16
– Дядя Миша, мы пообедаем! – крикнул Жора, и помахал рукой Николаеву и Петровичу.
– Да, Жора, конечно. Мы тоже перекусим пока, – и Петрович помахал им в ответ. – Сережа, вон там есть кафе. Мне – чайку, а себе что хочешь.
– Сделаем, дядя Миша, – и Николаев, вслед за фронтовиком, вошел под навес другого кафе, на другой стороне площади. Это правильно, подумал он. У парней свои интересы, им втроем куда веселее.
Петрович добыл пачку "Явы" и с удовольствием закурил. Предложил Николаеву – тот вежливо отказался. После боя как-то перестало тянуть. Раньше курил, чуть что, а теперь – словно кто заказал. Не тянуло. Правда, аппетит появился, волчий.
– Во всем свои плюсы, – Петрович с улыбкой смотрел на горожан, большей частью жизнерадостных. – Вот курю теперь, сколько влезет, и врачей всех могу послать, куда захочется. Георгий говорит, Маша за ум взялась, наконец-то. И Даша счастлива, вся сияет.
– Видимо, мы нашли друг друга, – согласился Николаев. Вот он одним чаем бы точно не наелся. Шашлыки здесь, конечно, совсем не те, что были давеча на речной косе, но вполне приятные.
Петрович покивал.
– Дашу жалко, – добавил он. – Остальные все уже взрослые. Кто-то уже ума набрался, кто-то еще наберется. А она уже и не девочка, умом-то, а все девочкой считают. Да и личной жизни нет, сам понимаешь.
Николаев вздохнул.
– Я когда с Георгием встретился, – Петрович отхлебнул чая, и довольно зажмурился, что твой кот. – Он с Аввакумом вместе работал здесь. У меня ж еще губная гармошка была, тоже трофейная. Но так Аввакуму понравилась, что подарил. Нельзя было не подарить. А уж как он на ней выучился играть – любо-дорого слушать!
Аввакум-то здесь с середины того века, – продолжал Петрович. – Наверное, последний среди нас был верующий. Каторжанин, бежал с одного из этапов, и под бревна попал. Лес сплавляли, бревна скатывали – его и придавило. Редкостный прохвост! И ничто его не брало, даже ядерная война. Это сейчас пошли зомби и вампиры, раньше все было привычнее. То саранча, то кровавый дождь. Ну хоть ядерная война прекратилась, и на том спасибо.
Мне тридцать пять было, когда на войну пошел. Уже семья, дети. Но как заговоренный: никто из ребят наших, кто со мной пошел, не уцелел. Кто-то инвалидом стал, большинство погибло. Я один – весь в шрамах, но живой и на все годный. Я, когда под грузовик попал, здоровее многих молодых был. Помню, сильно переживал первое время, особенно после двух первых концов света. Аввакум мне и сказал: если ты это наказанием считаешь, то ты арестант, вечный каторжник, и покоя тебе не будет. Для тебя, говорит, каждый конец света будет этапом. Каторгой, то есть. Я вот, говорит, сам каторжник. Однако здесь все понял, и не тосковал, как только понял. Я ему и говорю: что этап, это верно. Но другой этап. Жизненного пути. Он посмеялся, помнится, потом и я засмеялся сам, и уже не переживал. А что толку переживать? Человек, если он человек, везде себе место найдет, и цель найдет, применение.
– А что стало с Аввакумом?
– Ушел. Нашел другую команду, там как раз было одиннадцать, и ушел. Помню, как с нами прощался – вам, говорит, оставаться, пока единоверцев не сыщете. А мне пора. Это ведь он понял, как можно с другими командами встретиться. Никто такого и представить не мог, а он сумел. И ведь неуч, грамоты не знал, до ста едва умел считать. Здесь уже всему научился. Умище был! – и Петрович покачал головой. – Федор потом видел, как это выглядит, когда уходят. И записку принес, от Аввакума. Не саму записку, фотокопию. Точно он передал, была там пара подробностей, о них никто чужой не мог знать.
– Что он передал в записке?
– То и передал, что мы теперь знаем. Соберите двенадцать, одной веры, и как найдете, то зеркала вас пропустят в Царствие Божие.
– То есть те двенадцать умерли?
