А я действительно произнес эти слова серьезно. Я ни на что не намекал. Но мне вспомнилось жужжание мухи: "Остерегайся… Остерегайся Дахут, Алан… остерегайся Дахут…" И мне вспомнились пустые глаза слуг, их равнодушные лица. Ее рабы. Или рабы ее отца.
Я не отброшу меч. Но спрячу его.
- Понятия не имею, о чем ты, Дахут, - настойчиво сказал я. - Правда. Я именно это и имел в виду.
Она, как мне показалось, поверила мне. И на таких условиях - довольно пикантных, учитывая, что происходило в Нью-Йорке и древнем Исе, - наш завтрак продолжился. В этом был даже своеобразный шарм. Несколько раз я ловил себя на мысли, что думаю о мадемуазель именно так, как она хочет, чтобы я о ней думал. Мы не спешили и закончили в одиннадцать. Она предложила мне проехаться по ранчо, и я с облегчением отправился переодеваться. Несколько раз мне приходилось касаться пистолета Макканна и листьев в кобуре, чтобы очистить разум от сомнений. Дахут умела очаровывать.
Когда я спустился, на ней были штаны для верховой езды, а ее волосы были убраны вверх и уложены вокруг головы, будто шлем - шлем, сотканный из кос. Мы пошли в конюшню, где стояло около дюжины первоклассных лошадей. Я осмотрелся в поисках черного жеребца. Его в конюшне не было, но одно стойло оставалось пустым. Я выбрал смирную чалую, а Дахут - длинноногого гнедого. В тот момент мне, конечно же, хотелось увидеть "сад камней" де Кераделя. Пока мне не довелось этого сделать. Мы ехали по ухоженной верховой тропе, которая иногда шла у самой воды, но на большей ее части скалы и деревья скрывали океан. Пейзаж был необычным и очень подходящим для одиноких прогулок. Наконец мы добрались до стены и двинулись вдоль нее. Наверху была натянута колючая проволока, и я подозревал, что сквозь нее пропущен ток. Видимо, когда Лиас перелезал через стену, ее здесь не было. Я подумал, что он не только получил урок, но и преподал его. То тут, то там мой взгляд натыкался на смуглых невысоких людей. Я видел, что они вооружены дубинками, но не заметил другого оружия. Когда мы проезжали мимо, эти люди падали на колени.
Наконец мы очутились у массивных ворот, охраняемых полудюжиной человек. Далее тянулись луга, поросшие низкими кустарниками, издалека похожими на притаившихся людей. Я подумал, что именно здесь бедняга Лиас повстречал псов, что не были псами. Сейчас, при свете солнца, на свежем воздухе во время скачки история растеряла все свое правдоподобие. Но все же было в этом месте что-то пугающее. Я будто ненароком упомянул об этом, и Дахут, скрывая удивление, ответила:
- Да, но тут хорошо охотиться.
Она поехала вперед, не уточнив, на кого она здесь охотилась. Я и не спрашивал, ибо этот ответ сразу же заставил меня поверить в историю Лиаса.
Мы подъехали к краю стены, и, как и говорил Макканн, она упиралась в скалу, заслонявшую океан.
- Я хотел бы взглянуть на море оттуда, - сказал я и, прежде чем она успела ответить, слез с лошади и забрался наверх.
С вершины скалы открывался вид на океан. В паре сотен ярдов от берега на воде покачивалась рыбацкая лодка с двумя людьми. Увидев меня, один из них забросил в воду сеть. Что ж, похоже, Макканн уже занимался делом.
Я спустился вниз и вернулся к Дахут.
- Как насчет того, чтобы выехать за ворота? - спросил я. - Хочу посмотреть окрестности.
Она поколебалась, затем кивнула. Мы вернулись и, миновав охранников на воротах, выехали на дорогу. Вскоре мы заметили старый дом, полускрытый высокими деревьями. От дороги его отделяла каменная стена, а у ворот околачивался Макканн, невозмутимо смотревший, как мы приближаемся. Дахут проехала мимо, не взглянув на него. Я чуть отстал и выронил записку, проезжая мимо Макканна. Вот что я ухитрился написать тайком, в надежде на эту встречу: "Что-то явно не так, но нет конкретных доказательств. Где-то тридцать человек, все, похоже, вооружены. С внутренней стороны стены проволока под напряжением".
