Внутри стручка был воздух. В одном его конце висел большой грязевой ком, бурый и липкий. Он как будто подогревался изнутри: медленно кипел, большие вязкие пузыри пара собирались на поверхности, усыпанной лиловыми и красными кляксами. Понятно, в невесомости конвекция не работает. Может, призраки использовали насос, чтобы создать поток пара. От поверхности кома грязи к корпусу стручка тянулись трубы. Вокруг толпились призраки и всасывали в себя красные кляксы.
Мы обсудили это зрелище приглушенным до "шепота" свечением капюшонов. Призраки кормились. Их родной мир так мал, что почти не сохранил внутреннего тепла, но где-то в глубине их застывших океанов или в темной толще скал, должно быть, еще теплились редкие геотермальные источники, вынося из недр планеты растворы минералов. И, как и на дне земных океанов, этими минералами и этим скудным теплом питалась жизнь. А этой жизнью питались призраки.
Так что этот грязный ком был их полевой кухней. Я еще раз взглянул на лиловую слизь, которой лакомились призраки, и ничуть им не позавидовал.
Нам здесь делать было нечего. Повинуясь новому знаку Джеру, я пополз за ней дальше.
Следующий отсек стручка оказался… странным.
Полная камера сверкающих серебристых блюдец, похожих на уменьшенные, сплюснутые копии призраков. Они носились по воздуху, или ползали друг по другу, или сбивались в большие шары, которые через несколько секунд рассыпались, а составлявшие их блюдца устремлялись на поиски новых приключений. Из стен отсека торчали концы пищевых труб, а среди маленьких блюдец плавали два-три больших призрака, словно взрослые расхаживали по двору, полному расшалившейся ребятни.
На корпус передо мной упала зыбкая тень.
Я поднял взгляд и уставился на собственное отражение - остроконечная голова, разинутый рот, растопыренные руки и ноги - искаженное, как в объективе "рыбий глаз" и застывшее прямо у меня перед носом.
Это был призрак. Он тяжеловесно раскачивался надо мной.
Я медленно оттолкнулся от корпуса. Стиснул здоровой рукой ближайшую ветвь-канат. Я понимал, что нож, заткнутый за пояс на спине, достать не удастся. И Джеру нигде не было видно. Может, призрак с ней уже разделался. Во всяком случае, ни окликать ее, ни высматривать было нельзя, чтобы не выдать ее присутствия.
По "экватору" призрак был опоясан широким ремнем. Я, естественно, предположил, что часть висящих на нем сложных устройств представляла собой оружие. Если не считать пояса, тело призрака было совершенно гладким: неподвижен он или вращается со скоростью сотни оборотов в минуту - не различишь. Я всматривался в него, пытаясь вообразить под блестящей оболочкой отдельную Вселенную с искаженными законами физики, но видел только испуганно таращившееся на меня собственное лицо.
И тут на призрака сверху обрушилась Джеру, раскинув руки и ноги, зажав в каждой руке по ножу. Я понял, что она вопит, но только по разинутому рту - она отключила коммуникатор.
Взметнув тело, как плеть, она вогнала оба ножа в шкуру призрака - если считать пояс за экватор, то куда-то в район северного полюса. Призрак вздрогнул, по поверхности прошла сложная рябь. Но Джеру теперь было за что держаться, а ноги она забросила на канат над собой и крепко уцепилась за него.
Призрак развернулся, пытаясь стряхнуть ее. Но она цеплялась ногами и удерживала рукояти ножей, вбитых в шкуру, так что призрак добился только того, что в его теле образовались две длинные прорези. Изнутри выплеснулся пар, и я заметил, как там мелькнуло что-то красное.
Я остолбенел на несколько долгих секунд.
Нас обучали правильной реакции на нападение. Но вся наука словно испаряется, когда перед тобой оказывается вращающееся, вздрагивающее чудище, а у тебя нет никакого оружия, кроме ножа. Хочется съежиться, стать совсем маленьким: может быть, все сейчас исчезнет. Но ничего, понятное дело, не исчезает, и в конце концов приходится что-то делать.
