* * *
Избавившись от Титруса, Апрель вошел в свои на удивление скудно обставленные апартаменты: круглый стол, деревянная скамья, в нише узкая кровать и высокие напольные подсвечники по углам. На стене, по левую сторону от камина с литой черной решеткой, висело большое зеркало в простой гладкой коричневой раме. На первый взгляд оно ничем не отличалось от сотен других зеркал в Доме, лишь внимательный взгляд мог заметить, что его матово сияющая поверхность сделана из цельной серебряной пластины, отполированной до зеркального блеска. А если присмотреться еще пристальнее, то можно было заметить, что пластину покрывает тончайший рисунок, похожий на сетку случайных трещин, однако это был именно рисунок, неведомо как нанесенный на серебряную поверхность.
Апрель долго смотрел на свое отражение и думал о том, как же ему надоела Альхена со своими яркими, но примитивными традициями, чувствами и поступками, где все было ясно и понятно на сто веков вперед. Он чувствовал себя старым, никчемным советником никчемного мальчишки в никчемном Доме никчемного города никчемной планеты. Разве мог он ощущать себя демоном с холодной, быстро струящейся по упругим венам синей кровью в обществе старого рохли Титруса? В последнее время Титрус все больше и больше напоминал квохчущую наседку, прыгающую вокруг своего цыпленка. Грэм тоже не оправдал возложенных на него надежд, парень вырос сильным, хорошо развитым, но глупым и прямолинейным, как свежеструганная скамейка. Когда ему было лет двенадцать-тринадцать, Апрель еще надеялся, что из него хоть что-то получится путное, но не получилось, традиции и планетарная сила Альхены оказались сильнее воспитания, данного Апрелем и Титрусом. С Грэмом попросту не о чем было разговаривать, его следовало отправить куда подальше. Апрель специально затеял разговор о походе в сумерки Альхены, зная, что двери приоткрыты, Грэм поблизости и непременно услышит хотя бы одну фразу.
* * *
Грэм встал задолго до рассвета. Захария, каким-то непостижимым чутьем, через две двери и коридор знал и чувствовал, что делает и в каком настроении пребывает Грэм. Он заглянул к нему, когда парень уже завершил омовение и почти оделся. Приветственно кивнув Захарии, Грэм попросил помочь закрепить на поясе цепь с небольшими грузилами на концах – этим оружием Грэм владел в совершенстве. Он не стал облачаться ни в какие боевые одежды, они были слишком тяжелы и неудобны. Грэм выбрал черные штаны из тонкой, но прочной, эластичной кожи редкого животного тарута, чей голос был похож на детский плач. Одернув светло-бежевую рубаху, любовно вытканную женщинами Дома, надел поверх короткую куртку из такой же прочной кожи, зашнуровал высокие ботинки с острыми металлическими носами, поправил широкий пояс с цепью, на волосы – крепкий зажим, на лоб кожаную повязку и Грэм был готов к походу. Невысокий худощавый Захария оделся в костюм из плотной черной ткани, обладающей водоотталкивающими свойствами, в бою такой костюм мог спасти жизнь своему хозяину – плотная ткань, чей состав держался в строжайшем секрете, смягчала удары, сохраняла тело от ран. За плечами Захарии виднелись две гладкие рукояти тонких, обоюдоострых мечей, они покоились в чехлах из грубой, как дерево кожи. В руках юноша держал туго набитый снедью мешок.
– Ты знаешь, как попасть на сумеречную половину?
– Да, – ответил Захария, – но это очень далеко, лучше воспользоваться зеркальными коридорами.
Грэм нехотя согласился. Он не любил залу переходов, сплошь загроможденную зеркалами, они были установлены таким хитроумным способом, что образовывали семь коридоров, пройдя по которым можно было в считанные минуты попасть не только на другой конец Альхены, но и вообще на любую другую планету созвездия Орион. Грэм же старался избегать коридоров. Мало того, что сам процесс перехода отнимал много сил и доставлял массу неприятных ощущений, так еще и казалось, что все это: и зеркала с их мрачной тайной силой, и тусклые дымки в конце длинных зеркальных хвостов, несут в себе нечто запретное и даже постыдное.
