Алекс де Клемешье. Цивилизация некоторых
Папин полотер сломался окончательно и бесповоротно. Сережке было до слез жаль механическую каракатицу - почему-то именно ее он любил больше других вещей, придуманных папой. Каждое Сережкино утро начиналось с появления в комнате полотера… Вернее, сперва в комнату заглядывала няня Нина, говорила "Подъем!" или "Пора вставать, соня!", а потом запускала машинку. Полотер деловито пробегался по медовому паркету, осматривался, перебирая суставчатыми лапками, помигивая желтыми огоньками и попискивая, а потом так яростно принимался за работу, будто от скорости и тщательности уборки зависела чья-то жизнь. А сонный Сережа, подпихнув плечом уголок подушки под щеку, нежась под теплым одеялом, прищуренным глазом подглядывал за его передвижениями. Фронт работ механизма был разбит на секторы: справившись с площадкой от угла до подоконника, он вспыхивал зелеными лампочками и перебирался в сектор, занимаемый письменным столом. Ловко лавируя между ножками стола и плотно придвинутого стула, он удовлетворенно урчал, поглощая невидимые пылинки и натирая паркет до маслянистого лоска. Следующий квадрат, следующий - ближе и ближе к Сережкиной кровати, и по мере приближения в Сережкином животе становилось все щекотнее, ведь тапочки неизменно ставили каракатицу в тупик. Если положение всех прочих вещей в комнате, введенное в память полотера при рождении, оставалось неизменным, то тапочки были звеном непостоянным - они могли оказаться левее или правее места, зафиксированного накануне, они могли стоять вместе или порознь. Наткнувшись на них, умная машинка озадаченно замирала, пятилась в нерешительности, объезжала находку по кругу, словно принюхиваясь, робко трогала лапкой-манипулятором. Тапочки были слишком малы, чтобы отнести их к предметам меблировки, и слишком велики, чтобы принять их за мусор: полотер не мог самостоятельно справиться ни с чем, что было крупнее фантика. Обиженно гудя, полотер катился в следующий сектор, иногда неожиданно возвращаясь к тапочкам снова, а иногда просто раз за разом притормаживая по пути. "Оглядывается!" - радовался Сережка, и в этот момент щекотка в животе достигала такой силы, что терпеть ее не было никакой возможности, и мальчишка, беззвучно хохоча, выскакивал из постели, подбегал к каракатице, гладил ее по теплому боку и, сжалившись, уносился из комнаты вместе с тапочками, освобождая прикроватный простор для маленького трудяги.
Полотер ломался и раньше, но тогда был жив отец: мурлыча что-то себе под нос, он разбирал механизм, находил причину поломки, менял детальку, зачищал контакт или подкручивал винтик. Сережка так хорошо помнил все последовательности действий для каждого случая, что мог запросто починить каракатицу и сам, но на сей раз дело было не в оплавившейся изоляции, не в окислившейся клемме и не в сгоревшей лампе - "умер" от старости блок, который папа называл "мозгом" полотера. Все утро Сережка ходил за няней Ниной, демонстрируя ей этот блок, и таки вынудил ее позвонить дяде Вите, который, приехав, только пожал плечами:
- В этом мире, дружок, - грустно сказал дядя Витя, - есть вещи, суть которых понимал только твой отец. Кибернетика сейчас активно развивается и в Америке, и в Японии, да и в нашей стране есть определенные успехи. Но то, чем занимался твой папа, основано на других принципах. "Мозги", созданные американцами или японцами, не оживят твою машинку, а починить ее родной блок… Даже если я передам его на изучение в наш институт, пройдет, может быть, целый год, прежде чем наши ученые разберутся в его устройстве. Да и зачем? Нынешние технологии проще и доступнее, так что имеет смысл купить новый полотер, а не возиться со старым. Ты меня понимаешь?
Сережка сердито сопел в ответ, глядя в угол гостиной. Нос раздражающе выдувал пузыри.
- Черт возьми, Нина! Я никогда не научусь читать выражение его лица! Он понял меня?
