. Эл настороженно следил за отцом широко раскрытыми глазами.
Буркхальтер сел на скамейку и усадил Эла рядом. Сперва он говорил вслух - для ясности, а также по другой причине. Крайне неприятно было разрушать слабую защиту мальчика, но он понимал, что это необходимо.
- Очень странно думать так о своей матери, - сказал он. - Очень странно думать так обо мне.
Непристойность для ума телепата звучит еще непристойнее, брань кажется еще более грубой; однако здесь не было ни того, ни другого. Мысль Эла дышала холодом и злобой.
"И это плоть от плоти моей, - думал Буркхальтер, глядя на мальчика и вспоминая все восемь лет его постепенного взросления. - Неужели мутации предстоит превратиться в нечто дьявольское?"
Эл молчал.