- Голоса. Я слышу их над собой, когда начинаю прорываться сквозь пелену боли. Радиационный ожог, говорит низкий потрескивающий голос. Это док Сигстром. Док говорит: он ужасно обгорел, Леон. Не думаю, что выживет. Проклятье, говорит другой голос. Это коммандер Уоршоу. Он должен выжить, говорит Уоршоу. До сих пор я никогда не терял людей. За двадцать лет не потерял ни одного человека. Его поджарила рука дистанционного управления, говорит третий голос. Это психиатр Куллинан, по-моему. Он потерял управление, продолжает Куллинан. Очень странно. Да, думаю я. Очень странно. Я отключился всего на мгновение, и этот ковш будто ожил. Я чувствую, как волны боли разрывают тело. Такое ощущение, будто половины головы нет, а рука в огне. Если это ад, то где сера, спрашиваю себя я. Потом док говорит: надо попробовать питательную ванну. Что это за штука, спрашивает Уоршоу. Новая технология, отвечает док. Химиотерапевтическая инкубация. Погружение в раствор гормонов. Эту ванну используют на Земле в тяжелых случаях радиационных ожогов. Не думаю, что к ней когда-либо прибегали в космосе, но рано или поздно это должно было случиться. Он будет в невесомости, и гравитация не сможет осложнить ситуацию. Если это спасет его, говорит Уоршоу, я "за". Потом все снова расплывается. Разрывающая бок жгучая боль длится целую вечность. Время от времени я слышу, как разговаривают разные люди, чувствую, как меня переносят с места на место. В меня вставляют трубки и через них кормят. Интересно, на что я похож - с наполовину поджаренным телом? Внезапно ощущаю прохладное тепло. Понимаю, это звучит странно. Однако тут есть тепло и питание, но и прохлада тоже. Все это омывает меня и уносит боль из тела. Я даже не пытаюсь открыть глаза, но знаю, что вокруг тьма. Я полностью неподвижен в самом сердце тьмы, но тем не менее понимаю, что нахожусь на корабле, который мчится к Коллидору. Он охватывает меня со всех сторон, он защищает меня. Я внутри корабля, мягко покачиваюсь, и я в безопасности. Внутри чего-то внутри корабля. Колеса внутри колес, двери внутри дверей. Китайская головоломка, и я внутри. Мягкая жидкость омывает меня, проникает туда, где от жара порвались ткани и плоть пошла пузырями. Ласкает каждую клеточку, омывает орган за органом, и я начинаю выздоравливать. Я плаваю в океане. Тело быстро исцеляется. Боль исчезает. Я не замечаю, как вдет время. Одна минута незаметно сменяется другой, поток времени бесконечен, он баюкает меня в тишине и мраке. Вот оно, счастье, думаю я. Безопасность. Мир и покой. Мне здесь нравится. Меня со всех сторон окружает жидкость. Вокруг нее паутина из металлических полосок. Вокруг нее космический корабль в форме сфероида, а вокруг него вселенная. А что вокруг нее? Я не знаю, и мне все равно. Здесь я в безопасности, здесь нет ни боли, ни страха. Тьма. Полная, совершенная тьма. И еще безопасность, мягкость и тишина. Но потом... Что они делают? Что происходит? Голубые стрелы света на фоне тьмы, водоворот красок. Зеленый, красный, желтый. Вспыхивают огни, вызывая головокружение. Запахи, звуки, ощущения. Колыбель качается. Я совершаю движение. Нет - это меня вытаскивают. Наружу! Холодно, и я не могу дышать. Задыхаюсь! Пытаюсь сопротивляться, но они не отпускают! Они продолжают вытаскивать меня - наружу, наружу, наружу, в мир огня и боли! Я борюсь. Не хочу выходить. Но я ничего не могу с этим поделать. В конце концов оказываюсь снаружи. Я оглядываюсь. Надо мной две нечеткие фигуры. Я вытираю глаза и теперь вижу яснее. Уоршоу и Сигстром, вот кто это. Сигстром сияет. Ну, он замечательно исцелился, говорит он. Чудо, говорит Уоршоу. Просто чудо. Я дрожу. Хочу упасть, но уже и так лежу. Они продолжают говорить, а я в ярости начинаю плакать. Однако пути назад нет. Все кончено. Все, все кончено. И я ужасно одинок.