Я ударил крест-накрест, соединяя нанесенные Джеру раны. Шкура у призраков прочная, как толстая резина, но, если есть на что опереться, резать ее нетрудно. Скоро она повисла клоками и полосами, и я принялся отдирать их, открывая темную красноту под кожей. Пар вырывался мощной струей и тут же превращался в лед.
Джеру выпустила свой канат и присоединилась ко мне. Мы поддевали пальцами края прорех и рубили, резали, тянули. Призрак, хоть и вертелся как сумасшедший, не сумел нас стряхнуть. Скоро мы уже надрали из него целые горы теплого мяса - веревки вроде внутренностей, пульсирующую плоть, похожую на человеческую печень или сердце. Сперва нас засыпало кристаллами льда, но призрак терял тепло вместе с жизнью, и ветерок улегся, а на разрезах и рваных ранах появилась изморозь.
Наконец Джеру пихнула меня в плечо, и мы вдвоем отплыли от призрака. Он еще вращался, но видно было, что это движение - просто инерция: он остыл и умер.
Мы с Джеру смотрели друг на друга.
Я устало выдохнул:
- Никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь дрался с призраком врукопашную.
- И я не слыхала. Реки Аида… - Она глянула на свою руку. - Кажется, палец сломала.
Ничего смешного в этом не было, но Джеру уставилась на меня, и я уставился на нее, и оба мы расхохотались, и наши слизняковые скафандры заиграли голубыми и розовыми картинками.
- Он крепко держался, - сказал я.
- Да. Наверно, решил, что мы угрожаем их детской.
- Та комната с серебряными блюдечками? Она насмешливо пояснила:
- Призраки - симбионты, юнга. Сдается мне, это был детский сад для их шкур. Они - самостоятельные организмы.
Я никогда не задумывался о том, что у призраков могут быть детеныши. И в голову не приходило видеть в убитом нами призраке мать, защищающую детей. Я вообще не склонен к глубоким размышлениям, но тут мне отчего-то стало неуютно.
А Джеру уже двигалась дальше.
- Давай, юнга. Берись за работу.
Она зацепилась ногами за канаты и ухватила продолжавший вращаться труп призрака, чтобы остановить его.
Я тоже зацепился и стал помогать. Призраки - массивные существа, размером с большой механизм, и преодолеть инерцию вращения было нелегко: сперва я вообще не мог поймать куски шкуры, проплывающие мимо моих рук. Запертое в клетку солнце, свет которого пробивался между канатами, жарило с каждой минутой все сильней.
Но работа вскоре прогнала тревожные мысли.
Наконец мы справились с призраком. Джери сорвала с него перевязь с инструментами, и мы как можно дальше запихнули его тушу в гущу канатов. Грязная была работа. Мы толкали призрака, а из всех дыр у него лезли еще какие-то внутренности, уже застывшие, и я едва сдерживал рвоту, когда эта дрянь проплывала у самого лица.
Мы сделали что могли. Прозрачная маска Джеру покрылась черными и красными пятнами. Джеру сильно вспотела, и лицо у нее порозовело. Но она улыбалась, и трофей - пояс призрака - висел у нее через плечо. Мы повернули обратно, соблюдая все ту же СОП.
Возвратившись в свое логово, мы застали академика Паэля в беде.
Паэль свернулся клубком, закрыв ладонями лицо. Мы его развернули. Глаза у него были закрыты, лицо покрывала нездоровая краснота, и пластинка маски густо запотела.
Вокруг на канатах висели части снаряжения - в том числе, по-моему, взломанный пистолет. Я узнал призмы, зеркала и дифракционные решетки. Ну, если он не проснется, никто нам не объяснит, чем он здесь занимался.