Дом еще спал, в высоких сводах витали лоскутья ночи. Шаги Грэма и Захарии звучали непривычно громко, и Грэм то и дело ловил себя на мысли, что хочется проскользнуть бесшумно, незаметно, будто они совершали побег…
– Ты не хочешь попрощаться? – голос Апреля настиг уже у самого входа в зеркальную комнату. Грэм обернулся.
– Я думал, ты спишь, не хотел будить.
– Ты отправляешься в такое рискованное путешествие тайно, ничего не обсудив с нами, так еще и не захотел проститься?
У Грэма резко обозначились скулы, опять Апрель заставлял его оправдываться и отчитываться.
– Я не хотел никакой шумихи, – четко проговаривая слова, произнес юноша. – С вами не простился из-за раннего часа, тем более, я не собираюсь долго задерживаться, мое возвращение будет скорым. Ты не позовешь Титруса?
– Не позову, он спит, зачем будить так рано пожилого человека. Так значит, ты и впрямь собираешься искать душу колоколов? – Апрель склонил голову набок, глядя на Грэма и полностью игнорируя присутствие Захарии. – Ты не подумал, что это может оказаться лишь поэтическим образом? Какая может быть душа у колоколов?
– Музыкальная, – неожиданно произнес Захария, раньше он никогда не вмешивался в разговоры Апреля и Грэма. – Идем, Грэм, пока рассвет не начался.
Грэм кивнул своему наставнику, открыл дверь и шагнул вслед за Захарией. С восходом Бетельгейзе алый свет потоками лился в окна, превращая зеркальные коридоры в еще более отталкивающее зрелище. Грэму казалось, что он заходит в утробу неведомого существа и идет по кроваво-красному пищеводу, поэтому он хотел успеть до рассвета.
Двери за юношами закрылись, а Апрель все еще не двигался с места.
– Какая мерзкая неблагодарность, – вздохнул он, и пошел прочь.
* * *
Грэм и Захария стояли у пятого коридора, через который можно было попасть на сумеречную сторону Альхены. Грэм медлил, на его лице было такое выражение, словно ему предстояло ступить в ров с нечистотами. Сотни и тысячи отражений застыли в зеркалах, в конце коридора подрагивала мутная дымка. Глубоко вздохнув, Грэм шагнул в коридор, Захария последовал за ним.
* * *
Титрус стоял у окна своей спальни и смотрел, как над площадью Дома Правления плотными потоками разливался алый свет Бетельгейзе, начинался ленивый, густой рассвет. Отчего-то именно в эти минуты, когда сквозь плотное облачное марево прорывались световые потоки, Титрус ощущал небывалую тоску отлученного от жизни человека. Он мало что знал о Земле, зато многое успел узнать о демонах. Единственные, кого он не опасался, были Апрель и Грэм, он был уверен, что знает их так же хорошо, как свою тоску в рассветные минуты. Он стоял у окна и думал о том, что у него осталась лишь одна мечта – увидеть земную церковь и понять, каким образом она построена, чтобы возвести нечто подобное на Альхене, где было лишь несколько храмовых, воздвигнутых звезде Бетельгейзе.
* * *
Выйдя из коридора, Грэм никак не мог отдышаться, запах приторный и горький одновременно, казалось, пропитал всё его существо. Захария достал из мешка чистую тряпицу и подал Грэму – у него носом шла кровь. Синего цвета.
– Мы на месте?
– Не совсем, немного пройти придется.
Грэм сложил испачканный платок и убрал в нагрудный карман куртки. Демон не должен разбрасываться своей кровью – это он усвоил с самого детства.
– Здесь уже не такой яркий свет, правда?
Они стояли у подножья рыжих скал, походивших на завалившиеся на бок огромные ступени.
– Правда, – Грэм рассматривал скалы. – За ними начинается сумрак?
– Видимо, да. Идем?