Голос Фолка внезапно оборвался. Уоршоу с трудом подавил позыв к рвоте. Лицо покрылось холодным липким потом. Он бросил взгляд на Сигстрома и Куллинана, тоже бледных и взволнованных. Позади них сидела Зетона. Как обычно, ее лицо ничего не выражало.
Затянувшееся молчание прервал Куллинан.
- Леон, ты был свидетелем того, что было раньше. Понимаешь, о чем он только что рассказал?
- Родовая травма,- безучастно ответил Уоршоу.
- Несомненно.-Сигстром провел дрожащими пальцами по густой копне седых волос,- Химиотерапия... для него это была материнская утроба. Мы поместили его в утробу.
- А потом вытащили оттуда,- сказал Уоршоу,- Можно сказать, приняли роды. И он отправился на поиски матери.
Куллинан кивнул на Зетону.
- И нашел ее.
Уоршоу облизнул губы.
- Ну, теперь мы знаем, в чем дело. И что предпримем?
- Мы записали все его откровения, пусть он прослушает их. Его разум поймет, что эти взаимоотношения с Зетоной - невротическая попытка взрослого человека, насильственно помещенного в искусственную утробу, найти свою мать. Как только это понимание поднимется из области, так сказать, подвала, то есть подсознания, на чердак, то есть в сознание, думаю, с ним все будет в порядке.
- Но ведь корабль и был его матерью,- сказал Уоршоу.- Именно в нем находился инкубационный резервуар... то есть материнская утроба.
- Корабль выбросил его из себя. Ваш образ слился для него с образом дяди и заменителем матери быть не мог. Он сам это говорил. Он отправился на поиски в другое место и нашел Зетону. Давайте дадим ему прослушать записи.
Много позже Мэтт Фолк по-прежнему сидел в каюте со всеми четырьмя. Он слушал собственный голос, излагающий события его жизни. И уже все осознавал.
Последовало долгое молчание, когда кончилась последняя запись, когда голос Фолка произнес: "Все, все кончено. И я ужасно одинок".
Эти слова повисли в воздухе. Потом Фолк сказал - холодным, напряженным, безжизненным голосом:
- Спасибо.
- Спасибо? - тупо повторил Уоршоу.
- Да. Спасибо за то, что открыли мне глаза, позволили увидеть то, что таилось в моей голове. Конечно... спасибо.
Лицо у него было угрюмое, полное горечи.
- Ты, конечно, понимаешь, что это необходимо,- заговорил Куллинан.- Понимаешь, зачем мы...
- Да, понимаю. И могу вместе с вами вернуться на Землю. Ваша совесть чиста.
Он перевел взгляд на Зетону, смотревшую на него с беспокойным любопытством, ясно отразившемся на ее широком лице. Фолк еле заметно вздрогнул, когда его взгляд встретился со взглядом девушки. Уоршоу заметил эту реакцию и кивнул. Терапия оказалась успешной.
- Я был счастлив,- продолжал Фолк.- Пока вы не решили, что должны заставить меня вернуться на Землю. Тогда вы прогнали меня через эту мясорубку, выбили из моей головы все заскоки, и... и...
Зетона грузно подошла к Фолку и положила руки ему на плечи.
- Нет,- пробормотал он и отпрянул от нее.- Неужели ты не понимаешь, что все кончено?
- Мэтг...-начал Уоршоу.
- Не называйте меня Мэттом, капитан! Я больше не в материнской утробе, я снова член вашего экипажа.- Он обратил на Уоршоу грустный взгляд.- У нас с Зетоной было что-то хорошее, теплое и прекрасное, но вы уничтожили это. Разбитую чашку не склеить. Ладно. Теперь я готов вернуться на Землю.
Не добавив ни слова, он покинул каюту. Уоршоу сумрачно посмотрел на Куллинана, на Зетону и опустил взгляд.
Он боролся, чтобы сохранить Мэтта Фолка, и победил... или нет? Формально - да. Но вот что касается духа... Фолк никогда не простит ему содеянного.
Уоршоу пожал плечами, вспомнив слова из инструкции: "Коммандер должен относиться к члену своего экипажа как отец к собственному ребенку".
Нет, он не допустит, чтобы печальные глаза Фолка расстраивали его. Огорчение парня было вполне предсказуемо.