– Кто знает, – пожал плечами Петрович. – Федор говорит, что вряд ли. Да и Аввакум был горазд красиво сказать. Он ведь здесь уже уверовал, когда понял, что как заговоренный, что его ничто не берет. Пока других спасает – не берет.
– Одной веры, – повторил Николаев, и усмехнулся.
– Мы не верующие, – согласился Петрович. – Никто из нас. Но вера у нас одна, вот так вот.
Николаев отпил еще чая и задумался. Крепко задумался.
– Тебе, верно, интересно, как я тебя нашел? – Петрович добыл еще одну сигарету. – Аввакум мне подсказал. Кто, говорит, твоей веры, всегда тебя заметит и в глаза посмотрит. А если сомневаешься, что это он, то пойди прочь, в другое место, и там он тебя непременно снова встретит. Потому что чувствуете, что одна вера у вас, что свои. Так и выходило.
– А те, которые с нами не остались? Они той же веры были?
– Были, – согласился Петрович. – Но их вера не устояла. Когда конец света наступает, тут и видно, что ты за человек. Кто-то укрепляется в вере, кто-то отказывается от нее. Вот и все. Когда начинается, у тебя полминуты, не больше, чтобы выжить в первый раз. И несколько попыток дается – других спасти. Хотя бы одного. Если спас – значит, прошел отбор. Так мы поняли.
– А я кого спас? – подумал вслух Николаев. – Кошку разве что.
– Кошка тоже живое существо, – пожал плечами Петрович. – Вначале она тебя спасла, потом ты ее. Потом, вспомни: нескольких зомби застрелил. Кто знает, может, они сожрали бы кого-то, кто жив остался.
Николаев снова задумался.
– Ну, нам пора, – Петрович затушил сигарету. – Сережа, старайся не думать об этом много. У нас всех остались там родные и близкие. Это не забыть. Но и горевать по ним постоянно не стоит, никому этим не поможешь. Жить надо. Раз уж выжил.
– Да, я помню. Человек найдет себе цель и применение.
– Именно, – улыбнулся Петрович и крепко пожал ему руку.
* * *
– Дядя Сережа, вот, – Дарья, выбежав встречать его, протянула что-то, похожее на мобильник. – Это вам! Ой, прости, это тебе!
– Что это? – удивился Николаев, обняв ее и Марию.
– Навигатор, – охотно пояснила Дарья. – Прибор такой. Ты же просил, чтобы можно было маршрут составлять? Он умеет! И карту показывает!
– Молодчина, – искренне повеселел Николаев, и заметил, как обрадовалась Дарья. – То, что нужно. Тогда учи, как с ним обращаются.
– Это лучше на улице показывать!
– Так пойдемте погуляем! – предложила Мария. – Поужинаем и погуляем.
* * *
Они дошли до набережной и там присели на лавочку. Дарья увлеченно рассказывала всю дорогу, как пользоваться навигатором, и Николаев, поначалу неуверенно, а минут через пять уже играючи умел включать разные режимы прибора: запоминать дороги, показывать карту и так далее.
– Вот спасибо! – он обнял сияющую Дарью . – А это тебе, – и протянул ей то, что хранил в портфеле – весь день боялся, что сломается.
– Воздушный змей! – восхитилась Дарья. – Настоящий! Сам сделал?
– Сам, – согласился Николаев. Подумаешь, змей. Это сейчас дети не знают и половины тех игр, в какие играли их родители, и делать такие вот простые игрушки не все могут. А в его время во дворе дома – точнее, на ближайшем пустыре – постоянно были соревнования, чей змей выше поднимется. – Показать, как с ним обращаются?
– Я сама! – и Дарья побежала подальше, и через каких-то пару минут уже тянула змея за леску, а тот уверенно, пусть и медленно, набирал высоту.