Джеру осмотрелась. Центральная звезда-крепость сияла намного сильней. Наше укрытие теперь просто было залито светом и зноем, а все эти канаты совсем не давали тени.
- Есть идеи, юнга?
Возбуждение после рекогносцировки быстро покидало меня.
- Нет, сэр.
Покрытое потом лицо Джеру стало напряженным. Я заметил, что она бережет левую руку. Там, у стручка-детской, она упомянула, что повредила палец, но с тех пор ни разу о нем не заговорила и теперь не стала тратить на него время.
- Ладно… - Она сбросила с себя снаряжение призрака и глотнула воды через патрубок капюшона. - Юнга, ты за старшего. Попробуй прикрыть Паэля своей тенью. И если он придет в себя, спроси, что ему удалось узнать.
- Да, сэр.
- Хорошо.
И она исчезла, растаяла в тени канатов, словно с детства среди них играла.
Я нашел место, с которого мог держать круговой обзор, и постарался прикрыть Паэля своей тенью, хоть и не верил, что это поможет.
Делать было нечего. Я просто ждал. Корабль призраков шел каким-то неведомым курсом, и узор теней от канатов сдвигался и разворачивался. Мне показалось, что я ощущаю вибрацию - медленную гармоничную дрожь, проходившую по всему телу гигантского корабля. Возможно, так звучат низкие голоса призраков, перекликающихся между собой от кормы до носа. Полезно было напомнить себе, что все вокруг меня - абсолютно все - было чужим и что я очень далеко от дома.
Я считал удары сердца и вдохи и пытался сообразить, сколько тянется секунда.
- Тысяча один, тысяча два…
Человек не может не следить за временем: время для нас основной ориентир, оно поддерживает связь мозга с реальностью. Но я все время сбивался со счета.
И никакие старания не помогали отогнать мрачные мысли.
В драматические моменты, вроде встречи с призраком, ты не соображаешь, что происходит, потому что организм блокирует мысли: на каком-то уровне ты знаешь, что сейчас раздумывать некогда. А теперь я не двигался, и на меня разом навалилась вся боль последних часов. У меня до сих пор ныли голова, спина и, конечно, сломанная рука, не говоря уже о глубоких ссадинах и ранах под перчатками. И похоже, я растянул плечо здоровой руки. Болел палец на ноге - я подумал даже, не сломал ли еще одну кость в этом жутком мире, где кости у меня становятся хрупкими, как у старика. И еще у меня саднило в паху, и под мышками, и под коленями, и на локтях, натертых скафандром. А ведь я привык к нему: обычно я бывал куда выносливее.
И лучи солнца, бившие в спину, тоже меня доставали: казалось, я лежу под нагревательным элементом духовки. Голова болела, желудок скручивало, в ушах стоял звон, а перед глазами плавали черные мушки. Может, дело было в усталости и обезвоживании, а может, и не только в этом.
Я стал перебирать в памяти детали операции, в которой побывал с Джеру. Лучше бы не вспоминал.
Ладно, столкнувшись с призраком, я выдержал и не выдал расположения Джеру. А вот когда она бросилась в атаку, я замешкался в первые, самые важные секунды. Может, окажись я крепче, комиссар не блуждала бы сейчас одна в чаще, когда ее все время отвлекает боль в сломанном пальце.
Наша подготовка предусматривает все, в том числе и такие запоздалые приступы раскаяния в минуты затишья. Нас учат, как их подавлять, или, еще лучше, извлекать из них уроки. Но оказавшись один в металлических зарослях, я почувствовал, что все, чему меня учили, вряд ли мне пригодится.
Хуже того, я начал задумываться о будущем, а этого никогда не следует делать.
Мне не верилось, что академик добился успеха со своими не желающими работать устройствами. И хотя разведка прошла увлекательно, мы так и не нашли ничего, похожего на мостик, и не обнаружили уязвимого пункта, с которого можно было бы начать атаку, и единственной нашей добычей оказался набор механизмов, в которых мы ничего не понимали.