- Понял, понял, не волнуйтесь.
- Не станет больше доставать с этой рухлядью?
- Не станет.
- Вытрите ему нос и отведите… в парк, что ли? Пусть отвлечется и успокоится. Заеду в воскресенье.
На самом деле, лучше всего Сережке отвлекалось и успокаивалось на Луне - там было столько интересного! Там были "пейзажи, от которых дух захватывает", как выражался папа. Сережка не знал, есть ли у него этот самый дух, захватывает ли он кого-нибудь, да и слово "пейзажи" ему не особенно нравилось, но чуждая красота, открывающаяся взору из-под полога шатра, действительно завораживала. Другое небо, другие камни под ногами, сверкающие по-другому звезды и чудесная, невероятная половинка глобуса Земли, висящая слева над горизонтом - иногда ярко-синяя, с невесомыми разводами облаков, иногда - чернющая, почти сливающаяся с небом. Эта половинка была настолько близко, буквально за ближайшими глыбами, верхушки которых и составляли ломаную линию горизонта, что Сережку так и подмывало прямо отсюда, из шатра, дотянуться до глобуса рукой. Но в свое время папа объяснил, что расстояния на Луне только кажутся мизерными, а на самом деле до каменных глыб - очень и очень далеко, несколько часов пути, а до Земли - еще дальше.
У Сережки не было нескольких часов, чтобы добраться до обманчивого горизонта, - у него всегда был только один час на всё. Няня Нина называла это время "поигрушками". "Ты наелся? - спрашивала она после обеда. - Тогда можешь заняться своими делами, а после поигрушек мы почитаем. Хорошо?" Иногда он тратил этот час на мозаику и, если новая картинка оказывалась слишком сложной, возвращался к ней несколько дней подряд. Иногда включал игру, в которой надо было кнопочками клавиатуры управлять машинкой на экране, обгонять другие машинки, уворачиваться от столкновения, показывать лучший результат - он увлекался настолько, что забывал и о мозаиках, и о Луне. Но всякий раз ровно через шестьдесят минут в "игровую" входила няня Нина и безапелляционно выволакивала оттуда Сережку, не считаясь с тем, что машинка не доехала до финиша десяток-другой метров, а до полной готовности картинки осталось буквально две-три детальки.
Вообще-то Нинина пунктуальность во всем Сережке очень даже нравилась: если принять распорядок - проще жить. В девять ты готов к завтраку, в десять - к прогулке, ровно в двенадцать - к занятиям математикой и физикой, потом обед, потом - поигрушки и так далее. Никаких вопросов и неудобств. Наоборот, мальчишку крайне раздражало, если в привычный ход вещей вмешивалось что-то постороннее. Например, случалось, что дядя Витя приезжал в гости не в воскресенье, а среди недели, и тогда отменялась прогулка, или в воскресенье, но не в оговоренное время, а например, в обед, и тогда рушились Сережкины планы на ближайшие поигрушки. Или не приезжал вовсе - и это тоже было плохо, было нарушением распорядка, и найти замену запланированному приходу дяди Вити было крайне сложно, потому что "ребенку трудно перенастроиться", как говорила няня Нина. Еще случалось, что Сережа заболевал, и хорошо, что происходило это крайне редко, потому что даже обычная простуда влекла за собой скучный "постельный режим" и неминуемые визиты выбивающего из привычной жизни врача.
Так или иначе, но даже дисциплинированному Сергею иногда не хватало нескольких минут, чтобы закончить свои игры, и это было ужасно обидно, настолько, что он позволял себе выразить протест сердитым сопением, пузырями из носа или, если нос течь отказывался, нарочитым пренебрежением к струйке слюны, сбегающей из уголка губ. Нина, конечно же, нервничала и раздражалась, но виду старалась не показывать, а для положенного после поигрушек чтения выбирала такие интересные книжки, что через пару минут Сережка уже забывал про допущенную в его отношении несправедливость и лез в карман за носовым платком.