– Она все еще любит игрушки, – улыбнулась Мария. – Да что там, я сама люблю. Не наигралась, наверное. Она тебе уже рассказала, как мы с ней встретились? На меня тогда напали зубастики, мы их так прозвали – такие мерзкие шарики, с голову размером. Все жрали подряд, что вообще можно разгрызть. У меня уже руки отваливались дисками махать, понимала – все, сейчас сожрут, и тут она пришла на помощь. Я успела заметить, что вся эта зубастая пакость как будто сгорает и лопается. Чуть по Даше молнией не заехала. А она подошла, молча взяла меня за руку и повела. Идет и поворачивает своего Винни-Пуха – эти отовсюду лезли, такая волна была, вспомнить страшно. А она идет, игрушкой своей машет в разные стороны, и все это просто лопается и сгорает. Так и шли, молча. Она улыбается, и за руку меня держит. А я иду, как собачка на поводке, и не пойму, то ли орать от радости, то ли пищать от страха. Пока шли, она, похоже, почти всех спалила, кто нас заметил, потом только отдельные попадались, уже не так страшно, я в себя пришла и сама малость постреляла. Подвела меня к двери, значит, к такой здоровенной и железной, постучала – там нас уже дядя Гоша ждал, и остальные. И только там говорит мне: я, мол, Даша, а тебя как зовут?
Я так и села, – продолжала Мария, глядя, как счастливая Дарья медленно поднимается по склону, по дорожке, а змей парит высоко над ее головой. – Сижу, и реву, потом стыдно было – не передать. Она меня обняла, к себе прижала, как будто это я маленькая, и повторяет, не плачь, мол, мы теперь вместе, мы тебя в обиду не дадим. Потом долго за мной ухаживала – по вечерам сидела рядом, я одна заснуть не могла, утром тоже помогала. Мне как тот милый сон утром приснится, так потом в квартиру было не зайти, мне до сих пор тот запах мерещится. Даже в ванне спать пыталась, чтобы не пакостить нигде.
– Больше не снится?
– Нет, как отрезало. А тебе?
– Еще снится, – Николаев почесал затылок. Честно пытался представить обоих водителей, начиная с таксиста, и не мог простить. Говорил, но сам себе не верил.
Мария сжала его ладонь.
– Значит, не время еще. Ничего, пройдет. У всех проходило, я специально спрашивала. Это я одна была дура...
– Маша!
– Все, прости, не дура. Я одна была такая упертая, похоже. Ну меня и дрессировали, каждое утро, так получается. Дурь выбивали.
– И кто дрессировал?
– Не знаю, – Мария помрачнела. – Я ни в бога, ни в черта не верю. После конца света вообще ни во что не веришь, только в себя и остальных. Потому что все остальное против тебя. Даже хуже, всему остальному на тебя наплевать. Вот и вся моя вера, выходит. А ты?
– Сегодня только задумался, после разговора с дядей Мишей.
Мария прижалась к его плечу.
– Мы с Федей говорили уже. Я спрашиваю: вот если будет нас двенадцать, и пройдем мы все дружно не пойми куда, дальше что? Он говорит, жить. Как все люди живут. Я первое время думала даже, хочу ли я просто жить, как раньше. А теперь поняла, что хочу. Я, конечно, не старею здесь, и вообще твори, что хочешь, я первое время и творила. Но кайфа уже не было. Вот и поняла, что хочу жизни, когда она настоящая, когда все вокруг настоящее. Чтобы как все, чего-то добиться, вырастить детей, состариться, в конце концов, и помереть, пусть даже потом ничего уже не будет. Жора и остальные парни себя иногда солдатами называют. Им, похоже, пока что по кайфу воевать с этими, блин, силами тьмы. А мне давно уже надоело. Одна радость – людей спасать. Когда увидишь, что тебе благодарны, что не дала их убить – ну, ты сам видел – сразу легче становится, и снова жить можно. Опять я разболталась, прости.
– Говори, – он взял ее за руку. – Говори, сколько нужно.
– Ты как она, – улыбнулась Мария. – Тоже так за руку брала меня – и приказывала: говори, не держи в себе. Я и говорила. А потом ее так же слушала. Мне-то что, мне проще – как всем остальным. А она уже большая, а тело все еще детское. Ну, сам понимаешь.
Николаев покивал.
– Она очень стесняется этой темы, – предупредила Мария. – Уже понимает, что женщина, что ей нужно что-то, кроме игрушек и сладостей, но не знает, что делать. Не говори с ней об этом, если сама не заговорит, ладно? Я уже обжигалась, она со мной чуть не месяц говорить не хотела. Еще тетя Надя с ее нравоучениями... в общем, здорово, что ты здесь, ей на самом деле отец нужен. Ну и я, мама и лучшая подруга в одном флаконе.
Дарья подбежала к ним.
– Здорово! – выдохнула она. – Дядя Сережа, сделай мне еще что-нибудь! А лучше научи!