Я впервые всерьез задумался о том, что вряд ли выберусь из этой переделки, что я умру, когда откажет скафандр или когда взорвется звезда, но в любом случае через несколько часов, не больше.
"Живущий кратко горит ярко". Так нас учили. Долгая жизнь делает вас консервативным, боязливым и эгоистичным. Человечество уже совершало эту ошибку, и она превратила нас в расу рабов. Живи быстро и яростно, потому что ты ничего не значишь - в счет идет только то, что ты делаешь для своего рода. Но я не хотел умирать.
Если мне больше не увидеть Меркурия, я не стану проливать слезы. Но сейчас моей жизнью являлся флот. И рядом были свои, народ, с которым я учился и служил вместе, такие, как Хэлл и даже как Джеру. В первый раз в жизни обретя чувство товарищества, я не желал так скоро с ним расставаться и в одиночку срываться во тьму - тем более если все это впустую.
И, может быть, у меня еще есть выбор.
Не знаю, сколько времени прошло, пока не вернулась Джеру. Она приволокла с собой серебристое одеяло. Шкуру призрака. И стала ее выворачивать. Я бросился ей помогать.
- Вы вернулись к тому, которого мы убили…
- И освежевала его, - отдуваясь, закончила она. - Просто соскребла эту дрянь ножом. Оболочка снимается легче легкого. И, смотри-ка… - Она быстро надрезала сверкающее полотнище, потом сложила края, провела пальцами по шву и продемонстрировала мне результат. Места разреза было даже не видно. - Самогерметизирующаяся и самозалечивающаяся оболочка, - сказала она. - Запоминай, юнга.
Мы принялись натягивать изрезанную шкуру над нашим убежищем, сооружая нечто вроде навеса, чтобы закрыть Паэля от солнца. На шкуре осталось несколько примерзших кусочков плоти, а вообще-то работать с ней было все равно что с тонкой, легкой металлической фольгой.
Оказавшись в тени, Паэль заворочался. Его стоны отражались на капюшоне яркими светящимися пятнами.
- Займись им! - прикрикнула на меня Джеру. - Заставь попить.
Пока я исполнял приказ, она открыла свою аптечку и стала опрыскивать раствором пальцы на левой руке.
- Дело в скорости света, - сказал Паэль.
Он забился в угол нашего ПУ, подтянул колени к груди. И голос, должно быть, звучал чуть слышно: биолюминесцентные знаки на скафандре распадались на фрагменты, и коммуникатор выдавал несколько возможных вариантов звучания.
- Поясните, - предложила Джеру сравнительно мягким тоном.
- Призраки нашли способ изменить скорость света внутри крепости. А именно - увеличить ее. - Он принялся толковать о квагме, физических константах и скрученных измерениях пространства-времени, но Джеру нетерпеливо взмахнула рукой:
- Как вы это выяснили?
Паэль стал перебирать свои призмы и решетки.
- Воспользовался вашим советом, комиссар. - Он поманил меня к себе. - Смотри, малыш.
Я увидел, как луч красного света, рассеченный и преломленный призмой, пройдя сквозь дифракционную решетку, нарисовал на листке гладкого пластика четкий узор из точек и линий.
- Понимаешь? - Он шарил взглядом по моему лицу.
- Простите, сэр…
- Длина световой волны изменилась. Она увеличилась. Красному свету полагается иметь длину волны, э… на одну пятую короче, чем мы здесь видим.
Я изо всех сил старался понять. Я поднял руку.
- Разве тогда эта зеленая перчатка не должна выглядеть желтой или синей?..
Паэль вздохнул:
- Нет. Твое восприятие цвета зависит не от длины волны, а от ее энергии. Закон сохранения энергии действует даже здесь, его призраки не нарушили. Так что каждый фотон несет ту же энергию, что и раньше - и передает тот же "цвет". А энергия фотона пропорциональна его частоте, следовательно, и частота не изменилась. Но поскольку скорость света равна произведению частоты на длину волны, увеличение длины волны влечет…
- Увеличение скорости света, - закончила Джеру.