В свою очередь, Сережка тоже кое к чему приучил няню. Комната, которую Нина называла "игровой", на самом деле была вторым папиным кабинетом - только знать об этом никому не следовало. Крошечный чуланчик без окон со стоящей на колченогом столике старенькой ЭВМ - конечно же, после папиной смерти он не мог не привлечь внимания, и какие-то люди под руководством дяди Вити обследовали здесь каждый квадратный сантиметр, простучали и промерили тестером стены, пол и потолок. Старенькую ЭВМ, как и более современную машину из основного кабинета-библиотеки, намеревались забрать, увезти в папин институт, но Сережка вцепился в нее мертвой хваткой. Проверили - на диске только игры да специальные программы для обучения отстающих в развитии детей. Махнули рукой - понятно, что все свои разработки Сережкин отец вел и хранил не на этом допотопном динозавре. Данные на всякий случай скопировали - видимо, с намерением когда-нибудь с ними разобраться.
И в отведенное на поигрушки время мальчик закрывался здесь. Поначалу Нина пыталась составить ему компанию, но Сергей устраивал такие истерики, по сравнению с которыми пузырящиеся сопли казались невинной шалостью. Няня смирилась не сразу - бывало, неожиданно распахивала дверь, не особенно понимая, за чем именно пытается застукать подопечного, но и Сережке терпения было не занимать: целый месяц он для виду забавлялся исключительно мозаиками да гонками, а за вторжения наказывал судорожными припадками тут же, на полу чуланчика. И добился своего, выдрессировал - Нина таки подарила ему этот час свободы. Однако данная сделка была окончательной и пересмотру не подлежала: как ни старался Сережка увеличить отведенное на поигрушки время, няня оставалась непреклонной.
А это означало, что такие привлекательные путешествия на Луну приходилось сокращать до минимума. Любоваться пронзительными звездами лунной ночью, или до темных пятен в глазах яркими скалами лунным днем, или выпуклым голубым полуглобусом в любое время лунных суток - да, любоваться можно было бесконечно. А еще тут, под пологом шатра, находилось огромное количество вещей, сделанных руками отца. Да что там! - сам шатер они сооружали вдвоем, вместе! Сережка прекрасно помнил, как утрамбовывал специальной колотушкой грунт вокруг вбитых столбов, как высоко подбрасывало его после каждого удара, как нелепо долго опускался он обратно и как они с папой смеялись над этим!
А потом садились передохнуть, и отец рассказывал о силе притяжения на Луне, о коварной тени, о текучей пыли, о тугоплавких соединениях, встречающихся в лунных породах…
- Понимаешь, Серега, - задумчиво говорил папа, - соединения эти уникальны. Луна из-за своего небольшого размера не могла удержать летучие соединения, образовывавшиеся в процессе магматического развития. Понимаешь, о чем я? Вода, щелочи, углекислота - все ушло в космическое пространство, испарилось, а кислорода здесь никогда не было слишком много - поэтому нет сильно окисленных элементов. Миллионы лет метеориты дробили и перемешивали породу, дробили и перемешивали. Теперь у нас под ногами материал, изобилующий соединениями кальция, магния, алюминия и циркония, сцементированный в единую массу… Ты представляешь, какой это лакомый кусочек для цивилизации потребителей? Ты представляешь, что тут начнется, если люди получат возможность разрабатывать лунные недра?
Сережка представлял. Сначала здесь появятся огромные машины, чудовищные добывающие комплексы, и любоваться "пейзажами, от которых дух захватывает" станет невозможно. Потом Луна превратится в головку сыра, изрытую гигантскими сквозными дырами, а потом - когда-нибудь - и вовсе исчезнет. Не посветит в окно, не наколдует искрящуюся дорожку на море, не подтолкнет теплую волну прилива.
- А знаешь, что самое ужасное? - спрашивал папа.
Сережка не знал и оттого внутренне содрогался - разве может быть что-то ужаснее исчезнувшей Луны?
