Он только весело махнул мне рукой, не оборачиваясь: вперёд, за мной, как бы ты ни звался!
И я сделал шаг, и забежав вперёд себя, скажу: это и был первый шаг хобо Аба, впоследствии капитана.
Я ожидал, и мои ожидания подтвердились: Янис Порохов вёл меня прямо в ущелье, по крайнему известному людям пути Станаса Нюмуцце и Лодии Скариус. Всего триста десять моих шагов. Но в темноте, под аккомпанемент жалкого фонарика, вслед за невероятным и невозможным Янисом Пороховым… свидетельствую: годы и годы шёл я эти триста десять шагов. Кстати, босиком.
Трудно не знать, сколько тебе до финиша. Но ведь я же вроде и не бежал? Не взбирался? Шагом шёл? И самое главное, космач, - ведь ты не знаешь даже, оторвался ли от грунта? Сколько можно держать готовность и не лопнуть? И как узнать без отсчёта временную точку старта? Я ж не робот, великие имена бога, не калькулятор, я ж не на солнечной энергии работаю… Да и где оно, солнце: сутки я на грунте, а неба не видел за тучами, ни солнечного, ни звёздного. Это называется: пасмурно. Так говорил Мерсшайр. Я устал в этом предстарте, реябта, вот о чём я. Я просто сейчас потеряю надежду, и всё. Не говорите мне - где финиш, хотя бы объявите старт.
Долговременно безнадежное выживание. Бабушка моей напарницы по "квинте" Ноты, доктор Мелани-По Верба Валентиновна нам читала курс в лётке. Самую верную, спасительную, психологическую формулу ДБЖ (рассказывала Верба Валентиновна) нашёл давным-давно один учёный писатель. Им придумана похожая на мою, нынешнюю, ситуация. На некую планету высаживаются исследователи (вымысел, вымысел, проблемы SOC, дышать и есть - выведены из условий). На орбите планеты висит модуль связи и обеспечения амбарка-ции. Внезапно аппаратура модуля выходит из строя и, сумасшедшая, спускает исследователям информацию о глобальном вымирании человечества в результате некоего космоцида. После чего модуль умолкает, попытки восстановить связь неуспешны. Исследователей, разумеется, трое. Один кончает с собой, второй сходит с ума, а третий - выживает, внушив себе некую последовательность психомарок и скорректировав своё мировоззрение по ним: а) человечество бессмертно по умолчанию; b) проблема выживания всегда лишь частная проблема, личная; c) всё безнадёжно всегда; финиш недосягаем; награды не будет; ergo: рассчитывай себя на бесконечность, и тогда часы никогда не кончатся.
О чём я сейчас, бессонный, под звуки MESSIH, диктую пред фронтом романовского "персонала" внутри палатки nike, раздутой в наркобоксе 12-7 шипоносца "Чайковский"? О чём я, бессонный, думал тогда, в клубе ЭТАЦ, превращённом стараниями Яниса Порохова в странное жилище странного человека?
Сим дополняю последовательность: d) информации всегда недостаточно.
И ergo: информации достаточно всегда. И лишь post ergo: часы никогда не кончатся.
Вот о чём я, ты, мы, тогда, сейчас, завтра, человек, Судья, пишущий, читающий, живой, мёртвый, вот чем я, капитан хобо Аб, бывший Марк Байно, Судья, хозяин Ночи и Утра, заполняю кристалл "персонала" Ермака Романова. Информации всегда достаточно, и часы никогда не встанут.
Я просто перестал искать в себе удивление и выжил. Я отлично помню, что меня по-настоящему удручала именно невозможность удивиться - ведь вокруг меня и в связи со мной происходили вещи поистине удивительные! Мне казалось, что стоит мне удивиться - и облегчение наступит столь великое, что и тучи рассеются над планетой, и альфа выскочит и засияет, и опустится шаттл, и выйдет из шаттла живой Ниткус и скажет, мотнув головой на пандус: пошли, у нас там с Ван-Келатом и твоим Очкариком есть немного… Но я не удивлялся, и я сходил с ума от неудивления. Плохо больному без температуры.
