Пятьдесят штук баксов - Василий Труфанов 4 стр.


– Да, и таких примеров масса. Некоторые вещи даже имеют собственные имена. И речь не только о бриллиантах или скрипках Страдивари. Мастер, который строит дом, или краснодеревщик, создающий уникальный гарнитур…

– Я понял. Но хотелось бы уточнить: вещи, которые мы наблюдаем вокруг, – я приблизил голову к бармену и понизил голос: – они тоже умершие?

– Вы очень точно уловили суть! – обрадовался мой собеседник. – Предметы, как люди, старятся, умирают… Кстати, именно по этой причине вы не узнали Москвы.

– Серьезно?

– Да. Все, что вы видели, пока шли сюда, погибло в пожаре 1812 года. Вы почитайте воспоминания офицеров наполеоновской армии о том, какой они впервые увидели нашу древнюю столицу.

– Кхм, неожиданно, – произнес я, почесав макушку. – Выходит, все вокруг реальность, только перенесенная в прошлое.

– Точнее сказать: перенесенная в мир иной.

– Угу. Выходит, мужчина с усами, как у Шевченко, тоже настоящий?

– Разумеется. Это Гиляровский. Пишет новые главы своей книги "Москва и москвичи"

– А индеец в перьях? – я осторожно показал на другого посетителя бара. – Он мне не мерещится?

– Это не индеец, – деликатно улыбнулся бармен. – Это король неаполитанский.

– В смысле, сумасшедший?

– В смысле – Мюрат. Маршал Наполеона и его зять.

– О как! А что он не в Неаполе?

– Там его расстреляли. А здесь… Москва и местные девицы поразили когда-то его воображение. Вот и сидит, ждет очередную.

– Некрофил.

– Ну-ну, – обиделся бармен. – И, кстати, те, кто умирает на постоянной основе, обычно прибывают в другие места. А в бары забегают те, кто еще в реанимации, и к нам попал ненадолго.

– О! – последнее сообщение меня чрезвычайно воодушевило. – Выходит я…

– Да, если будете вести себя правильно.

– А если нет?

– Тогда можете нарваться на полицию или на бандитов. Которые развеют вашу духовную сущность так, что вы перестанете существовать даже здесь. А на земле останется лишь пустая оболочка, подключенная к аппаратам жизнеобеспечения.

– Сурово, – озадачился я и оглянулся на книжечку, которая все зазывно еще лежала передо мной на прилавке. – Вы не передумали мне ее подарить?

– Берите-берите.

В этот момент в бар ворвался мужчина в кожаном костюме, живо схватил со стойки бокал с пивом, который мгновенно подал бармен, залпом выпил и тут же, развернувшись, убежал.

– Что это было? – вопросил я, едва не выронив из рук книжицу-путеводитель.

– Постоянный клиент, – вздохнул пивоторговец. – Водитель-лихач. Забегает к нам где-то раз в полгода.

– Какое постоянство…

– Да, – пробормотал бармен. – Вы там, на земле все чудные. Смешные, пока живые…

Глава 2. Первое столкновение

В баре было темновато для чтения, так что, поблагодарив гостеприимного хозяина, я выбрался на улицу и, присев на ближайшую лавочку в сквере, раскрыл подаренную книжицу.

Первые же прочитанные строки убедили меня, что все здесь организовано просто и разумно, я мог бы и сам обо всем догадаться.

В самом деле, даже атеистам доводилось слышать, что граждан, прибывающих на тот (этот) свет на постоянной основе, всегда встречают любимые родственники. Причем, полным составом, включая неродившихся братьев и сестер.

А какое место лучше всего приспособлено для длительного ожидания и встреч большого количества людей? Вокзал, разумеется.

То есть это не означает, что души умерших прибывают эшелонами (сейчас не война, слава Богу), но… В общем, понятно.