– Погоди, хочу взять из Тарты живой огонь.
Захария промолчал, он ни при каких обстоятельствах не стал бы связываться с непредсказуемым подземным миром Тарты. Для Грэма такой опыт тоже был первым, но он был полон какой-то злой решимости и уверенности что все, чего он захочет, получится.
Захария отошел в сторону и присел на гладкий оранжевый валун, напоминающий лысую макушку великана. Грэм встал на колени, опустил голову и что-то беззвучно зашептал, осторожно касаясь ладонями каменистой почвы. Он поглаживал землю так осторожно и неуверенно, словно был слепцом, впервые вышедшим из дома. Захария почувствовал, как сгустился воздух вокруг, стало трудно дышать, а виски сдавило так, что казалось еще немного и голова треснет, как пустая скорлупа. Тело налилось тяжестью и перестало слушаться, Захария будто превратился в мыслящий предмет, в нарост на валуне. Ужас, обуявший его метался по неподвижному телу, не находя выхода, он не мог даже закрыть глаза – не опускались веки. Тем временем побелевшие губы Грэма продолжали что-то нашептывать, плечи его опустились, он сгорбился, будто земля неудержимо его притягивала, ладони всё ощупывали и ощупывали каменистую почву с редкими пучками сухих трав. Внезапно раздался тихий глубинный гул, он быстро нарастал, земля дрогнула, под руками Грэма стал надуваться горячий земляной пузырь, он пошел трещинами и рассыпался. Из образовавшейся воронки полыхнуло пламя, и в воздухе завис яркий огненный сгусток с чертами прекрасного женского лица. Без сил Грэм опустился на землю и перевел дух. Оцепенение постепенно стало покидать Захарию.
– Как тебя зовут? – хрипло произнес Грэм.
– Кара, – ответил огненный лик. – Зачем я тебе?
– Мы идем в сумеречную Альхену, помоги нам.
– Зачем вы идете туда?
– Мы ищем музыку… – тихо произнес Захария, с трудом разомкнув сведенные судорогой челюсти.
* * *
– Почему ты не сказал, что Грэм ушел?!
Апреля удивил такой гнев Титруса. Обычно мягкий и спокойный, не повышающий голоса, он буквально раскалился от ярости. За отполированным руками и локтями длинным столом сидело еще пятеро не завершивших своего завтрака демонов, они с интересом стали прислушиваться, ожидая небывалого – скандала между опекунами молодого правителя. Апрель поднялся из-за стола, взял Титруса за плечо сильными смуглыми пальцами и вывел в соседнюю залу, где обычно собирался совет перед принятием важного решения.
– Чего ты раскричался перед всеми?
– Почему ты не сказал мне?! Почему?!
Апрелю показалось, что еще немного и Титрус набросится на него с кулаками.
– Грэм с Захарией ушли еще до рассвета, я не стал тебя будить, ведь утренний сон самый крепкий и важный. Я предлагал Грэму сходить за тобой, но он отказался по тем же причинам.
Титрус тяжело опустился на скамью, беспомощно глядя по сторонам, будто мгновенно забыл, где находится.
– Даже не попрощался, – покачал он головой, – не простился даже…
– Чудовищная неблагодарность, – кивнул Апрель. – Теперь ты видишь, как он к нам относится? Наш мальчик вырос, мы больше ему не нужны.
* * *
Грэм отдышался, в глазах прояснилось. Захария растирал руки, ноги, возвращая телу чувствительность и силу, в голове еще стучала тяжелая боль. Огненный лик Кары был безмятежен, как искусная сияющая маска: чуть раскосые глаза, тонкий нос, слегка припухшие губы и высокий лоб, переходящий в бесшумно покачивающиеся лепестки пламени. Кара рассматривала Грэма, но по ее лицу нельзя было понять, что чувствует, о чем думает это прекрасное огненное создание. Кара не стала больше задавать вопросов, видимо её вполне устроил ответ Захарии. Она мерцала у его плеча, как редкая птица, и Грэм с нескрываемым восхищением рассматривал живой огонь. Захария с трудом поднялся с валуна и заковылял на непослушных ногах.