Ведь ни один ребенок не прощает родителям того, что его вытащили из материнской утробы.
- Пойдемте со мной, Зетона,- обратился Уоршоу к крупной, загадочно ухмыляющейся чужеземной девушке.- Я отведу вас в город.
Зачем?
© Перевод А. Орлова
Проведя на Капелле-ХХII шесть месяцев, мы длинными прыжками отправились на другой край Галактики, где во лбу созвездия Скорпиона горит звезда по имени Дскубба. Восемь планет были осмотрены и классифицированы, собранные материалы подготовлены к передаче на Землю. После этого мы отправились дальше, Брок и я.
Из гиперпространства мы вышли у альфы Павлина, ярчайшей звезды этого созвездия - если смотреть с Земли. Альфа оказалась лишенной планет, если не считать шара в метановой атмосфере, покрытого грязью, на орбите радиусом в миллиард миль. Определив объект исследований как бесперспективный, мы ненадолго задумались.
Среди нас двоих существует разделение труда: Брок координирует процесс, а я занимаюсь деталями, въедливо и дотошно. Ему целое, мне частности. Так работаем вместе уже одиннадцать лет. За спиной у нас семьдесят восемь звезд и сто шестьдесят три планеты. И конца, в общем, не видно.
Пока мы висели в пустой и безвидной серости гиперпространства, Брок предложил:
- Маркаб.
- Альфа Пегаса? Да ну... Этамин.
К сожалению, гамма Дракона не слишком интересовала моего напарника.
- Тогда колесо,- Брок пригладил костлявой рукой ежик волос.
- Хорошо,- кивнул я.- Колесо.
Колесо это наш проводник. Трехмерная карта Галактики, подробная и сверкающая. Когда я тронул переключатель, сорвавшийся со стены лучик света заиграл на звездном диске. Взявшись за рукоятку, Брок раскрутил колесо: два, три, четыре, пять оборотов - стоп. В луче со стены блеснула Альфекка.
- Альфекка, стало быть,- кивнул Брок.
Альфекка. Сделав запись в журнале, я начал вводить координаты для гиперпространственного привода.
- Не смогли прийти к согласию...- Брок нахмурился,- По такому элементарному вопросу, как следующий пункт назначения.
- Хорошо. Разъясняй. Истолковывай. Проливай свет. Какую закономерность ты здесь видишь?
- Несогласие ради несогласия это нездорово,- мрачно объявил Брок.- В конфликте есть творческое начало, но не в таком бессмысленном. Вот что меня тревожит.
- Мы слишком долго мотаемся по Галактике,- предположил я.- Разорвем контракт, уволимся из корпуса исследователей, вернемся на Землю. Будем жить.
- Нет! - поспешно возразил побледневший Брок.- Ни в коем случае.
Из гиперпространства мы вышли вблизи Альфекки, яркой звезды в окружении четырех планет. Брок в это время решат задачи по матанализу, потея при взятии каждого интеграла. Глядя в толстое кварцевое стекло обзорного иллюминатора, я считал планеты.
- Четыре. Раз, два, три, четыре.
Минуту я смотрел на худое лицо Брока, плохо скрывавшее боль и напряжение.
- Выбери какую-нибудь,- потребовал он.
- Я? Зачем?
- Просто выбери.
- Альфекка-два.
- Отлично! Садимся. Не возражаю и не спорю. Слышишь, Хаммонд? Я хочу высадиться на Альфекке-два.
Брок улыбнулся, показав зубы, нехорошо блестя глазами. Впрочем, так и надо. Устраняя первопричину конфликта и смягчая напряжение, Брок поступал правильно. Когда двое живут на корабле одиннадцать лет, иначе нельзя.
Спокойно и тщательно запеленговав Альфекку, я ввел данные в компьютер и запустил программу посадки. Такова стандартная процедура, именно так мы с Броком приземлялись уже сто шестьдесят три раза.
Ожил ионный привод, и мы устремились "вниз". Альфекка поднялась навстречу бледно-зеленой игле корабля, снижавшегося кормой вперед.
Посадка прошла нормально. Я пометил место на карте - крупно написал "164". Мы надели скафандры. Брок замешкался у входа в шлюзовую камеру, разглаживая лиловую ткань скафандра и подтягивая ремни. Губы его нервно подергивались; прозрачный шлем не скрывал ни страха, ни усталости.