Теперь, когда с местом определились, осталось сообразить, как туда добраться. Нет, я хорошо знаю современную Москву, но город, раскинувшийся перед глазами, не имел ни одного привычного ориентира. Более того, из-за отсутствия на небосклоне солнца невозможно было сообразить, где запад, где восток. И куды бечь в таких обстоятельствах?

В глубоком раздумье я поднялся и добрел до ближайшей трассы, по которой взад и вперед бойко двигались разнообразные повозки. Преимущественно с моторной тягой.

Фанат антикварного авторынка скончался бы здесь от восторга, потому что все наблюдаемые машинки, независимо от года выпуска, казались совершенно новыми (душа не стареет!) и сверкали лаком, словно только что сошли с конвейера.

Пока я хлопал глазами, дивясь на экзотику всемирного автопрома, ко мне подкатил небольшой автомобильчик, чем-то напоминающий горбатый "запорожец". Несмотря на скромный размер, он был исключительно ухоженный, чистенький, гладенький, веселый, и имел вместо номерного знака табличку с именем: "Жоржик".

– Э-э-э, – сказал я, наклоняясь к раскрывшейся дверце. Водителя внутри не было.

"Буду рад вам помочь", – сформировалась в моем сознании приветливая фраза. Вероятно, она исходила от Жоржика.

– Сможете подбросить до вокзала? – спросил я, надеясь, что выгляжу не слишком нелепо.

– "Легко", – бодро ответил автомобильчик и с некоторым нетерпением качнул дверкой.

Что было делать? Я полез в салон.

В современной столице России целая куча железнодорожных и автобусных вокзалов, плюс аэропорты и речные причалы (Москва – порт пяти морей!). Но, к счастью, они пока не разрушены. К тому же я не уверен, что эти сооружения обладают той особой одухотворенностью, которая позволила бы им существовать в загробном мире.

Как бы то ни было, в той реальности, где я сейчас находился, в Москве существовал только один вокзал – Николаевский. И он был конечной станцией второй в России железной дороги, соединяющей столичный Санкт-Петербург и сердце нашей Родины.

Когда мы подрулили к зданию, я сначала принял его за знаменитую Сухаревскую башню. Успел даже удивиться.

Но быстро сообразил, что башня была повыше и больше напоминала колокольню. А вокзал по определению должен иметь внутри обширные залы и строиться не столько вверх, сколько вширь.

– "Подождать?" – поинтересовался Жоржик, высаживая меня возле центрального входа.

– Сам не знаю, – ответил я, задумчиво оглядывая привокзальную площадь. Бог его знает, куда здесь идти и что именно искать. Юстас опередил меня прибытием почти на сутки. И совершенно не факт, что, прибыв к месту назначения, будет 24 часа отираться на вокзале, ожидая неизвестно чего.

– "Минут 15 у меня есть", – сообщил автомобильчик.

Машинка отъехала, а я несколько замешкался, разглядывая историческое здание. Что-то в нем чудилось такое… не могу сказать… знакомое, что ли?

И лишь минуты через две меня осенило: Ба, да это ж Ленинградский вокзал! Сейчас он перестроен, конечно, расширен… Но фасад до сих пор вполне узнаваемый.

Ё-мое, что ж получается? Я на Комсомольской площади стою? Кто бы подумал! А на вид пустырь-пустырем!

В несколько ошарашенном состоянии я вошел в широкие двери и снова был потрясен.

Во времена Николая I, когда в России только началось строительство железных дорог, этот транспорт был чем-то сродни современной космонавтике. То есть все здесь было удивительно, роскошно, и первые пассажиры испытывали примерно те же чувства, какие переживают нынешние космические туристы. Тут крутились большие деньги, соответственно был оформлен и вокзал: пространство заполнено светом высоких окон, расположенных в два яруса, дубовый паркет натерт до блеска, печи-камины облицованы торжественным белым мрамором … Не вокзал – дворец.

