В садике Кате почему-то сразу не понравилось, как только из двери на нее вдохнуло особым спертым воздухом, которым насквозь пропиталось двух этажное здание, а в уши ударил истерический детский плач. На стенах были нарисованы картинки как в больнице, а мальчики в группе сидели прямо на полу и все почему-то по четыре человека. И по их раскладу Катька сразу поняла, что здесь ее будут бить. Даже девочки с обметанными простудой губами не внушали доверия. Катя очень захотела обратно к маме, но маме махнула рукой чужая тетка в белом халате, и мама сбежала. У этой тетки были такие сизые туфли со шнурочками, хотя было непонятно, как она их завязывает, складываясь огромным телом пополам. Плакать было нельзя, потому что тетка сказала: "А тем, кто у нас плачет, я укол в попу ставлю иголкой. Вот такой!"
Большая толстая нянька в разношенных тапках с обрезанными задниками крикнула другой тетеньке воспитательнице: "Савины девчонку от бабки привели, я пока с кастрюлями разберусь, да покормлю ее с ложки, а то голодной останется! Бабкины-то сами не кушают!" Но кормить с ложки Катю не потребовалось, она скушала все сама, а нянька только диву давалась, глядя, как она в обед крошит себе хлеб в суп и молча разминает его ложкой. Катя старалась поменьше обращать на себя внимание няни, она понимала, что если та ее примется кормить, то засунет в рот и морковь, и лук вареный, все то, что Катя тихонько складывала из садиковского супа в кармашек фартука.
В коллектив Катя вписалась, в принципе, без проблем, организовав всеобщие посиделки с куклами и машинками под большим столом, где кушали воспитатели и няньки. Но все-таки она проявила строптивость, отказавшись, решительно и твердо, принимать во внутрь морковные пудинги и вообще морковь в любом виде. Персонал садика счел ее пунктик на счет моркови незначительным, не зная, что на прогулке за верандой Катя всем желающим гадает на картах.
Вообще-то в Катиной группе почти все оказались подонками общества. Во-первых, они там, оказывается, все сикались, как близнецы, шнурки еще не умели завязывать, толкались. А одна девочка как-то раз так укусила Катю за щеку так, что ее только нянька с трудом оторвала. Из щеки текла кровь, мама несла плачущую Катю на плече и всю дорогу ругалась. Эта маленькая кусачая девочка была дочкой няньки из старшей группы. Эта мама ее нарочно в няньки пошла, чтобы такую дрянь в садик взяли. Мест в самой младшей группе вообще не было, и ее сунули сразу в Катину группу, чтобы потом оставить на второй год. Девочка почти не разговаривала, поэтому ей было полезно общаться со старшими, но вот всем остальным… В первый же день она перекусала всех, даже няньку. Понятно, что со временем это у нее пройдет, но ведь пока пройдет, она же всех загрызет! Мама хотела опять пойти жаловаться ко Льву Абрамовичу, но тут им встретился возвращавшийся из школы Терех.
- Здравствуйте! Теть Валь, а чо это Катька воет? - тут же поинтересовался он.
- Здравствуй, Терех! - сказала мама сквозь слезы. - Не видишь, полщеки чуть с мясом ребенку не выдрали! Дряни! Подонки общества!
Терех потоптался в раздумье, глядя им вслед. А Катя перестала плакать, хотя щека нестерпимо болела, при нем почему-то плакать было стыдно. И от того, как Терех засвистел на весь двор, еще почему-то стало страшно за маленькую кусачую девочку - нянькину дочку.