- Да.
Я мало что понял. Я отвернулся и стал смотреть на свет, лившийся сквозь канаты мимо нашего навеса.
- Значит, мы видим те же цвета. Но свет этой звезды движется немного быстрее. И какая разница?
Паэль покачал головой:
- Малыш, универсальные константы, такие как скорость света, заложены в структуру Вселенной. Скорость света входит в соотношение, известное как структурная константа. - Он начал бормотать что-то про заряд электрона, но Джеру его оборвала.
Она сказала:
- Кейс, структурная константа определяет силу электромагнитного поля.
Это до меня дошло.
- И если увеличить скорость света…
- То поле слабеет. - Паэль встряхнулся. - Подумай хорошенько. Скрепленность молекул человеческого тела зависит от электромагнитного взаимодействия. Здесь электроны не так прочно связаны с атомом; и атомы в молекулах не так прочно связаны друг с другом. - Он постучал по корке у меня на руке. - Поэтому твои кости стали хрупкими, а твоя кожа легче повреждается и отслаивается. Понимаешь? Ты тоже часть пространственно-временного континуума, мой юный друг. Фокусы призраков сказываются и на тебе. А скорость света в этой адской дыре продолжает возрастать - насколько я могу судить из этих жалких экспериментов, - и значит, ты с каждой секундой становишься все более хрупким.
Странная это была мысль, жуткая, что можно манипулировать устройством Вселенной - самой основой существования. Я обхватил руками плечи и задрожал.
- Есть и другие следствия, - уныло продолжал Паэль. - Падает плотность вещества. Возможно, наши тела со временем начнут крошиться. И температура диссоциации уменьшается.
- Это еще что? - огрызнулась Джеру.
- Понижается температура плавления и кипения. Не удивительно, что нам так жарко. Странно другое: что биологические системы оказались устойчивее электромеханических. Но если мы не выберемся отсюда, наша кровь скоро вскипит…
- Хватит! - приказала Джеру. - Что со звездой?
- Звезда - это скопление газа, склонное коллапсировать под действием собственной тяжести. Но тепло термоядерного распада в ее ядре создает направленные вовне потоки газа и излучения, противодействующие тяготению…
- А при изменении структурной константы…
- Равновесие нарушается. Комиссар, по мере того как гравитация проигрывает в этой затяжной войне, звезда испускает больше света - она быстрее сгорает. Это объясняет наблюдения, сделанные нами за пределами кордона. Но это не надолго.
- Новые, - сказал я.
- Верно. Взрывы, при которых слои звездной оболочки сбрасываются в пространство, - симптом дестабилизации. Звезда стремится к новому равновесию. Скорость, с которой наша звезда приближается к катастрофе, соответствует отмеченному мной сдвигу световой скорости. - Он улыбнулся и прикрыл глаза. - Единственная причина влечет так много следствий. С эстетической точки зрения это довольно красиво.
Джеру кивнула:
- Теперь по крайней мере понятно, что погубило корабль. Все системы управления действуют на основе тончайших настроек электромагнитного поля. Должно быть, электроника просто взбесилась…
Мы стали разбираться в причинах катастрофы. Наш "Живущий кратко горит ярко" принадлежал к классическим GUT-кораблям, их конструкция уже тысячу лет оставалась в сущности неизменной. Жилой купол, прочный прозрачный пузырь, вмещающий экипаж в двадцать человек. Купол насажен на цилиндр-хребет, ведущий к GUT-двигателю.
Как только мы пересекли линию кордона - тогда-то и погасли все огни на мостике, - система контроля отказала и вся резервная энергия двигателя рванулась наружу. Хребет корабля вбило в купол, как гвоздь в череп.
Паэль мечтательно рассуждал: