В конце концов был выбран номер 12. Как и в соседних комнатах, здесь было три окна, все на одной стене; комната была высокой и необычно длинной. Камина, конечно, не было, но печь была красивым и довольно старым сооружением из литого чугуна, на одной стороне которого было изображение Авраама, приносящего в жертву Исаака. Больше ничего примечательного в комнате не было, единственной интересной картиной была цветная литография с видом города, относящаяся примерно к 1820 году.
Приближалось время ужина, но, когда Андерсон, освеженный привычным омовением, спускался по лестнице, до звонка оставалось еще несколько минут. Он посвятил их изучению списка постояльцев.
Как принято в Дании, их имена были написаны на большой доске, разделенной на строчки и колонки. Номера комнат были обозначены в начале каждой строки. Список был далеко не впечатляющим. Среди соседей значился адвокат-немец и несколько коммивояжеров.
Единственным пунктом, дающим пищу для размышлений, было отсутствие в перечне комнат номера 13, но и это Андерсон уже замечал с полдюжины раз, когда останавливался в датских отелях.
Он не мог не удивиться тому, до какой степени неприятие этого числа распространено так сильно, что препятствует нумерации им комнат, и решил спросить у хозяина, действительно ли он и его коллеги часто сталкиваются с постояльцами, отказывающимися жить в 13-й комнате.
Ему было нечего сказать мне (я излагаю историю так, как слышал от него) о том, что произошло за ужином, и вечер, потраченный на распаковывание и раскладывание одежды, книг и бумаг, был не намного богаче событиями. К 11 часам он решил лечь спать, но для него, как и для многих других людей в наши дни, совершенно необходимой прелюдией к постели (если, конечно, собираешься спать) было чтение нескольких страниц печатного текста, и тут он вспомнил, что книга, которую он читал в поезде, именно та, что только и могла удовлетворить его в настоящий момент, лежала в кармане пальто, оставленного на вешалке у входа в столовую.
Сбегать вниз и найти ее было делом одной минуты, и поскольку в коридорах было совсем светло, оказалось нетрудно найти дорогу к собственной двери. Так, по крайней мере, думал мой кузен, но, когда он подошел к ней и повернул ручку, дверь никак не хотела открываться, и он уловил звук быстрого движения за ней в ее сторону. Он, конечно же, ошибся дверью. Где его комната - направо или налево? Он взглянул на табличку: номер 13. Его комната должна быть слева, там она и оказалась. И лишь после того как он лег в постель, прочел привычные несколько страниц из своей книги, задул свечу и повернулся на другой бок, чтобы уснуть, он сообразил, что, в то время как на регистрационной доске отеля номера 13 не было, такой номер в действительности существовал. Он пожалел, что не поселился в нем сам. Может быть, тем самым он оказал бы хозяину небольшую услугу, предоставив ему возможность рассказывать направо и налево, что благородный английский джентльмен прожил в ней три недели и она ему очень понравилась. Но может быть, ее использовали в качестве помещения для слуг или чего-нибудь в этом роде. В конце концов, она не была столь же просторной, чем его собственная. Сквозь дрему он оглядел свою комнату, контуры которой были еле различимы в тусклом свете уличного фонаря.
Странное явление, подумал он. Комнаты при слабом освещении обычно выглядят больше, чем они есть на самом деле, но эта, казалось, сократилась в длину и соответственно выросла в высоту. Ну и ну!
Сон был важнее этих досужих размышлений… и поэтому он отошел ко сну.
На следующий день после приезда Андерсон атаковал виборгский архив. Он был, как и следовало ожидать в Дании, радушно принят, и ему был предоставлен самый свободный доступ ко всему, что он хотел видеть. Документы, разложенные перед ним, были гораздо более многочисленными и интересными, чем он ожидал. Кроме официальных бумаг здесь была большая папка с письмами, имевшими отношение к Юргену Фриису, последнему католику, занимавшему епископский престол, и в них неожиданно обнаружилось множество забавных и, как говорится, "интимных" подробностей частной жизни и черт характера. Много говорилось о принадлежавшем епископу доме в городе, где он сам не жил. Жилец же, занимавший дом, был скандальной личностью и камнем преткновения для реформаторского движения. Он был, как гласили письма, позором города, занимался колдовством и черной магией и продал душу дьяволу. Архиепископ смело встречал эти обвинения, демонстрируя свое отвращение к черной магии, и требовал, чтобы его противники изложили свои обвинения перед компетентным судом (церковным, разумеется), дабы разобраться в этом деле до конца. Никто не мог более, чем он, быть готовым и желать осудить магистра Николаса Франкена, если тот действительно окажется виновным в любом из тех преступлений, в каких его обвиняли неофициально.