В садике у них был забор из досок. Там была дырка. Некоторые доски отодвигались, и вообще-то можно было из этого садика сбежать. Но маме бы это не понравилось, и Катя оставалась в садике, с тоской глядя на высокий забор. Иногда через забор к ним проникали чужие мальчики с соседних дворов. Они щелкали семечки за верандой, говорили нехорошие слова и громко смеялись, когда воспитательница давала детям картонные рамочки и уговаривала их поверить, что рамочки - волшебные, что через них они сразу же увидят, какой у них замечательный мир здесь, за забором. Кате было стыдно глядеть в рамочку и говорить неправду воспитательнице при тех смеющихся взрослых ребятах, тем более, что, разложив на воспиталку простенький пасьянс, Катя поняла, что скоро для нее самой мир сожмется до размеров картонной рамки. Муж ее бросит, квартиру разменяют, а воспиталке с сыном достанется комната в коммуналке с пьющими драчливыми соседями. Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие!
И вот на другой день, когда Катя пошла в садик с перевязанной щекой, произошли очень важные события как раз из-за этой дырки в заборе.
Чужие мальчики пробрались к ним за веранду не одни, а с раненым голубем. Катя плакала, читала им стихи, которые успела выучить, но голубя они ей не отдали. Они так и заиграли его до смерти, отдав Катьке его только похоронить в конце прогулки. Катя с девочками долго его хоронили, вырыв совочками глубокую могилку, на дно которой положили пожухлые листья. До самого обеда они надеялись, что голубь оживет, поэтому с погребением не торопились. Все плакали, даже кусачая нянькина дочка. А мальчики все смеялись, смеялись над ними до тех пор, пока через забор к ним вдруг не пролез Терех. Он сразу же начал всех бить. Всех. Катя закрыла лицо руками, потому что такой поднялся шум! Все заревели, девочки сказали, что щеку Катьке вон та девочка откусила. Катя видела через ладошки, как Терех подошел к той девочке и сказал: "Хошь, сопля, сейчас Москву покажу?" Что он сделал дальше, Катя не видела, она зажмурилась, но сопля тут же истошно завизжала.
И когда Терех дернул ее за руку и потащил к забору, потому что к ним уже бежали воспитательница и две няни, то она безвольно дала ему себя увести из этого ужасного места.
Весь день они ловили в холодной запруде какого-то мотыля для продажи, потому что Тереху очень нужны были деньги, чтобы освободить негров Америки. И еще Терех, оказывается знал, как надо добывать мотыля зимой. А зимой рыба вообще клевала только на мотыля. И теперь уже Кате можно пойти с ним ловить рыбу из-подо льда, потому что она уже ходит в садик. Потом они отправились на рынок, чтобы продать мотыля рыбакам, а там их поймали два сердитых милиционера. Они их там нарочно ждали. Из отделения Катю забрала зареванная мама. И Катя ей еще, сдуру, так обрадовалась!
Тетя Дуся прямо в отделении вцепилась Тереху в волосы и очень громко сказала, что дома убьет его окончательно и бесповоротно. У нее что-то такое было на лице, что милиционеры из жалости даже не стали оформлять Тереха на учет в детскую комнату, как обещались, пока они там ждали родителей. Катя так устала за день, так хотела домой! Если честно, она вообще в ментовку идти не хотела, потому что боялась, что ее там тут же обреют под Котовского. Мама так сильно прижимала ее к себе дорогой, и Катя думала, что это замечательно - вернуться, наконец, после такого дня домой. А мама дома взяла папин ремешок и впервые выпорола Катю больно-пребольно.
Боже мой, какой это был день, какой день! Грехи наши тяжкие! А потом, в самом конце этого ужасного дня Катя лежала и думала, что во всем-таки негры виноваты, а они еще для них мотыля хотели продать! И с Терехом ей папа строго-настрого запретил общаться, а у него бабка, между прочим, два аквариума купила! И еще Терех обещал купить подводную жабу. Он на рынке видел, как их дядька немой продавал. Жабы были белые, а немтырь всем на бумажке показывал их название. А Тереху он назло долго бумажку не давал, но Тереху фиг чего не дашь, Терех все равно исхитрился и прочел, что жабу зовут - "Амазонская". И Терех тогда еще так удивился, докудова немтыри за жабами добрались. А теперь из-за папы никогда эту жабу Катьке не повидать.