Я догнал мадемуазель, и мы проскакали еще около мили.
- Насмотрелся? - спросила она.
Я кивнул, и мы двинулись в обратный путь, вновь проехав мимо Макканна, который так и стоял у ворот, будто и не пошевелился. Но записки на дороге уже не было.
Охранники увидели нас и открыли ворота. Тем же путем, которым уехали, мы вернулись в дом. Я так и не увидел камней.
Дахут повеселела и раскраснелась после прогулки.
- Я пойду купаться, - сказала она. - А затем устроим ланч на яхте и небольшой круиз.
- Хорошо, - сказал я. - Надеюсь, я не усну опять, как вчера.
Ее глаза сузились, но выражение моего лица было совершенно невинным.
- Не уснешь, - улыбнулась она. - Уверена, что ты уже акклиматизировался.
- Надеюсь, - ответил я угрюмо. - Вчера за ужином я, наверное, был плохим собеседником.
- Вовсе нет. - Она снова улыбнулась. - Моему отцу ты понравился.
Рассмеявшись, она пошла в дом.
Тот факт, что я понравился ее отцу, меня обрадовал.
Это было прекрасное морское путешествие в компании обворожительной девушки. Только когда один из членов ее команды упал на колени, в то время как я проходил мимо, я почувствовал, что здесь происходит нечто зловещее. И вот теперь я ужинал с де Кераделем и мадемуазель. Разговор с де Кераделем увлек меня, и я забыл, что являюсь пленником. Я сумел пообщаться с ним как ученый с ученым - у меня не было такой возможности в тот вечер, когда Билл уговорил меня вывести де Кераделя из себя. Пусть его манера разговора походила на манеру иерофанта, объясняющего неофиту элементарные мистические практики, пусть для него были фактами многие допущения, не принятые современной наукой, будто он на собственном опыте убедился в их истинности, - это не имело для меня значения. Этот человек был удивительно хорошо образован и отличался блестящим умом - меня изумляло, как можно было узнать столь многое за одну человеческую жизнь. Он рассказывал о ритуалах Осириса, о поклонении Тифону, которого египтяне также зовут Сетом Рыжеволосым, об элевсинских и дельфийских мистериях так, будто видел их воочию. Он описывал их в мельчайших подробностях - и не только их, а и другие, куда более древние и темные ритуалы, ныне похороненные во тьме веков. Ему были ведомы темные секреты шабашей, а как-то он заговорил о поклонении Коре, богине-дочери, которая была также известна под именем Персефоны, или Гекаты, или, в древние времена, - как жена Аида, королева теней, дочерьми которой были фурии.
Тогда я и рассказал ему о том, что мне довелось увидеть в пещере в Дельфах, где греческий священник с душой язычника призвал Кору… И я видел, как величественная - и пугающая - фигура проступает в дыму, курящемся над древним алтарем…
Он внимательно выслушал меня, не перебивая, будто моя история вовсе не показалась ему удивительной, а затем спросил:
- А являлась ли она ему раньше?
- Я не знаю, - ответил я.
- Но если и так, - теперь он обратился к мадемуазель, - то, что она явилась доктору Каранаку, весьма значимо. Это доказывает, что он…
Дахут перебила его, и мне показалось, она одарила отца предостерегающим взглядом.
- Что он подходит. Да, отец.
- Воистину это интересный опыт. В свете этого и других вещей, которые вы мне рассказали, удивительно, что в первую нашу встречу вы были настроены так… враждебно по отношению к подобным идеям.
- О! - ответил я. - Я был пьян и враждебно относился ко всему.
Он обнажил зубы в улыбке и рассмеялся.
- Вы не боитесь говорить правду.
- Ни пьяным, ни трезвым, - ответил на это я.
Какое-то время он молча изучал меня, а затем сказал скорее сам себе:
- Не знаю… возможно, она права… Если бы я мог ему доверять, это бы так много для нас значило… Он любознателен… Его не пугает темная мудрость… Но достаточно ли он храбр?