– Это Захария, – сказал Грэм Каре, – мой слуга и компаньон.
Захария промолчал, он неловко передвигался вслед за ними, борясь с острой болью во всем теле.
Они шли наугад вдоль оранжевых скал, пока не увидели разлом, в котором густо плескалось светло-серое марево, отделяющее владения светила Бетельгейзе от сумерек, где властвовали души погибших планет.
* * *
Апрель снова стоял перед серебряным зеркалом и смотрел на свое отражение. Казалось, он мучительно пытался отыскать в себе что-то новое. Послышался стук в дверь. Апрель дернул за шнурок и, закрывая зеркало, опустилось полотно в цвет стены.
* * *
Грэм пошел первым сквозь серое марево, ему было все равно, что там находится за влажной завесой. В его душе теснилась необъяснимая обида и ощущение того, что от него отвернулся кто-то близкий, отвернулся и ушел безо всяких объяснений. Еще раз напомнив себе, что ближе собственного сердца у него никого нет, Грэм сделал последний шаг и оказался в сумеречной Альхене. Следом подоспел Захария. Кара по-прежнему парила у левого плеча Грэма. Перед ними распахнулся безрадостный и странный на вид пейзаж: в безжизненном небе замерло идеально круглое, как дорогой медальон зеленоватое светило Медиум, озаряющее всю округу зыбким призрачным светом. Голую землю покрывала сетка глубоких трещин, кое-где виднелись скелеты невысоких деревьев. И больше ничего.
– Куда же идти? – Захария огляделся. – Грэм, что думаешь?
– Идем вперед, – пожал он плечами. – Неужто везде так?
– Я слышала, что на этой половине довольно разнообразная жизнь, – сказала Кара.
В сиянии Медиума ее свечение приобрело холодный белесый оттенок.
– Что-то не видать особого разнообразия.
Быстрым шагом Грэм пошел вперед, за ним полетела Кара, последним шел Захария. Он наконец-то пришел в себя, от головной боли осталось лишь легкое головокружение, в теле небольшая слабость. Перешагивая через трещины и разломы, Грэм рассказывал Каре о свинцовых колоколах, о снах, доведших до безумия его отца, о странной смерти матери – однажды утром все ее тело, с ног до головы оказалось покрыто ломкой зеленой порослью с мелкими белыми цветами. Она была еще жива, когда они с отцом пришли в ее спальню. Отчего-то четче всего Грэму запомнились ее глаза, смотревшие сквозь поросль – большие, темные, полные усталой покорности. Отец позвал Апреля, приказал увести Грэма, но он все никак не мог сдвинуться с места, всё стоял и смотрел в эти глаза, пока Апрель не взял его на руки и не унес.
Грэм рассказывал обо всем этом так, будто встретил старого друга и никак не мог выговориться. Захарию это удивляло, Греем никогда ни с кем не откровенничал. Но Кара стала исключением. Ее волшебное лицо плыло у левого плеча, золотые глаза смотрели на юношу с таким вниманием, что не оставалось сомнений – она лучший слушатель.
* * *
Выйдя на балкон, Апрель вдохнул наполненный разнотравьем теплый вечерний воздух. Вдали виднелись ровные лоскутки полей с черными точками работяг, покидавших поле лишь с наступлением сумерек. По мощеным грубой каменной кладкой дорогам неторопливо плелись запряженные в телеги каргоны, – их крупные голые морды с торчащими, как рюмки глазами, сонно покачивались в такт шагам.
– Тиха и благостна вечерняя Альхена, – прошептал Апрель, с неприязнью глядя на эти картины.