Попа болит, щека болит, душа болит… И уже в полудреме, Катя подумала, что раз Терех собрался продавать мальков из аквариума на рынке, то надо обязательно взять с него честное слово ни в коем случае не отдавать деньги этим гадким неграм. В принципе, с балкона крикнуть можно, в случае чего…
ДЕВЯТКА ПИК
Потеря это, большая потеря… Как говорится на панихидах, невосполнимая… Плохая карта, лживая. Острие вверх у девятки пик всегда означает, что при любом раскладе ждут тебя слезы. И вот обычно ведь туз червовый, к примеру, хорошая светлая карта. Означает подарок или дружественный дом женатых людей. Тепло означает и радость. А при девятке пик он меняется, при ней все карты меняются. Вот и червовый туз становится вдруг западней, где ждут тебя соблазны, а устоять перед ними сил не останется. И как радуешься выпавшему королю! Ищешь его карту, желая узнать, думает ли о тебе твой король? Думает, думает! Такое ведь удумает, раз тебе, милая, девяточка выпадает… Имеет нескромное желание к даме, как в старых книгах писали. Что ты вылупилась-то, как враг народа? Чашки, иди, мой! Выросла такая большая, в садик уже собирается, а чашки помыть… Нет, удивляюся я тебе, просто поражаюсь даже! От горшка - два вершка, а пасьянс у нее, как, прости ты меня старую, как у… Вот слов даже ведь нет!
* * *
Зима только начиналась, когда Катя впервые самостоятельно вышла во двор гулять. На Кате была надета белая кроличья шапочка и черная цигейковая шубка, из тех старых запасов, что папа и мама покупали в Москве до ее рождения. А валенки-самокатки у нее тоже были белые, их папа купил на рынке. Варежки ей мама связала из кроличьего пуха, и еще у нее были красные санки. Близнецы Саша и Ваня поглядели на нее с самой верхушки деревянной горки с нескрываемым восхищением, поэтому она решила еще немножко постоять на ступеньках подъезда. К ней тут же подбежал Терех и показал кулак. Катя хотела зареветь, но она уже понимала, что все мальчики так просто шутят, и даже обрадовалась ему, потому что ей очень хотелось спросить его про жабу. Хотя она понимала, что мама, которая запретила разговаривать ей с урками, следит из окна. А Тереху было некогда, он тут же подскочил к Бобке, Кузьке и еще одному мальчику с такой же грязной веревочкой от ключа на шее. До четырех Катя уже считать умела, поэтому она решила, что на первый раз хватит, и заторопилась домой, пока ее не побили. Но тот, другой мальчик очень заинтересовался ее санками. Он, не обращая внимания на Тереха, подошел к ней и стал молча тянуть санки к себе. Катя поняла, что мальчик к ним пришел с другого двора на их горку. А Терех как раз чем-то менялся с Кузькой, поэтому совсем не видел, как мальчик дернул санки так, что Катя скатилась по заледеневшим ступенькам. Он только услышал, как она заревела. И очень плохо, что встать она не успела, если бы даже она хотя бы на коленки поднялась, то было бы не так больно, когда этот мальчик сразу же на нее упал. А потом на нее вообще все сверху попадали. Воздуха не хватало, уши заложило от чужого крика и кричать самой было уже невмоготу. А еще мама, встав на табуретку, кричала сверху из форточки, чтобы от Кати отошел этот урка. Но когда Терех ее выдернул из-под того мальчика, Катя поняла, что мама неправа, что Терех очень даже полезный. Она опять начала с ним все равно разговаривать, но в целом разговор не получился, потому что жабу Терех, оказывается, так и не купил.