- Если бы не был - что бы я здесь делал? - ответил я, рассмеявшись.
- И правда, отец, - сказала, зловеще улыбаясь, Дахут.
Де Керадель хлопнул рукой по столу, будто пришел к какому-то решению.
- Каранак, я говорил вам об эксперименте, который меня очень интересует. Вместо того чтобы быть вольным или невольным наблюдателем… или не наблюдателем, это мне решать… - Он сделал многозначительную паузу, давая мне почувствовать скрытую в этих словах угрозу. - Я предлагаю вам поучаствовать в этом эксперименте. У меня есть причины считать, что в случае удачи награда будет неизмерима. Я делаю это не без умысла. Признаюсь, что пока мой эксперимент не увенчался полным успехом. Определенных результатов я достиг - но не тех, на которые надеялся. Но то, что вы рассказали мне о Коре, доказывает, что вы - не преграда для материализации этих существ… сил или сущностей, если вам так угодно, неведомых энергий, которые могут принимать форму и облекаться в материю, повинуясь неким законам. Законам, которые можно познать. И которые уже познаны. К тому же в вас течет кровь древнего Карнака, и в вас живет память этой древней культуры. Возможно, она подскажет мне что-то, что я упустил. Возможно, с вашей помощью сущность, которую я хочу призвать, проявится во всей своей силе - и дарует силу нам.
- Что это за сущность? - спросил я.
- Вы сами назвали ее, - ответил он. - Та, что пробуждалась в Алькаразе в древнем Карнаке. Сущность, которую призывал в свои храмы мой народ задолго до того, как были возведены стены Иса или камни Карнака… Собиратель в пирамиде… Тьма…
По моей коже пробежал мороз, но де Керадель этого не заметил. Я ожидал этих слов и был к ним готов.
Я посмотрел на Дахут и долго не отводил взгляда. Я надеялся, что хотя бы де Керадель поверит в эту мою уловку. Наконец я тоже хлопнул рукой по столу.
- Де Керадель, я с вами.
В конце концов, разве не для этого я сюда прибыл?
ГЛАВА 16
Mael bennique
- Выпьем же за это! - сказал де Керадель.
Он отпустил слуг, открыл шкафчик и достал оттуда графин, прочно закупоренный пробкой. Графин был наполовину полон какой-то зеленой жидкости. Де Керадель налил три рюмки и быстро закрыл графин. Я поднял рюмку.
- Подождите! - одернул он меня.
Со дна рюмки поднимались пузырьки - и, глядя на них, я представил себе крошечные бриллианты в бокале или кристаллы на дне моря у самого берега, кристаллы, преломляющие солнечный свет. Они всплывали все быстрее и быстрее, от зеленого напитка вдруг повалил пар, затем жидкость посветлела, стала прозрачной.
Де Керадель поднял рюмку.
- Каранак, добровольно ли вы присоединяетесь к нам?
- Добровольно ли ты присоединяешься к нам, Ален де Карнак? - вторила ему мадемуазель.
- Добровольно, - ответил я.
Мы чокнулись и выпили.
Это был странный напиток. Он проник в мой мозг и нервы и подарил мне невероятное ощущение свободы, сбросил с меня оковы ограничений, обратил мои старые представления о мире в прах и вытряхнул этот прах из моей головы. Я чувствовал себя змеей, сбросившей старую кожу. Воспоминания тускнели, таяли, изменялись. Неописуемое чувство свободы… Мне было дозволено все, ибо я был по ту сторону добра и зла, подобно богу. Я мог делать все, что хотел, ибо нет ни добра, ни зла, а лишь воля моя…
- Теперь вы с нами, - сказал де Керадель.
- Теперь ты с нами, Ален, - прошептала мадемуазель.
Ее глаза, казалось, были закрыты, но мне помнилось, будто я вижу в них пурпурное пламя. Де Керадель заслонил глаза ладонями, но мне почудилось, что между его пальцев льется свет.
- Каранак… - сказал он. - Ты не спросил меня, что это за Собиратель… Что это за сущность, которую я хочу призвать. Это оттого, что ты уже знаешь?