Причем, это было помещение для рядовой публики. А с правой стороны виднелись массивные двери из резного дуба, возле которых застыли статные охранники-жандармы. Видимо, там располагались залы повышенной комфортности. Для членов царской семьи.

Народ, заполнявший пространство удивительного вокзала, находился в состоянии этакой эмоциональной приподнятости. Как бы в ожидании скорого праздника. Впрочем, то тут, то там внезапно обнаруживался некий ошарашенный гражданин, который диковато озирался по сторонам. К нему тут же устремлялась группка радостно взволнованных людей, и диковатый терял свой испуганный вид и начинал растерянно улыбаться.

"По крайней мере, на том свете мы будем не одиноки", – подумал я и тоже стал озираться.

Увы, никого из знакомых обнаружить не удалось. Никто издалека не дарил мне приязненные взгляды, никто не спешил навстречу с радостными восклицаниями. (Что, впрочем, неплохо, ведь я еще не умер!)

А вот группа граждан в темных костюмах с мрачно-сосредоточенными лицами мне не понравилась. Особенно, когда они стали вроде бы случайно, но довольно целенаправленно двигаться в моем направлении.

Полицейские? Бандиты? Я вспомнил предостережение бармена и решил не искушать судьбу. С вокзала уходить было рановато, но кто мешал мне перейти на перрон?

Зрелище, открывшееся на железнодорожных путях, умилило. Здесь стоял миниатюрный паровозик с огромной пузатой трубой, чем-то неуловимо напоминающей тульский самовар. Паровозик пыхтел, по-взрослому испуская клубы пара и дыма из трубы. Но все равно с трудом верилось, что подобный агрегат способен тащить вагоны от Москвы аж до Питера.

Впрочем, (я мысленно одернул себя) глазеть по сторонам времени не было. Нужно выполнять задание и, стало быть, срочно сообразить, где искать Юстаса. Или, за неимением такового, следы его пребывания, какие-нибудь тайные знаки… Словом, все, что каким-то образом помогло бы нам встретиться.

В том, что следы и знаки будут, я ни на секунду не сомневался. Мой напарник – человек крайне ответственный, и сам наверняка обеспокоен проблемой передачи важнейшей информации, единственным носителем которой он являлся.

Ситуация отягощалась тем, что публика вокруг была исключительно приличная, а на перроне справа и слева торжественно блистали пуговицами два рослых жандарма. И потому нигде не наблюдалось ни настенных надписей, столь обыденных в нашем мире, ни пустых бутылок (Юстас – известный пивоман), пристроенных возле урны… Непонятно вообще, как в такой обстановке могли работать секретные службы.

Между тем темные костюмы, которые мне так не понравились внутри вокзала, выбрались на перрон. В мою сторону вроде бы не смотрели, но…

Я сделал вид, что непринужденно гуляю и спрятался от них за телефонную будку. Хм… за будку. А предмет-то, если вдуматься, резко выделялся из общего благостного фона. Во-первых, будочка принадлежала совсем к другой эпохе. Во-вторых, выглядела стандартно обшарпанной, с традиционно выбитыми стеклами и не до конца закрывавшейся скрипучей дверцей… Как такое чудище вообще могло попасть в здешний одухотворенный мир?

Укрывшись за обиходный предмет советской эпохи, я поневоле вынужден был смотреть на мир сквозь него. И в поле моего зрения попали надписи, выполненные на внутренних стенках разнообразными пишущими предметами. В основном – гвоздем.

Разумеется, не обошлось без знаменитой пиктограммы из трех символов, воспетой еще Маяковским. Вы помните? "В общественном парижском туалете, – фиксировал наблюдательный поэт, – есть надписи на русском языке".

Прочие настенные знаки, в основном, представляли собой цифры – видимо, какие-то важные номера. А некто "Коля" трепетно начертал бессмертную формулу "Коля+Зина=Л". И кто знает, возможно именно эта строчка придала всему сооружению ту особую духовность, которая позволила ему продолжить земное существование в мире душ и теней.