Так вот, я перестал тужиться, удивляясь, - и выжил, и помог мне, отвлёк меня, случайно, разумеется, самый удивительный персонаж истории моей жизни - Янис Порохов, 1971 года урожая города Москвы человек, бывший человек, царь земной, Судья и подонок, спасибо ему. Я сказал: случайно? Я чаще всего думаю, что случайно, но может быть, и нет, может быть, с длинным умыслом он помог мне, произнеся вслух, когда укрывал меня клетчатым колючим одеялом (или это был плащ? он был очень колючий), вслух сказав, даже нет, не сказав, а бормотнув в сторону, но очень внятно - или слух у меня тогда уже обострился? - так вот, он сказал фразу, спасшую меня от сумасшествия. Он сказал, бормотнул, в сторону, но очень внятно:
- Если всё так, а не иначе, значит, всё так, а не иначе, парень.
- Расслабься, - продолжал он, - а я за тобой поухаживаю. А то ведь сдохнешь от реактивной простуды, мне и поговорить будет не с кем! Сиди, грейся, сейчас я налью тебе чаю, к печке тебя подвинуть ближе? ты сиди, сиди, знаю я, про кого ты, не беспокойся, он, Нортон твой Кротик, жив, здоров, и спит. Вон, в соседней комнате. И не он один! Целая компания подбирается. Да сиди ж ты, горе ты луковое! Космонавты в моё время, знаешь, как вели себя, завершив орбитальную вахту? И после благополучного возвращения на родную землю? Тихо сидели в носилках и глупо улыбались окружающим. Так что уж ты давай, космонавт, сиди и глупо улыбайся. Контузило немного твоего Кротика и сильно забрызгало неприятным. Контузия пройдёт, а от неприятного я его отчистил. Не надо его тревожить, а тебе не надо тревожиться. У него есть время поспать, а у нас с тобой есть время выпить чаю, согреться, позавтракать - и поговорить.
Янис Порохов хмыкнул, поправил жаркую колючую ткань у меня под подбородком, на шаг отступил, рассматривая меня, словно скульптор незавершённое произведение, - а я и походил на незавершённое произведение, на мраморную каменюку с не извлечённой скульптурой внутри: клетчатый кокон с торчащей из него моей башкой в очень удобном моему бедному позвоночнику кресле. Икры у меня ныли в лад позвоночнику. Невыносимо чесалось под кровяной коркой. Налюбовавшись, Янис Порохов открыл стенной шкаф, вынул оттуда ботинки и сказал:
- Ейбо ваш - с тебя ростом. Должны тебе подойти. Нет, ты сиди, а я их на печку поставлю, наденешь подогретые. Ты знаешь, что посуду положено подогревать?
Подойдя к позвякивающей от расширения и разящей горелым железом печке, Янис Порохов поставил ботинки на печкин верх.
- Не сгорят, не бойся, - предупредил он меня. - Так сделано.
- Спа… си… я не бою… - что-то такое из меня вылезло.
- Ты, парень, помалкивай пока, - сказал Янис Поро-хов. - Отдыхай, двигай глазами, осматривайся; но ни о чём не думай! Времени нет! - воскликнул он со странной интонацией, как будто киногерой. - Угощение и чай! Сейчас сделаем. Кстати, а ты мне ничего не должен сказать сразу? - вдруг спросил он. Например: "Грузите апельсины бочках"! (Он так и сказал - отчётливо выпустив предлог). Или - "Сегодня прекрасная весна"! Нет? Не понимаешь? Да знаю я, знаю, что тебя послали, знаю… И кто.
- Дровишек надо подбросить… - говорил он сам себе тихонько, но я всё слышал, а он уходил из клуба, возвращался через минуту с охапкой частей нарезанного дерева и по одной закладывал эти части в костёр, горящий внутри железного куба недалеко от меня справа. Да, навидался я костров. - О сладок дым продуктов сгорания! - говорил он, поднимаясь с корточек и отряхивая ладони и живот. - Жаль, что сейчас не утро. Я бы был вправе сказать: люблю запах горящих ботинок поутру! Шутка, выживут твои ботинки. Ты не обращай внимания, я цитирую, я цитирую… Цитировать безопасно, парень, слова чужие, отвечать не тебе. Подлый приёмчик! Меня и самого уже тошнит от цитат. Дотошнит, и стану я совершенно нормальным. Ты ещё соскучишься. А видал, парень, какой у меня чугунный чайник? Это, парень, настоящий инопланетный артефакт! А какая на мне курточка? - Он хохотал, горстями бросая в чайник чайный порошок из хорошо мне знакомой стандартной упаковки, хохотал, понимая неведомый мне смысл своих слов, хохотал, наливая в чайник какую-то тягучую жидкость из зелёной бутылки. - Ты видел "Звёздные войны"? Нет? Был такой трёхсерийный фильм-сказка на моей великой старой доброй Земле, планете непростой… Чего ты, что я сказал? "Планета непростая"? Экзюпери, мой мальенький друг, - (Он так произнёс - "мальенький"), - да, да, у нас с тобой общие знакомые, о счастье. "Мне всегда казалось, что в наших песнях и в этой книге… хм-хм, скорее наоборот, в этой книге и в наших песнях… очень много общего… - И он хохотал непонятной мне шутке, отводя в стороны чайник и только что налитую большую чашку.
- Жаль, что ты не видел "Звёздные войны", - говорил он, помогая мне выпростать из-под ткани одну руку и вставляя мне в неё чашку. - Я, парень, уже тысячу лет играю в Оби-Ван Кеноби, - доверительно сообщал он, придвигая большой лакированный ящик с расчётом, чтобы, когда он, Янис Порохов, на ящик сядет, мне бы не пришлось скашивать глаза. - Тысячу лет: с тех пор как кончилась первая тысяча. И это не смешно! - (А я и не думал смеяться.) - Ты, может быть, сейчас вообразил, что это метафора - "тысяча лет"? Ошибаешься. Смею вас уверить.
- Пей! "Не пей. - Почему? - Вино отравлено! - Что придумал, подлец!" Чего ты дёргаешься, это опять цитата! Пей, это, во-первых, чай, а во-вторых, не ядовитый, - сообщал он. - Сахара нет, налил сиропа… Ты не должен считать меня праздным болтуном, - говорил он мне с упрёком. - Я просто рад, рад я, ну все мы люди, все мы человеки, каждый в своём роде, но - все. Ну что, Марк Байно, парень - "чокнемся чаем"? "На поцелуй"? Ну вот ещё, с тобой цаловаться!
- Ты согрелся? - спрашивал он, отхлебнув из своей чашки в очередной раз. - Чай, парень! Жаль, что сейчас не пять часов. А помнишь: "С тех пор у нас всё время файф-о-клок!" - Он хохотал. - Я хотел плеснуть тебе спирта, но поверь мне! - Он делал трагическое лицо. - Рано пить спирт! Слишком рано! Или тебе ничто не слишком? Я тебя не утомил? - Он прыскал в свою чашку, совершенно как будто только что вылупившийся из секвенсора девственник. - Выпить мне, конечно, хочется с тобой… Прямо-таки патологически. Ты знаешь, что такое "патологически"? - Тут я кивал, шептал: "Знаю…", чем приводил Яниса Порохова в восторг - совершеннейший, если не сказать - сумасшедший. Так продолжалось, наверное, час. Пока мне не понадобилось в туалет. Я дал ему это понять, он вскочил - он очень легко и красиво двигался, как хорошо отрегулированный робот, - он вскочил, схватил с печки ботинки и бросил их мне под ноги.
- Надеюсь, ты по-маленькому, - сказал он заботливо. - По большому тебе сейчас, хобо, нежелательно. Кстати, ты знаешь, что "по-маленькому" называлось у нас "сурлять"? Пойти посурлять… А по большому - поверзать… Так вот, верзать тебе сейчас будет не очень здорово. Ты давно ел?
- Нет, мне помочиться… - сказал я. - Я ел давно. - Я больше понимал его по его интонациям. У него был выразительный голос.
- Хорошо. Обувайся. И не сочти за жадность - есть тебе действительно нельзя. Пока грудь, как бы, не зарастёт побольше. Два дня. Запомни!
И он помрачнел. Пока я распутывался, попадал носками в ботинки, вставал, с трудом ловя вертикаль, он и помрачнел. И больше не шутил.