- Нет, - ответил я и хотел было сказать, что для меня это не имеет значения, но тут же понял, что это имело значение для меня, что мне было важно знать это.
- Один гениальный англичанин, - продолжал де Керадель, - однажды идеально сформулировал материалистическое кредо. Он сказал, что само существование человека - случайность, лишь миг в истории планеты. Он указал, что наука все еще ничего не знает о той цепочке причин и следствий, которая повлекла за собой превращение мертвой органики в предков человека. А если бы наука и знала, это было бы не важно. Голод, болезни, войны - сиделки человечества, именно они привели к постепенному развитию существ, наделенных сознанием. И эти существа были достаточно умны, чтобы понимать свою ничтожность. История прошедших времен состоит из крови и слез, молчаливого согласия, нелепых ошибок, слепых бунтов и пустых надежд. В конечном итоге энергия нашей Солнечной системы иссякнет, Солнце погаснет, наша планета будет опустошена. Человечество исчезнет, а все человеческие достижения будут забыты. Материя перестанет осознавать себя. Все вернется на круги своя. И весь человеческий труд, вся увлеченность, все сострадание, любовь или все муки человеческие этого не изменят.
- Это не так, - сказал я, чувствуя, как нарастает во мне ощущение божественной силы.
- Это так лишь отчасти, - ответил де Керадель. - Неправда то, что жизнь - это случайность. То, что мы зовем случайностью, является лишь проявлением неизвестных нам законов. Жизнь происходит из жизни. Не обязательно от жизни в нашем понимании, но от чего-то, чья сущность являлась - и является - жизнью. Правда то, что боль, страдания, скорбь и ненависть являются основой человечности. Правда, что наша раса была взращена голодом, болезнями и войной. Но также правда и то, что существуют мир, счастье, сострадание, чувство прекрасного, мудрость… Хотя возможно, что мир, счастье, сострадание, красота, мудрость - это лишь отражение чего-то иного, как в водной глади лесного пруда отражаются цветы на берегу. Но все эти вещи существуют… Мир, красота, счастье и мудрость. Существуют. А значит… - Де Керадель все еще закрывал глаза руками, но я чувствовал его взгляд на себе, будто он пытался заглянуть мне в душу. - То, что вдохнуло жизнь в первичный бульон, должно содержать все это в себе. Потому что создание не может обладать тем, чем не обладает создатель.
Конечно, я знал это. Зачем тратить силы, убеждая меня в таких банальностях?
- Это самоочевидно, - сказал я.
- И также должно быть самоочевидно, - продолжал де Керадель, - что, поскольку у этой сущности, создавшей нас, есть и темная, зловещая, жестокая сторона, наш путь к ней, наш единственный путь к ее иной стороне должен проходить сквозь боль, страдания, жестокость и зло. - Он прервался, а затем продолжил с напором: - Разве не об этом говорит любая религия? Человек может приблизиться к Создателю лишь посредством страданий и скорби. Жертвоприношения… Распятия!
- Это правда, - ответил я. - Крещение кровью. Очищение в боли. Перерождение в скорби.
- Струны, которых мы должны коснуться, прежде чем возникнет совершенная гармония, - прошептала мадемуазель.
Мне показалось, что в ее голосе прозвучала насмешка. Я обернулся. Дахут не открыла глаз, но уголки ее губ были приподняты в усмешке.
- Жертвы готовы, - сказал де Керадель.
- Так давайте же жертвовать! - откликнулся я.
Де Керадель отнял руки от лица. Зрачки его светились, и казалось, что его лицо, кроме пылающих глаз, скрывает тень. Мадемуазель подняла взгляд, и я увидел ее глаза - два озера фиолетового пламени.
Это не показалось мне странным - тогда.
С задней стороны буфета было зеркало. Я взглянул туда и увидел, что мои глаза тоже горели - в них полыхал дикий огонь золотистого цвета, и мое собственное лицо, казалось, утопало в тени.
И вновь это не показалось мне странным - тогда.
- Жертвы готовы, - повторил де Керадель.
- Воспользуемся же этим! - воскликнул я, вставая.