Отвлекшись на надписи и размышления по их поводу, я несколько выпал из обстановки. И невольно вздрогнул, когда почувствовал, как кто-то дернул меня за штанину.

– Чего тебе, мальчик? – спросил я, обернувшись.

– Дядя, – прошептал незнакомый ребенок, уцепившийся за мои джинсы, – бежим!

– Э-э… – я несколько заполошно огляделся и внезапно уперся взглядом прямо в черные зрачки черного человека, в упор смотревшего на меня сквозь выбитые стекла телефонной будки. Чёрт! Прозевал!

Ребенок снова дернул меня за штаны, и мы побежали.

В обход вокзала, благо здание не велико, на пустынную площадь, где вяло кучковались извозчики…

Никогда не думал, что могу так бежать.

Никогда не думал, что мелкий мальчишка может мчаться с такой скоростью.

Топот многих ног, раздававшийся буквально за спиной подгонял нас.

Но на открытом пространстве, где некуда спрятаться, у нас не было шансов. Тем более, что я почувствовал, что начинаю задыхаться.

Сознание мое раздвоилось. Я одновременно осознавал себя бегущим по площади, и лежащим в кровати в земном госпитале, где присоединенные к бренному телу датчики зафиксировали учащение пульса и дыхания.

Медики, услышав сигнал тревоги, сбежались к постели, в которой забилась в судорожных усилиях моя телесная оболочка. Раздались тревожные голоса. Врачи пытались понять, что происходит. "Два кубика успокоительного", – отдал приказ старший доктор.

– Нет, не надо, – закричал я, делая отчаянные усилия, чтобы оторваться от преследования.

Но меня схватили за плечи, бережно и сильно повалили на кровать и вонзили иглу во вздувшуюся вену.

– Нет!

Медсестра, не слыша моих криков, беспощадно надавила на поршень шприца.

К счастью, именно в этот момент откуда-то вывернулся юркий "Жоржик", и я с облегчением нырнул в его распахнутую дверцу.

Мальчишка заскочил с другой стороны, и маленький "Запорожец" отчаянно жужжа мотором, ринулся прочь, обойдя преследователей, как стоящих.

В зеркало заднего вида я разглядел, как они остановились, глядя вслед. Потом один с досадой взмахнул рукой и плюнул на мостовую.

То-то!

Глава 3. Алекс – Юстасу

В незнакомой Москве ориентироваться было сложно. Тем более, что в процессе нашего бегства я (в основном) лежал лицом вниз на заднем сиденье маленькой машинки и думал прежде всего о том, как бы освободить скрюченную ногу.

Дорога оказалась не длинной. К тому же пробок в этом городе не было, и мы единым духом домчались до Ваганьковского холма. Это возле Кремля, если кто не знает.

В старой Москве все выглядело совершенно по-другому, так что сам бы я никогда не сориентировался. Но мой мелкий проводник, помогая мне выбраться из тесного салона "Жоржика" на простор улиц, деловито сообщил куда именно мы прибыли.

– Ага, – сказал я. Оправил сбившуюся в неудобном путешествии одежду и огляделся.

Сейчас наименование "Ваганьково" ассоциируется в первую очередь с престижным кладбищем. Но в старой Москве было два места с подобным названием. Старое – на холме возле Кремля, где сейчас возвышается Дом Пашкова. И новое – где сейчас кладбище.

Этимологию слова ученые выводят от слова "ваганить", что означает (по мнению В. Даля) "баловать, шалить, играть, шутить". Объясняют это тем, что в Старом Ваганьково находился "государев потешный двор", а в новом – селились преимущественно шуты, скоморохи и прочие комики средневековья.

Позднее, во время чумы селение вымерло и превратилось в кладбище. Старое Ваганьково избегло столь трагической участи, но и здесь нет-нет, да и обнаруживаются древние захоронения, оставшиеся, как полагают, еще с языческих времен. Нередки случаи, когда местные жители, выйдя солнечным утром прибраться во дворе, обнаруживают вдруг чьи-то полуистлевшие останки многовековой давности.