Они пошли кататься на горку. Без Тереха Катя залезть бы туда побоялась, сверху ее запросто могли и столкнуть. Но когда они подошли на горку вдвоем, то ее никто не толкал, все наоборот ждали, пока она скатится. И Катя каталась и каталась, а потом еще каталась до обеда, и после обеда она тоже каталась, потому что обедать, как не кричала ей мама, она не пошла…
В тот день она увидела Валеру - старшего брата Саши и Вани. Нет, она ведь еще раньше знала, что у них есть старший брат, которого зовут Валера… Но когда она это просто знала, она ни разу не видела его выше стоптанных ботинок. Он вышел из подъезда и оглядел весь их двор, горку. И все тоже сразу же посмотрели на него. Даже Танька Терехова, которая сидела на скамейке со своей подружкой Зелькой. Казалось, что не только Катя, а весь мир посмотрел тогда на Валеру с восхищением. А он спокойно прошелся по двору и залез на торчавшую из-под снега железяку. Из-под сдвинутой на бок шапки выбивались светлые кудри, а сам он был весь такой… такой замечательный… Нет, Макаровна ей рассказывала, что старший брат у Саши и Вани - чисто прынц какой-то! И, увидев впервые Валеру, Катя поняла, что он действительно самый настоящий принц. Она оттолкнула Тереха и бросилась с санками туда, где на засыпанной снегом перекладине для выбивания ковров кувыркался, не обращая внимания на мелюзгу, самый красивый на свете Валера.
Сколько же ему в тот день годов-то вдарило? Дайте-ка, подумать… Валера был старше Таньки на год, а Тереха - на два с небольшим, потому что Терех был моложе Таньки как раз на год с лишним. А Катьке тогда четыре с половиной было, точно! Значит, Валерию на тот момент десять годков натикало. И что уж там говорить, хорош он был необыкновенно. А для такой девицы, как Катерина, которая раньше всех только с башмаков видала, а потом - прижмурившись, потому как ей первой ото всех доставалось, так это был вообще конец света. И, главное, ничего гадкого, в отличие от Тереха, она про Валерия ни разу не слышала. Только самые лестные отзывы о его несравненной красоте. И когда она столкнулась с этой красотой нос к носу, тот час смогла ее оценить по достоинству. Не зря, видать, в садике в ней изо всех сил развивали картонными рамками чувство прекрасного.
И вот тогда ей снова стали сны с картами. Ложась спать, она теперь думала только о Валере. Но и во сне Катя никак не могла понять, какой же масти Валера? Когда-то давно, когда она видела только его ботинки, она это знала, а теперь… До самого утра она все старалась разгадать, да так и не могла понять, кто же он в ее пасьянсе? Он постоянно менялся, улыбаясь ей своей замечательной улыбкой, на которую она не могла не ответить, кувыркаясь на заледеневшем турникете. Вот он поднимается вверх, и она точно видит, что он - валет, но вот он опять перевернулся и стал королем, и она знает, что он обязательно еще перевернется, потому что страстно хочет только одного - стать тузом…
Теперь, когда ей стало можно гулять одной во дворе, Катя распрощалась и с родительским запретом на общение с Терехом. Без него бы Танька и Валера в свои игры ее бы не взяли, хотя они им предлагала почитать стихи, которым ее научили в садике. Они бы и говорить с ней не стали без Тереха. Это Терех, лениво растягивая слова, тогда сказал сестре: "Ты чо, Танька, цепляешься к Катерине? Пускай с нами играется!" И Катьку взяли. Правда, ей теперь все время влетало от мамы, когда она уходила искать секретики за дом или в чужой двор Кузьки и Бобки.
Сам Терех ходил в ту зиму уже в первый класс и, невзирая на малолетство, игрался, с кем хотел, даже с семиклассниками. Да и не столько игрался, сколько дрался, просто ужас как! Чуть что не по нраву, как даст! Легкий пушистый снежок во дворе уже был кое-где в ярко-красных капельках крови, это там уже с кем-то Терех поигрался. Его за это самое так часто раньше и отправляли из садика к Макаровне, а обратно в группу, по просьбам родителей, неделями не принимали. Но из школы-то не отправишь! А когда весной весь двор начал играть в напильники, то Терех стал выходить на прогулку только с огромным, хорошо заточенным рашпилем. По этой причине его боялись даже старухи, сидевшие на лавочках у подъездов, поэтому и звали его просто Терех, из вредности.