У Андерсона хватило времени лишь на то, чтобы мельком пробежать следующее письмо протестантского лидера Расмуса Нильсена перед закрытием архива, но он уловил его общий смысл, заключающийся в том, что христиане больше не считали себя связанными решениями римских пастырей и что епископский суд не был и не мог быть компетентным в рассмотрении столь серьезного дела.
Когда мистер Андерсон ушел из архива, его попутчиком оказался старый джентльмен, заведовавший этим учреждением, и, пока они шли, разговор перекинулся на бумаги, о которых я только что говорил.
Герр Скавениус, архивариус Виборга, хоть и был прекрасно осведомлен об общей направленности документов, находившихся в его ведении, не был специалистом по периоду Реформации. Он сильно заинтересовался тем, что рассказал Андерсон. Он сказал, что с большим удовольствием будет ждать выхода в свет публикации, в которой мистер Андерсон обнародует их содержание.
- Ох уж этот дом епископа Фрииса, - добавил он, - величайшая загадка дня состоит в том, где он находится. Я тщательно изучил топографию старого Виборга, но вот невезение: в старой поземельной книге владений епископа, составленной в 1560 г., большая часть которой хранится в нашем архиве, отсутствует как раз тот кусок, где содержится перечень недвижимости в городе. Ну да ладно. Может быть, когда-нибудь я найду его.
После небольшой прогулки - я забыл, по каким местам, - Андерсон вернулся к "Золотому льву", ужину и постели. По пути к своей комнате он вспомнил, что так и не поговорил с хозяином об отсутствии в отеле номера 13, а также о том, что так и не удостоверился в том, существует ли на самом деле номер 13, прежде чем заводить разговор о нем.
Решение напрашивалось само собой. Была дверь с ясно различимым номером, и за ней шла какая-то деятельность, так как когда он приближался к двери, то слышал внутри комнаты шаги и голоса (или голос). В течение нескольких секунд, на которые он задержался, чтобы удостовериться в наличии такого номера, звук шагов прекратился (по всей видимости, перед самой дверью), и он с легким испугом услышал быстрое свистящее дыхание человека, находящегося в сильном возбуждении. Он прошел дальше в свою комнату и вновь с удивлением обнаружил, насколько меньше она казалась теперь, чем тогда, когда он выбирал ее. Это было легким разочарованием, но не более. Если он сочтет ее недостаточно большой, то без труда сможет переселиться в другую. Между тем он захотел что-то достать (насколько я помню, носовой платок) из чемодана, который носильщик поставил на весьма хилый табурет у стены в дальнем от кровати углу комнаты. Чудные дела - чемодана не было видно. Его переставили не в меру ретивые слуги; несомненно, содержимое поместили в гардероб. Но нет, там не было никаких вещей из чемодана. Это было досадно. Мысль о краже он отверг сразу же. Подобное редко случается в Дании, но определенная глупость, что отнюдь не такая редкость, явно была совершена, и с горничной следовало бы строго поговорить. Однако что бы ему ни требовалось, это не было настолько необходимым для его комфорта, чтобы нельзя было подождать до утра, поэтому он решил не звонить в колокольчик и не тревожить прислугу. Он подошел к окну, открывавшемуся направо, и выглянул на тихую улицу.
Напротив стояло высокое здание с большими плоскостями глухой стены; прохожих не было; ночь была темной, и мало что вообще было видно.
Свет падал ему в спину, и он видел свою четкую тень на противоположной стене. Также тень бородатого мужчины из номера 11 слева, который сначала дважды прошел туда и обратно в рубашке, потом причесывался, потом переоделся в ночную сорочку. Также тень постояльца из номера 13 справа. Это было более интересно. Номер 13, как и он сам, стоял у окна, опершись локтями на подоконник, и смотрел на улицу. Похоже, это был высокий худой мужчина, а может быть, женщина? По крайней мере, он (или она) прикрывал свою голову чем-то вроде драпировки, перед тем как лечь спать. Андерсон вспомнил, что на лампе был красный абажур, а сама лампа сильно мигала. Тусклый красноватый отблеск на противоположной стене явно то усиливался, то угасал. Он немного высунулся из окна, чтобы получше рассмотреть фигуру соседа, но за складкой какой-то светлой, возможно, белой материи на подоконнике он не мог различить ничего.
Тут с улицы послышались отдаленные шаги, и их приближение, похоже, вернуло 13-й номер к сознанию того, что его могут увидеть, поскольку тот внезапно и резко отошел от окна и красная лампа погасла. Андерсон, куривший сигарету, положил окурок на подоконник и отправился спать.