- Ты скверно выглядишь,- сказал я.- Может, не будем торопиться с прогулкой?
- А может, сразу вернемся на Землю? - горько возразил Брок.- Жить в муравейнике, дышать серыми помоями? Нетуж, пошли.
Он нажал на кнопку, и дверь шлюза откатилась в сторону.
В шлюзовой камере, а потом в лифте Брок упорно молчал, отводя глаза. Жаль, что я лишен его дара улавливать закономерности: наверняка ему было плохо уже давно и неспроста.
Но я не находил для этого никаких причин, хотя за одиннадцать лет должен бы изучить Брока, как самого себя или лучше. Однако я ничего не понимал. Вслед за Броком я спрыгнул на грунт.
Начался исследовательский этап сто шестьдесят четвертой экспедиции.
Тускло-оранжевая равнина простиралась до самого горизонта. На сухой каменистой почве росли редкие деревья с голыми стволами и синеватой корой; по земле стлались зеленые узловатые лианы.
Больше ничего.
- Еще одна пустая планета,- сказал я.- Сто восьмая из ста шестидесяти четырех.
- Не делай поспешных выводов. Нельзя судить о мире по нескольким акрам. Было бы ошибкой считать планету ледяной пустыней, высадившись на полюсе. Недостаточно данных для установления закономерности.
- Знаешь, даже я заметил одну закономерность: планета не населена. Уж больно здесь тихо.
- Готов согласиться,- рассмеялся Брок.- Но не забывай Адхару-одиннадцать.
Да, Адхара, старая маленькая планета, засыпанная песком. Невысокие дюны, медленно перетекающие на запад вокруг экватора. Мы еще шутили о пустынном мире, где живут только не знающие покоя дюны. Когда отчет уже отправили сквозь гиперпространство на Землю, на восточном континенте обнаружился крохотный оазис, где воздух был напоен ароматами волшебного сада. Ничего похожего на остальную Адхару. В кристальном озере плавали чешуйчатые твари, а поддеревом, обремененным плодами, спал старый ленивый дракон...
- Сейчас Адхара, наверное, кишит туристами,- вздохнул я.- Хотя наш исправленный отчет остался неопубликованным. Мне все же кажется, нам не стоило сообщать о том оазисе на Землю. Было бы куда вернуться, когда устанем исследовать Галактику.
- Устанем? - Брок резко обернулся,- А разве ты уже не устал, Хаммонд? Одиннадцать лет и сто шестьдесят четыре планеты.- Брок отщипнул побег толстой кожистой лианы.
Вот она, закономерность... Я покачал головой, уходя от разговора.
- Не сейчас, Брок. Надо работать.
Для высадки существует стандартная процедура. Собранные статистические данные вносятся в земной каталог исследованных миров - гигантский каталог.
"ГРАВИТАЦИЯ - 1,02g. СОСТАВ АТМОСФЕРЫ - аммиак/двуокись углерода, тип аЬ7, непригодна для дыхания. ПЛАНЕТАРНЫЙ ДИАМЕТР - 0,87. РАЗУМНАЯ ЖИЗНЬ - отсутствует".
Стандартные формы, стандартные анализы, стандартные пробы фунта. Деятельность первопроходца давно стала рутиной.
Первая вылазка заняла около трех часов. Галька на склонах невысоких холмов неприятно скрипела под подошвами тяжелых ботинок. Альфекка стояла высоко над горизонтом, а корабль ни разу не исчез из виду.
Говорили мы только по необходимости: если людей объединяет столько воспоминаний, болтовня ни к чему. Когда за спиной одиннадцать лет и сто шестьдесят четыре планеты, достаточно сказать "Фомальгаут" или "тета Эридана" - и образы прошлого потянутся безмолвной многочасовой процессией.
Альфекка-П пока не обещала ничем запомниться. Здесь точно не будет такого восхода лун, как на Фомальгауте-VI, когда пять сотен лун торжественно поднимаются в небо стройной вереницей, сверкая каждая своим цветом. Четыре года назад нас поразило это зрелище, и оно не поблекло до сих пор. Но мертвый - или пока не оживший - мир Альфекки-II не задержится в нашей памяти.