Валерка был самым большим, самым красивым и самым умным. Раньше его, конечно, звали Валет, как и всех дворовых Валерок и до него и после. Нет, он уже был даже не Валет, а целый король. И по пшеничным волосам, вившимся волнами, Катя однажды поняла, что он самой настоящей червонной масти.
Мама Валя все ворчала и настраивала Катю против Тереха. Она искренне считала его уркой. Просто уже весной Терех, перевесившись вниз с их балкона, затянутого голубой стеклотканью, срезал все первоцветы для нее у соседки с нижнего этажа. И хотя, по-честному, вовсе не Катя подбила тогда Тереха на хулиганство, а его сестра Танька, которая все шипела, что соседка у них - мещанка, раз столько цветов на балконе развела, но Кате все равно было тогда очень приятно. А мама, после крупного разговора с соседкой, в слезах кричала ей, что из-за этого урки ей пять рублей пришлось заплатить, а на них неделю жить можно! А соседка, ей назло, эту пятерку взяла, да на георгины извела! У нее, дак, георгины будут к осени, а им жрать нынче нечего! Но Катя только улыбалась и представляла, что когда-нибудь цветы, ага, георгины, ей подарит и сам Валера…
Все дома вокруг во дворе были одинаковые, из красного кирпича. Среди них можно было бы потеряться, но как раз их дом можно было определить по цифрам. Сбоку на торце их дома белым силикатным кирпичом были выложены цифры: "1960". Это был год сдачи дома и год рождения Катьки. Она давно поняла, как это плохо быть такой соплей, даже меньше близнецов Саши и Вани, и очень старалась побыстрее вырасти. Для этого она каждый день съедала всю кашу, из-за того, что, когда она не могла без Тереха забраться на ставшую к весне высокой перекладину, Валерка смеялся над ней: "Мало каши ела!" И хотя каша в садике была с комками, на подгоревшем молоке, но, морщась от брезгливости, она съедала ее всю, поскольку каждый вечер боялась, что ребята ее все-таки прогонят и не возьмут с собой висеть вниз головой на турникете…
Неожиданно за все время только к той весне у Тереха все-таки получилось с мотылем! Мотыль весной пошел на рынке со свистом. Папа его ходил на рыбалку теперь редко, только когда тетя Дуся уезжала в деревню. И Катя радовалась про себя, что самому Тереху теперь тоже из-за мотыля ходить на рыбалку некогда. К рыбалке она почему-то относилась с настороженностью, а все равно бы пошла, потому что мама каждый день ей говорила, что если она только еще раз, хотя бы только разок пойдет с Терехом на рыбалку… Обиделась Катерина на мать, короче. Подумаешь, в ментовке день просидела, так сразу ремнем по заднице! А если бы мама знала, сколько раз Терех ее куда звал, а она не пошла, так у мамы бы сразу ресницы накладные отклеились!
Из-за мотыля Тереха все теперь уважали, даже Валерка. Потому что они теперь каждое воскресенье ходили на Тереховские деньги все вместе в кино. Правда, Катя половину в фильме обязательно не понимала, а потом бежала за всеми и всю дорогу спрашивала, что же там, в фильме было по-настоящему. Доставала всех, короче.
"Сыновья Большой Медведицы" ей понравились, но только там тоже было много непонятного. Например, почему дети у этих индейцев ходили по экрану голыми? Некоторые из них были значительно больше Катьки. Стыдно ведь как-то без трусов. Интересно, а этих вот индейцев Терех тоже хотел освобождать? Вначале всем трусы надо бы купить. А то ведь просто стыд сказать кому.