На следующее утро он был разбужен горничной, принесшей горячую воду. Он привстал на постели и, подобрав правильные датские выражения, произнес как можно отчетливее:
- Зачем вы двигаете мой чемодан? Где он?
Как нередко бывает, горничная рассмеялась и ушла, не ответив ничего определенного.
Андерсон, весьма раздраженный, сел на кровати, намереваясь вернуть ее обратно, но не двинулся с места, глядя не отрываясь перед собой. Его чемодан стоял на табурете - там, куда его поставил носильщик, когда Андерсон въехал в этот номер. Это был глубокий шок для человека, гордившегося своей наблюдательностью.
Как это могло ускользнуть от него прошлым вечером, он не мог понять. Так или иначе, чемодан стоял на своем месте.
Дневной свет выявил нечто более, чем чемодан, - истинные пропорции комнаты с тремя окнами, и успокоил ее жильца в том, что его выбор был неплохим. Когда он почти оделся, то подошел к среднему из трех окон взглянуть, какая на улице погода. Его ожидал еще один шок. Вчерашним вечером он был страшно ненаблюдательным. Он готов был десять раз поклясться в том, что курил у окна справа, перед тем как лечь спать, а окурок лежал на среднем окне.
Он начал спускаться вниз к завтраку. Он запаздывал, но 13-й номер был еще более медлительным - около двери все еще стояли ботинки - мужские ботинки. Значит, в 13-м номере жил мужчина, а не женщина. Только теперь он увидел номер на двери: 12. Он подумал, что, наверное, прошел мимо 13-го номера, не заметив его.
Три глупых ошибки за двенадцать часов - это было слишком много для методичного, аккуратного человека, потому он вернулся, чтобы удостовериться. Следующим номером после 14-го был 12-й, его собственный. 13-го номера не было вообще.
После нескольких минут, посвященных тщательному продумыванию того, что он ел и пил за истекшие 24 часа, Андерсон решил отказаться от этой затеи. Если его зрение или мозг подводят его, у него будет еще уйма возможностей, чтобы убедиться в этом; если нет, тогда он столкнулся с весьма интересным явлением. В любом случае за дальнейшим развитием событий стоит последить, решил он.
Днем он продолжил изучение епископской переписки, которую я уже подытожил. К его разочарованию, она была неполной. Было только одно письмо, относящееся к делам магистра Николаса Франкена. Оно было от епископа Юргена Фрииса к Расмусу Нильсену.
Оно гласило:
"Хотя мы ни в коей мере не согласны с вашим мнением касательно нашего суда, я буду готов, если потребуется, дать вам всевозможный отпор, но что касаетсяпреданного нам и любимого нами магистра Николаса Франкена, против которого вы выдвинули лживые и гнусные обвинения, то, поскольку его больше нет с нами, этот вопрос в настоящее время отпадает. Что касается ваших последующих заявлений о том, что апостол и евангелист св. Иоанн в своем боговдохновенном "Апокалипсисе" описывает святую римскую церковь под личиной и символом блудницы в пурпуре, то да будет вам известно…" и т. д.
Несмотря на все усилия, Андерсон не смог найти ни продолжения этого письма, ни подсказки о сущности или способе "исчезновения" casusa belli. Он мог только предполагать, что Франкен умер внезапно; и поскольку минуло всего лишь два дня между датой последнего письма Нильсена (когда Франкен, очевидно, был еще жив) и письма епископа, смерть явилась полной неожиданностью.
После обеда он нанес короткий визит в Хальд и выпил чаю в Беккелунде; при этом он никак не заметил, хоть и был в несколько нервозном состоянии духа, никаких признаков того, что глаза или разум подводили его, как он опасался, исходя из утренних событий.
За ужином он оказался рядом с хозяином.
- Чем объяснить, - начал он после несущественного разговора, - что в большинстве гостиниц в этой стране номера 13 нет в перечне комнат? Я заметил, что у вас его тоже нет.
Хозяина, казалось, позабавил этот вопрос.
- Надо же, вы заметили это! По правде говоря, я сам задумывался об этом один или пару раз. Я уже говорил, что образованный человек не должен обращать внимания на подобные суеверия. Я сам окончил Высшую школу Виборга, и наш старый учитель всегда резко выступал против этого. Он уже давно умер… это был хороший и честный человек и всегда был готов помочь и делом, и советом. Я помню, как мы, мальчишки, в один снежный день…
И он погрузился в воспоминания.
- Значит, вы считаете, что нет никаких препятствий к тому, чтобы иметь 13-й номер? - спросил Андерсон.
- А! На всякий случай. Понимаете, профессии меня обучил мой бедный старый отец. Вначале он содержал гостиницу в Аархуусе, а потом, когда родились мы, переехал сюда, в Виборг, его родной город, и управлял "Фениксом" до самой своей смерти. Это было в 1876 году. Потом я начал свое дело в Силкеборге и всего лишь год назад въехал в этот дом.