На вид ему тысячи лет не было. По меркам космача он, конечно, был стар, но за прошедшие сутки я успел насмотреться на стариков Рукинштейна и Мерсшайра, так что по изношенности кожи на лице, по каким-то ещё, ещё неотчётливо осознаваемым мной, признакам - Янис Порохов был где-то старше первого и моложе второго. Пока шутил и улыбался. А помрачнев разом стал старше, опередив и Мерсшайра…
В Космосе мы все из одной пробирки, отличия считает и разбрасывает вычислительная станция секвенсора. Я не раз слышал от старших, что как будто земляне нас между собой почти не различают. Не знаю. Если говорить о росте, то - правда: 172-170 у нас рост; но верно и обратное: когда стоял я над хорошо ухоженным унитазом в клубном гальюне (со штатно работающей сантехникой) и пытался вспомнить лицо моего гостеприимного хозяина, всего несколько секунд назад виденное, то собиралось передо мной нечто среднее из лиц Мерса, Бори-Бля, Хана, Порохова и актёров из земных фильмов. Когда я, опроставшись, вышел из туалета, сложившийся образ настолько окреп, что Янис Порохов, встретивший меня посередине клуба, показался мне незнакомцем. Да, Янис Порохов несомненно был землянином, и да, несомненно земляне были для нас, космачей, одинаковы в своей разности… Но я всё равно спросил его:
- Янис, вы из экипажа Марты Кигориу?
Он сразу кивнул, - но не на мой вопрос, а тому, что этого-то вопроса он и ждал, и дождался.
- Нет, парень Байно, - он ответил. - Я настолько не из экипажа Марты Кигориу, что мало того, что неотчётливо знаю, кто такая Марта Кигориу, так я вообще, как бы, ни из чьего экипажа, парень.
- Вы землянин, - сказал я.
- Да, я же говорил. - Он кивнул. - Я родился на Земле, в Москве, в одна тысяча девятьсот семьдесят первом году. И жил там, можно сказать, долго - до одна тысяча девятьсот девяносто шестого года. Ты сядь. Сядь, парень, на этот вот деревянный ящик. - Я оглянулся и сел на "этот" лакированный деревянный ящик. - Но очень давно я родился, - продолжал Янис Порохов, - очень много собственных лет назад. - Вот тут была усмешка. Последняя усмешка Судьи Яниса Порохова, которую я видел. - Очень много назад. Так что я вряд ли очень уж, как бы, землянин. Так… - Он показал пальцами когтистые "кавычки". - Немного.
- Видите ли, товарищ… - начал я.
- Как ты сказал?! - перебил он. - Как ты сказал?!
Я смешался.
- Ты сказал, - сказал он утвердительно. - Не я. Ты сказал: товарищ. О господи. Не я, не он, не они, не оне. Сказал ты. - Он откашлялся в кулак. У него блестели глаза. Он оскалился. У него были неровные, нездорового цвета зубы. - Ладно, Байно, парень. Ты сказал, и ты очень, как бы, хорошо сказал. Это - Рубикон, Рубик-джян…
- Не понимаю вас, - предупредил я.
- Это-то как раз понятно, - сказал он. - Но непонимание не оправдывает. - Он втянул сквозь зубы воздух и знакомо выругался. - Бля, три тысячи лет не могу отвыкнуть от этого дерьма. Слишком я стар для него: не отвыкнуть… Не понимаешь меня? А придётся. Знаешь почему? Потому что: "Дело сделано, сказал Чёрный Пёс".
- Стивенсон, - сказал я и засмеялся.
- А чему ты радуешься? - спросил он. - Разумеется, Стивенсон. Он же Роберт Льюис. Я всё помню. Никак, твою мать, не забуду… Ты не понимаешь меня, Байно, как Кельвин не понимал Снаута. Но, Байно, боюсь, с тобой будет так же, как с Кельвином. Потому что дело сделано, карты сданы, тронуто - хожено.
Повторяю, он больше не улыбался, не усмехался, - скалился нерадостно. Ему было муторно. И я чувствовал, что ему муторно оттого, что он испытывает какое-то огромное облегчение. Обрадован, свалив с больной головы на здоровую. Как я был прав! Первое ощущение - как первая любовь, всегда верна. Это цитата.