Он думал, было, пойти попить вина с остальными демонами, но вспомнил недавнее винопитие, где вынужден был сдерживаться, чтобы не выложить разом все, что он думает об этом пресном собрании. Слушая их пространные, ни к чему не ведущие беседы, планы, которые они не собирались осуществлять, Апрель пришел к окончательному выводу, что демоны выродились. Эти напыщенные субъекты с отяжелевшими от еды лицами и тусклыми от вина глазами были кем угодно, только не демонами. Они были альхенцами. Единственный, кто мог представлять интерес для Апреля, был демон отшельник, живший на берегу океана. Поговаривали, что он бессмертен и помнит Землю так, будто был на ней вчера. Выяснить место его обитания не составило труда для первого Сенатора.
* * *
– Чем дальше мы идем, тем меньше смысла я вижу в нашем предприятии, – сказал Захария, останавливаясь у очередного древесного скелета. – Посудите сами, мы ищем не что-то конкретное, а нечто абстрактное – душу колоколов. Кара, ты знаешь, что такое колокола?
– Нет.
– Правильно, никто на Альхене не знает, что это такое, потому что здесь не делают колоколов. Мы о них знаем только понаслышке, Грэм видел их только во сне. Не кажется ли вам, что все это глупость?
– Эта глупость свела с ума моего отца и теперь делает со мной тоже самое, – отрезал Грэм. – Ты можешь вернуться, недалеко еще ушли.
Захария замолчал.
– Кажется, кто-то идет, – Кара взлетела выше, освещая панораму. – Смотрите, какой-то человек.
Едва переставляя ноги, прямо на них плелся старик в лохмотьях. Глубокие морщины избороздили его желтое лицо, борода и волосы висели серыми клочьями, белые глаза неподвижно смотрели в пространство. Когда на его лицо попали отблески огня Кары, глаза вдруг ожили, воспаленные веки часто-часто заморгали, он с трудом разомкнул губы, будто сделал это впервые за много лет и что-то произнес треснувшим голосом.
– Что он говорит? – поинтересовалась Кара.
Услышав ее голос, старик упал на колени, простирая руки к говорящему огню.
– Сейчас… я попробую понять.
Грэм решил применить тот же трюк, что и с письмом, он стал вслушиваться в бормотание старца. И постепенно сквозь бессмысленный набор слов проступили законченные предложения:
– Огонь животворящий, выведи меня из ада! – в исступлении повторял он. – Или срок мой пришел, смерть моя долгожданная?
– Что он говорит? – повторила Кара.
– Что-то о смерти.
– Дети ада, – старик протянул руки к Грэму с Захарией, – где я, дети ада? За что я тут, дети ада?
– Не могу понять, чего он от нас хочет.
– А ты можешь ответить ему на его языке? – Захария на всякий случай встал за плечом Грэма и положил ладонь на рукоять одного из своих мечей.
– Нет, я его понимаю, но говорить, как он не могу. Идемте, мы все равно не знаем, чем ему помочь.
Они пошли дальше, а старик все тянул руки им в след, повторяя:
– Где я, дети ада? За что? Дети ада…
* * *
Дождавшись, когда на вершины деревьев упадут прозрачные свежие сумерки, Апрель подошел к серебряному зеркалу и нажал на незаметную выемку в раме. Зеркало дрогнуло и стало приоткрывать потайную дверь, впуская хозяина в скупо обставленные апартаменты. Апрель был скромен в своих потребностях, единственное, к чему он был строг – к удобному спальному месту. В нише висели одежды, которые редко можно встретить на Альхене, а уж увидать в таком наряде члена Сената и вовсе было бы чудом. Сбросив опостылевший балахон с мантией, он тщательно, не пропуская ни единого мелкого крючка, застегнул прохладную, белую до голубизны рубашку, надел черные, незаменимые при верховой езде брюки и накинул поверх рубашки короткую тонкую куртку без рукавов. Довольный своим внешним видом, он приоткрыл дверь, ведущую во вторую комнату, и посмотрел в щель. Все пространство занимали зеркала, выстроенные в причудливые коридоры, но ни в одном стеклянном хвосте не виднелось дрожащей дымки – ни один из коридоров не работал. Осторожно, будто боясь разбудить младенца, Апрель притворил дверь и пару минут разглядывал ее тонкий древесный рисунок, будто читал оставленную ему записку.