За этим последовали еще подробности о состоянии дома и дел, когда они перешли в его руки.
- А когда вы переехали сюда, номер 13 был?
- Нет, нет. Я собирался рассказать вам об этом. Видите ли, в подобном заведении приходится ориентироваться главным образом на потребности деловых людей - коммивояжеров. Попробуйте-ка поселить их в 13-й номер. Да они скорее будут спать на улице. Что касается лично меня, то для меня не имеет ни малейшего значения, каков номер на двери моей комнаты. Я им так прямо и говорил, но они упорно считают, что он принесет им неудачу. Между ними ходит уйма всяких историй о людях, ночевавших в 13-х номерах и сходивших с ума или терявших своих лучших клиентов… и тому подобное, - сказал хозяин, после того как безуспешно пытался подыскать более образное выражение.
- Тогда для чего же вы используете ваш номер 13? - спросил Андерсон, понимая, что его жадное любопытство никак не соответствовало важности вопроса.
- Мой тринадцатый номер! Разве я не говорил вам, что такого в доме нет? Я думал, вы это сами заметили. Если бы он существовал, то находился бы рядом с вашим.
- Ну да, я просто подумал, точнее сказать, вчера вечером мне показалось, что я видел дверь с номером 13 в своем коридоре; в самом деле… я почти уверен в этом, поскольку видел ее и позавчера.
Разумеется, герр Кристенсен в ответ на такие слова рассмеялся, как и ожидал Андерсон, и еще раз подчеркнул, что никакого номера 13 в отеле нет и до него не было.
Андерсон почувствовал некоторое облегчение от уверенного тона собеседника, но сомнения не рассеялись, и он начал склоняться к выводу, что лучшим способом удостовериться в том, действительно ли он стал жертвой иллюзии или нет, было пригласить хозяина к себе в номер и выкурить с ним по сигаре в тот же вечер. Несколько фотографий английских городов, которые были у него, создавали весьма удобный предлог.
Герр Кристенсен был польщен приглашением и с удовольствием согласился. Примерно в 10 часов он должен был прийти, но перед этим Андерсон должен был написать несколько писем, поэтому он поднялся к себе. Он чуть было не покраснел, признаваясь в этом, но не мог отрицать, что начинал сильно беспокоиться по поводу существования номера 13; поэтому он подошел к своей комнате со стороны номера 11, чтобы не проходить мимо той самой двери или места, где она должна быть. Он быстро и внимательно окинул взором комнату, когда вошел в нее, но в ней не было ничего необычного, кроме необъяснимого ощущения, что она была меньше, чем обычно.
Сегодня не было проблемы присутствия или отсутствия его чемодана.
Он сам опустошил его и засунул под кровать. С некоторым усилием он выкинул из головы мысль о номере 13 и сел писать письма.
Его соседи вели себя спокойно. Время от времени открывалась дверь и в коридор выставлялась пара ботинок или мимо проходил коммивояжер, мурлыкая что-то себе под нос, а на улице порой грохотала по неровной булыжной мостовой телега или слышались быстрые шаги по тротуару.
Андерсон разделался со своими письмами, заказал в номер виски с содовой, потом подошел к окну и начал изучать глухую стену напротив и тени на ней.
Насколько он помнил, номер 14 занимал юрист, степенный человек, за едой мало говоривший и обычно погруженный в изучение небольшой стопки бумаг, лежащей рядом с его тарелкой. Однако он явно имел привычку давать выход своим эмоциям, когда оставался один. Иначе зачем надо было ему танцевать? Тень из соседней комнаты явно свидетельствовала о том, что именно так оно и было. Вновь и вновь его тонкий силуэт пересекал оконный проем, он махал руками, а вытянутая нога делала удивительно проворные движения.
Он был босиком, но на полу должен был быть расстелен толстый ковер, поскольку ни один звук не выдавал его движений.
Герр Андерс Йенсен, адвокат, танцующий в 10 часов вечера в гостиничном номере, был подходящей темой для исторической картины в торжественном стиле, и мысли Андерсона, как у Эмили в "Мистериях Удольфо", начали "сами складываться в стихотворные строчки":
Когда вернусь к себе в отель,
Часы пробьют десяток раз,
И все решат, что не в себе я,
Но мне на это наплевать.
Но вот когда я дверь закрою,
То… скинув обувь, в пляс пущусь.
И пусть ругаются соседи,
Я буду танцевать всю ночь,
Поскольку знаю я закон,
И несмотря на весь их стон,
Протесты я отвергну прочь.