В общем, жизнь и смерть в Ваганьково слились воедино.

Между тем мальчик-проводник торопил двигаться дальше. Я только успел оглянуться на Кремль и удивился, что стены у него тройные. Прям, как в Константинополе. А между первой и второй промежуток довольно большой, и там располагался ров, заполненный стоячей водой. Кто бы мог подумать!

Мы нырнули в какой-то кирпичный сарайчик, построенный по средневековому обычаю довольно вычурно, и обнаружили белокаменную лестницу, ведущую в подземные глубины.

Я не большой знаток загробного мира. Но пути, ведущие в здешних краях вниз, у любого вызовут настороженность и сомнения. Потому как даже атеисты знают, что ад расположен отнюдь не на горных кручах, а как раз таки под землей.

– Нам точно туда?

– Да, – бестрепетно ответил ребенок. – Если ты, конечно, хочешь увидеть Юстаса.

– Господи боже мой! – я почувствовал, как волосы шевельнулись на голове. – Уж не хочешь ли ты сказать…

– Не хочу, – отрезал мальчик. – Там просто подземная Москва. Типа метро, только без электричек.

– Надо же, как далеко техника шагнула, – пробормотал я.

И мы начали спускаться.

Сооружение подземной Москвы приписывают "магу и чародею" Аристотелю Фиораванти (Fioravanti), призванному царем Иваном, дабы построить нечто прежде невиданное.

И это удалось. Современники в воспоминаниях указывали, что палаты, галереи, лестницы и переходы, спрятанные итальянским архитектором под землю, намного превосходили числом и роскошью то, что возводилось на поверхности.

То есть центральная часть нашей столицы задумана была по образу дерева. Видимую часть составляют могучий ствол, узловатые ветви, раскидистая крона… Вроде бы все. Но специалисты биологи знают, что спрятанная в глубине корневая система уходит на большую глубину и по объему практически не уступает надземной части. Другое дело, что видеть это дано не каждому. Мне вот, благодаря маленькому проводнику, довелось.

Шли мы довольно быстро. Воздух в подземелье был прохладен и довольно свеж, видимо Фиорованти озаботился и системой вентиляции.

Коридоры, выложенные тесаным белым камнем, располагались на разных уровнях. Нам приходилось то спускаться ниже, то карабкаться по высоким ступеням вверх… Стены казались однообразными, так что я скоро потерял ориентировку. Единственное что помогало как-то определиться в пространстве – свет. Верхние коридоры имели естественное освещение – через какие-то отверстия в них проникали бледные отсветы дня. Нижние освещались лампами типа "летучая мышь", подвешенными на расстоянии метров в десять.

Пропутешествовав с полчаса, мы вошли в просторный круглый зал с невысоким сводчатым потолком. Здесь горело сразу несколько ламп, но их силы не хватало на все пространство – края зала тонули в сумраке. Впрочем, можно было различить, что все помещение заполнено разнообразными сундуками, большими и маленькими. В центре находился ярко освещенный стол, заваленный рукописями и огромными старинными книгами. Крышки сундуков кое-где были открыты, и в полумраке неожиданными искрами вспыхивали драгоценные камни, которыми, похоже, эти древние емкости были набиты под завязку.

Возле стола, в эпицентре скопления сокровищ возвышалось кресло, в котором спиной к нам, восседал человек. Мне был виден только его правый локоть, прижимающий к столешнице упругий пергамент. И я сделал вывод, что неизвестный книгочей полностью погружен в чтение.

– Мы пришли, – сообщил маленький проводник, останавливаясь в почтительном удалении.

Человек заворочался в кресле, передвинул что-то тяжелое, мешающее сразу встать и, наконец, повернулся.

– Здравствуй, Юстас, – радостно выпалил я.

Назад Дальше