Брок, однако, лишь копил желчь. Закономерность? Мне было очевидно, что в глубине его рассудка неотвратимо зреет некий вопрос.
Вопрос всплыл на четвертый день. Четыре дня на Альфек-ке-П. Четыре дня созерцания узловатых зеленых лиан. Четыре дня наблюдений за тем, как сонно делятся простейшие в лужах - похоже, единственная форма животной жизни на планете.
- Зачем? - Глядя мне в глаза, Брок задал вопрос, который вообще не следует задавать.
Семя этого безответного вопроса упало на благодатную почву одиннадцать лет и сто шестьдесят четыре планеты назад. Я только что закончил Академию, длинный остроносый мальчишка двадцати трех лет, многих раздражавший своим педантизмом.
Должен сказать, мне очень не нравилось, когда меня называли педантом. Еще меня обвиняли в "тевтонской неуклюжести", даже одна девушка. Когда наши отношения с этой девушкой подошли к неизбежному концу, я объявил, негодующе глядя на ее носик, усыпанный веснушками:
- В моих жилах не течет ни капли тевтонской крови! Мое имя, по всей видимости, имеет скандинавское происхождение. Если бы ты взяла на себя труд подумать...
Тут она влепила мне пощечину.
Вскоре я встретился с Броком. Уже тогда, в двадцать четыре года, он был таким же, каким я знаю его сейчас. Суровый, внешне неприветливый, смуглый, на дне темно-синих глаз прячется беспокойство и неуверенность. Брок никогда не называл меня тевтоном. Если я, бывало, извлекал из памяти какой-нибудь забавный пустяк, он смеялся, но в смехе всегда сквозило уважение.
Мы оба недавно закончили Академию, обоим хотелось свершений. У Брока это было написано на лице, и я наверняка смотрел такими же голодными глазами. На Земле для нас не было ничего, кроме тесноты, грязи и толп народа, а в небе каждую ночь издевательски мерцали и манили звезды - если им удавалось пробиться сквозь смог и зарево городов.
Мы всегда были вместе. Снимали на двоих комнату в Аппалача-Норт, сидели за одним столом в библиотеке, делились электронными книгами и музыкальными записями, а иногда и возлюбленными. Вот так и вышло, что спустя восемь недель после моего двадцать третьего дня рождения и за семь недель до двадцать четвертого дня рождения Брока мы доехали до центра города, где располагалось управление внешних исследований.
Там нас встретил, улыбаясь, добродушный человек с протезом ноги (он сам этим похвастался) и искусственной левой рукой воскового цвета.
- Это меня на Сириусе-четыре отделали,- объяснил он.- Но я исключение: исследовательские экипажи странствуют годами, и ничего им не делается. Маккиз и Хогмуг летают уже двадцать шесть лет, пока это рекорд. Сообщения идут каждые несколько месяцев, а ребята уходят все дальше от Земли.
- Хорошо,- кивнул Брок.- Что там нужно подписать? Давайте бумаги.
Первым расписался Брок. Я поставил ниже свой лихой росчерк и аккуратно сложил пакет документов в трех экземплярах, чтобы передать его нашему полусинтетическому вербовщику.
- Замечательно! Великолепно! Добро пожаловать в корпус!
Ветеран протянул нам руки: Броку правую, волосатую, мне левую, восковую. Я стиснул ее, гадая, чувствует ли он силу моего пожатия.
Три дня спустя мы покинули Землю. С тех пор как сама идея уйти родилась в наших головах, ни Брок, ни я ни на минуту не остановились, чтобы задать себе ядовитый вопрос: "Зачем?"
Мы вступили в корпус, мы оставили Землю. Мотив не указан или неизвестен. Мы одиннадцать лет без передышки странствовали от одного диковинного мира к другому. Привыкли и почти перестали удивляться.
На четвертый день пребывания на Альфекке-II Брок сломался. Мучительная боль вырвалась наружу. Короткое слово, сказанное шепотом в корабельной лаборатории, разрушило одиннадцать лет бесцветного покоя.
Я смотрел Броку в глаза долго, не меньше полминуты. Облизнув губы, спросил:
- Что ты имеешь в виду, Брок?
- Ты прекрасно знаешь.
В его голосе не было раздражения. Брок сообщал мне очевидную истину.