Итак, он сказал:
- Боюсь, с тобой будет как с Кельвином…
- Как? - спросил я, обмерев. Я читал. Все в Космосе читали.
- Ну, Кельвин понял Снаута в конце концов, - объяснил он.
- Я читал Станислава Лема, - сказал я.
- Ну вот видишь, как замечательно. Значит, мне с тобой будет легче, чем было Снауту с Кельвином. - Он помолчал. - Слова. Сло-ва, - сказал он. - В словах всё дело. Делают дело слова. Дело есть слова. Понимаешь, Марк Байно, я долго… я о-о-очень долго провёл в местах, где к словам относятся правильно. Не так, как на Земле. Не так, как люди относятся. Сказано и сделано там, в тех местах, - синонимы. Вот ты сказал - "товарищ", и дело было сделано. Как теперь ни крутись, как теперь ни старайся, ничего назад уже не вернёшь. - Он сморщился, взял себя за нос. - Скажи друг и войдёшь… - пробормотал он гнусаво.
- А это откуда? - спросил я. Мои чувства возвращались ко мне. Меня начинал увлекать разговор на цитатах. И про слова было интересно, и совсем недавно от кого-то очень знакомого я слышал нечто похожее - про слова…
- Толкиен. Писатель Толкиен. Джон Роналд, что характерно, Руэл Толкиен. Некоторые произносили как Толкин. Не знаю, как верно… и стоит ли чего-нибудь вообще этот нюанс. - Он оборвал себя. - Неважно. Ничего он не стоит. Извини, я, как бы, перебил тебя. Ты там начал спрашивать.
Я не сразу вспомнил.
- Как вы могли оказаться здесь? Вы ведь не с "Форварда"?
Он снова кивнул своей проницательности - если это была проницательность.
- Долгая история, - сказал он с удовольствием. - Очень, Марк. Долгая-предолгая. Я никак не успею тебе её рассказать в подробностях. Да и не хочу. Но коротко: я обещал. Я обещал побыть здесь. Обещал хорошему человеку. И я здесь был - и много дольше, чем должен был. У обещания был срок, тысяча лет, и она тысячу лет назад кончилась… но уж очень хорошему человеку я дал слово. Закрой рот, парень, и сделай то лицо обратно: у тебя неплохо получалась невозмутимость бывалого космического волка Язона дин Альта. Особенно если учитывать, что тебя отравили. Ах да, я, конечно, не с "Форварда", - добавил он.
Уж не знаю, чья и как там у меня до сих пор получалась невозмутимость, но рот я закрыл: он действительно был у меня разинут на полную, раззявлен.
- Но почему же ты не протестуешь? - спросил он. - Ведь я же не на тот вопрос тебе ответил?
Как мне было понять его? Я не понимал его - я его не понимал… Но я был молод тогда, не следует смеяться надо мной.
- Я тебе сказал, почему я тут, - объяснил он (объяснил! эченный вирусом в колбе растатарах квадратным в круглое Янис Порохов! объяснил!) - А ты спросил: откуда я тут. А я вывернулся. Ну и что ты мне на это предъявишь? Какие будут ваши доказательства?
- Тайм-аут, Янис, - попросил я.
Он должен был хотя бы усмехнуться! Но он не усмехнулся.
- ОК, - сказал он так, как будто был одним из наших, да ещё и передразнил меня: вытянул губы трубочкой, сделал брови домиками и похлопал глазами. - Тайм-аут. Ты помолчишь. А я поговорю. Садись поудобнее, чаю ещё налить? Что, тебе никак не удобно? Ну, тогда хоть чаю.
ВНИМАНИЕ!
ПРИОРИТЕТНОЕ СООБЩЕНИЕ
ВНИМАНИЕ!
ПРИОРИТЕТНОЕ СООБЩЕНИЕ
ВНИМАНИЕ!
ОТ ВС ЖФК "7-69"
РЕАНИМАЦИЯ ПАЦИЕНТА
ПО ПРОТОКОЛУ 009 ЗАВЕРШЕНА
RPL: РЕАНИМАЦИЯ ПАЦИЕНТА
ПО ПРОТОКОЛУ 009 ЖФК "7-69" ЗАВЕРШЕНА
КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