Мы вышли из столовой и поднялись по ступенькам. Моя странное состояние не проходило - наоборот, оно лишь усиливалось, и с ним во мне росла безжалостность. Я должен был отнять жизнь, но что такое одна жизнь или множество жизней, если из них будут построены ступени лестницы, по которой я выйду из пещеры на солнечный свет? Если я призову то, что жило до начала самой жизни… Смогу управлять им… Повелевать Создателем…
Де Керадель взял меня за руку, и я вошел в свою комнату. Он сказал, чтобы я разделся и вымылся, и вышел. Я разделся, и моя рука коснулась чего-то у левой подмышки. Кобура с пистолетом. Я забыл, откуда она у меня, кто дал ее мне, но этот кто-то говорил, что важно… очень важно, чтобы я не потерял и не отдал ее… жизненно необходимо. Я рассмеялся. Эта игрушка необходима для призыва Создателя Жизни? Я отбросил кобуру в угол комнаты…
Де Керадель был рядом, и я подумал: "Как я не заметил, что он вошел сюда?" Я вымылся и сейчас был обнажен. Де Керадель обернул повязку вокруг моих бедер. Он надел сандалии мне на ноги и продел руки в рукава хлопковой мантии. Затем он отошел, и я увидел, что и он облачился в такую же мантию, перехваченную поясом из металла или дерева.
Таким же поясом была перехвачена его грудь.
На них были какие-то серебристые символы… но разве серебро может меняться, перетекать из одной руны в другую? На голове у де Кераделя был венец из листьев дуба, а на поясе висели длинный черный нож, черная булава, черная овальная чаша и черный кувшин…
Дахут смотрела на меня, и я подумал: "Почему я не увидел, как она вошла сюда?" На ней тоже была хлопковая мантия, но пояс был золотым, а символы на нем - красными, и из красного золота была лента, что удерживала ее волосы, и браслеты на руках. В руке она держала острый как бритва золотой серп.
Они надели на меня черный пояс с серебряными символами и возложили на мою голову венок из листьев дуба. Де Керадель снял булаву с пояса и передал ее мне. Я вздрогнул и уронил ее. Он подобрал булаву, вложил ее мне в руку и сжал мои пальцы на рукояти. Я хотел разжать их и не мог, хотя прикосновение к этой булаве и было ненавистно мне. Я поднял ее к лицу и осмотрел. Она была тяжелая… почерневшая от возраста… как и пояс… как и венец. Она выглядела так, будто ее вырезали из цельного куска дуба, и заканчивалась тяжелым навершием.
Mael bennique! Дробящая Грудь! Разбивающая Сердце! Я понял, что почернела она не от времени, а от крови.
Мое чувство божественности ослабело. Что-то внутри меня будто пришло в сознание, принялось нашептывать мне… Что-то шептало мне: именно для того, чтобы остановить эту булаву, я давным-давно проделал весь путь из Карнака, убил Дахут… Что я ни в коем случае не должен использовать эту булаву… Но я обязан продолжать свой путь… Как и раньше, в древнем Исе, продолжать, окунуться в это древнее зло, чтобы… чтобы…
Де Керадель смотрел на меня, его глаза пылали адским пламенем.
- Ты один из нас, Носящий Булаву! - прорычал он.
Рука Дахут коснулась моей, ее щека коснулась моей. Меня вновь охватил восторг, затмив сомнения, - но будто эхо этого сомнения все еще оставалось во мне.
- Я с вами - но я не подниму булаву, - сказал я.
Моя рука вырвалась из руки Дахут, пальцы разжались, и я отбросил mael bennique прочь.
- Ты сделаешь так, как я велю, - мрачно заявил де Керадель. - Возьми булаву.
- Терпение, отец. - Голос Дахут был милым, нежным, но в нем слышалась угроза, как и в голосе ее отца. - Он понесет чашу и кувшин и поступит, как предписано. Он будет кормить пламя. Ничего не выйдет, если он не поднимет булаву по собственной воле. Имей терпение.
- Однажды ты уже предала отца ради любовника, - яростно ответил он.
- И я могу поступить так снова… - твердо заявила она. - И что ты можешь сделать с этим, отец?