- Самое ужасное, друг мой Серега, что накроется медным тазом вся наша космонавтика. Уже сейчас появляются недовольные - дескать, ну, вышли в космос, утерли нос американцам, потом они нам утерли - а дальше что? Какая польза от полетов? И один из немногих аргументов за дальнейшее развитие космонавтики - поиск необходимых человечеству ресурсов, полезных ископаемых на других планетах. Понимаешь, о чем я? Пока наша цивилизация в поиске - она будет учиться летать: к Луне, к Марсу, к звездам, к иным мирам. А если цивилизации все поднести на блюдечке… Помнишь, летом, в Переделкино, я показывал тебе гнездо трясогузки?
Сережка помнил - и кучу хвороста под корнями могучего дуба, и беспокойную серую птичку с забавно дергающимся хвостиком, и крохотные яички на дне гнезда-чашки…
- Пока птенчик не вылупился из яйца, он питается веществами, которые его окружают. Потом его кормят мама с папой, а потом он учится летать - чтобы находить пропитание самостоятельно, чтобы знакомиться с другими птенцами, чтобы путешествовать в далекие прекрасные страны. Стал бы он рисковать и делать первый взмах слабенькими крылышками, если бы рядом, в пределах доступности, было полным-полно еды?
Сережка догадывался, что никто не стал бы рисковать.
- Правильно! - подтверждал папа его догадку. - Некоторые считают, что далекие прекрасные страны - это миф, а другие птенцы… Что ж, говорят эти некоторые, пусть другие птенцы из чужих гнезд сами к нам прилетают!
Сережка пытался осмыслить, понять логику подобных слов. А если в других гнездах тоже есть "эти некоторые", которые тоже отговаривают своих птенцов учиться летать, то что же - никто никогда не познакомится?
- Имеет ли право птица называться трясогузкой - или ласточкой, или лебедем, или орлом, - если она никогда не полетит? Нет, в лучшем случае, такая птица - курица, но никак уж не лебедь… Мы ведь с тобою не хотим, чтобы человечество превратилось в цивилизацию кур?
Сережка совершенно точно этого не хотел!
- Ты не представляешь, - мрачнел папа, - какая это была мечта - добраться до звезд! Сколько человек боролось за эту мечту, денно и нощно трудилось над ее осуществлением, сколько жертв, сколько ошибок!.. И сейчас - тысячи и тысячи людей работают, совершенствуют, готовятся… А тут я со своим телепортатором, черт возьми!
Папа так сокрушенно мотал головой внутри шлема, что Сережке становилось невыносимо горько, и слезы сами начинали течь, а вытереть их не было никакой возможности. Папа замечал это, взбадривался, подмигивал хитро и весело:
- Черт возьми, мы же не хотим, друг мой Серега, чтобы космонавты остались без работы? Не хотим, чтобы человечество прекратило летать, едва научившись делать первый взмах крыльями? И вот потому мы о нашем телепортаторе никому не скажем! Слышишь? Ни-ко-му! Мы с тобой обязательно дождемся того момента, когда к Сириусу будут летать все желающие, когда к Бетельгейзе звездолеты будут ходить чаще, чем электрички до Переделкино, когда мы, земляне, - слышишь? - сами отыщем братьев по разуму, - вот только тогда мы раскроем миру нашу маленькую тайну! Договорились? Надеюсь, я доживу до… Ну, а не я - ты-то уж точно доживешь!
И папа, чтобы Сережка больше не расстраивался, катал его на реактивном лунном мотороллере вокруг шатра, поднимаясь высоко над пологом, разгоняясь, тормозя и лихо разворачиваясь на одном месте.
Потом такие совместные путешествия на Луну повторялись все реже и реже - папа вообще стал редко бывать дома днем, прося присмотреть за сыном то соседей, то кого-нибудь из своих коллег-женщин. А если и бывал - в основном хмурился перед экраном ЭВМ в кабинете-библиотеке или ругался с кем-то по телефону. Иногда к нему приходил дядя Витя - "коллега недоделанный", как выражался отец. Сережка помнил, что тогда ни он, ни папа дядю Витю не любили. Незваный же гость в основном кричал на папу, а мальчишку вообще не замечал - наверное, тоже их не любил. Тем удивительнее было, что после смерти отца именно дядя Витя принялся заботиться о Сереже. И хорошо заботился, надо сказать! Не позволил чужим дядям и тетям забрать его в сиротский приют, оформил опекунство, нанял на работу Нину, которая на самом деле была по профессии не няней, а детским психиатром. Сладости приносил, мозаики… Про папу часто говорил - и только хорошее. Ну, и расспрашивал много, приглашая Нину в качестве "переводчика". Почему-то никто, кроме отца и Нины, не понимал, что хочет сказать Сережка.
Расспрашивал, были ли у папы излюбленные места в доме, не случалось ли такого, чтобы папа терялся - заходил в какую-нибудь комнату и вдруг исчезал? Не рассказывал ли он когда-нибудь о своих путешествиях на Луну? Не брал ли Сережку с собой в какие-то необычные места?
- Работайте, Нина, работайте! - шептал он после таких расспросов на кухне, думая, что Сережка не слышит. - Передатчик где-то здесь, я задницей чувствую!
- Я работаю, Виктор Палыч! - обиженно огрызалась няня. - Или вы думаете, что подтирание соплей и слюней - приятное развлечение? А передатчик… Я думала, что он в "игровой", уж слишком неадекватно мальчик реагирует на появление там посторонних.
- Мы проверяли!
- Я тоже. Может, этот ваш телепортатор когда-то и был там - вы же наверняка видели, что туда подведено дополнительное питание от автономного пакетника. А не мог он вывезти аппаратуру?
- Ох, Нина… Ищите, ищите! Озолочу! Если и вывез - наш дебилёныш мог видеть. Втирайтесь в доверие, пытайте, гипнотизируйте - какие там у вас еще штучки? Мне по-хе-ру! Работайте! Вы не представляете, какие средства вложены в этот проект! Каких трудов стоило доставить на Луну приемную аппаратуру! Что я скажу, когда в конце года с меня потребуют отчет? Что без своего дражайшего коллеги я - ноль без палочки?
Однажды Нина тоже закатила истерику - дяде Вите, там же, на кухне, и тоже шепотом. Сережка впервые наблюдал такое шипящее бешенство, и от этого сделалось невыносимо страшно.
- Пять месяцев! Пять месяцев, Виктор Палыч! Без выходных, без отпуска, без личной жизни! Кашки, слюньки, "Чук и Гек" и кособокие качельки в парке! Это невыносимо!
- За это "невыносимо" я плачу вам в месяц столько, сколько не зарабатывает ни одна валютная шалава за целый курортный сезон. А отпуск… Держите ваш отпуск!
На кухонный стол плюхнулось что-то увесистое, а позднее, в тот же вечер, Сережка видел, как за неплотно прикрытой дверью своей комнаты Нина пересчитывает не помещающиеся в руке сиреневые купюры.
- И еще, - добавил тогда на кухне дядя Витя. - "Чук и Гек" - это замечательно, но ведь я, кажется, просил вас сделать акцент на астрономии и физике небесных тел и посмотреть на его реакцию?
- В этих науках он смыслит куда больше меня.
- И?
- Я не могу понять, являются ли его знания теоретическими, или они приобретены посредством личного опыта… Пока не могу! - поправилась Нина, испугавшись чего-то. - Одно знаю точно: все, что когда-либо отец ему рассказывал или показывал, он впитал как губка, запомнил накрепко. Но сделать из усвоенного логические выводы, продлить цепочку, связать "а" и "б"… Шаг влево, шаг вправо - и он начинает плавать, замыкается.
- Значит, молчит как партизан?
- Рано или поздно расслабится и расколется! Если, конечно, ваши фантастические предположения верны. Мне до сих пор кажется, что, даже если телепортация была осуществлена, вряд ли отец стал бы брать больного сына с собой…
- Идите в задницу, дорогая няня! Если бы меня интересовало, что вам кажется…