– Конечно, – он протянул ей руку. – Как у тебя время будет, так и научу.
17
Дни потекли, наполненные заботами и раздумьями. Днем Николаев развозил – разные вещи и людей, то в черте города, а бывало, что и за город. Сам вспомнил слово "логистика" и стал требовать, чтобы весь план поездок ему давали заранее – если возможно. Садился за карту с навигатором, и за полчаса максимум строил план поездок. Получилось сильно экономить на времени, Жора и остальные парни были в восторге.
Часа в четыре, или в три "работа" заканчивалась, и Николаев ехал домой. Вопрос, чем заниматься по утрам, решился: нашел библиотеку, и, неожиданно для самого себя, принялся изучать историю. По словам Федора, история в каждой такой вырожденной, распадающейся реальности шла немного по-другому, но многие крупные события, опорные точки, или те же, или хотя бы похожи. Так и оказалось.
Дарье нравилось, когда он сидел по утрам на кухне, даже если просто сидел и читал, а не разговаривал. Впрочем, она так увлеклась набивкой всех конспектов и дневников, что и ей было удобнее, если вновь найденный отец молчит. Печатала, улыбаясь, тихонько напевая – слушать было приятно – и только поглядывала иногда, не мешает ли пение. Не мешало.
Почти всегда приходила Кошка – и по ночам наведывалась, не терпела, чтобы двери были закрыты – а потом и утром, на кухню заглядывала.
Смешно, конечно, но Николаев сам взялся вести дневник. Вначале просто записывал события и даты, чтобы не забыть. Хотя некоторые, по уму, стоило бы забыть. Потом раздобыл тетрадь в кожаной обложке, чтобы в кармане держать и не пачкать, и записывал уже подробнее. Записывал, сидя у себя в комнате, так, чтобы остальные не видели – стеснялся.
– Извини, – Мария однажды застала его за этим занятием. – Не буду мешать. У нас все дневники ведут, представляешь? Все-все, даже дядя Миша.
Ну и, обычно по субботам, дядя Гоша с дядей Мишей устраивали культурные мероприятия. Разные. По завершении третьего такого, считая давешние шашлыки на Дашин день рождения, Георгий Платонович пыхнул пару раз трубкой, и объявил.
– В обычное время, послезавтра в два-три часа ночи. Завтра готовьтесь, вот план, – и протянул всем распечатанные схемы, как себя вести и куда идти. – Федя звонил, говорит – будет "Ковчег". Может, "Буря столетия", но, скорее всего, "Ковчег". Мы готовы к обоим сценариям. Парни у нас хорошо потрудились, – он указал на Валерия, Степана и Жору, и те засияли, что твои пятаки.
Мария застонала.
– Терпеть не могу воду, – пояснила она Николаеву. – Я раза три в жизни тонула. Это, значит, океан поднимется, меньше чем за ночь, да так, что все затопит. Хуже только "Глина господня", или "День триффидов".
– На чем людей спасать будем? Есть корабль?
– Лодки, – поправила она. – И воздушные шары, на всякий случай. Дядя Гоша как-то раз дирижабль устроил, так мы им чуть не сто лодок тащили потом. Главное, самим найти, куда деться, паника будет та еще. Ну все, сегодня начинаем собираться.
* * *
Собираться начали обстоятельно. Настолько, что Кошка встревожилась – куда это они, на ночь глядя? Пришлось то и дело убеждать ее, что люди не уходят, просто готовятся к концу света, и тот будет послезавтра.
– Черт, Кошку тоже нужно будет нести, – задумался Николаев. – Она ведь смирно сидеть не будет.
– Клетка, – предложила Мария. – Котоноска. Таких полно продается. Главное, так ее нести, чтобы пристегнуть можно было, и в герметичный мешок сунуть, чтобы не утонула.
– Она там не задохнется?
– Ненадолго закроем, не успеет. Главное, нам самим собраться, и все спрятать, чтобы не промокло.
Вечером Николаев пару раз съездил с обеими дамами в магазины, прежде чем Мария не сказала, что все есть, можно упаковываться.
В остальном жизнь шла, как обычно. Настолько, что Николаеву стало сильно не по себе. В обед следующего дня он вышел погулять – уже все было готово. Машины придется бросить, сказал дядя Гоша. Не сможем забрать. И двенадцатого будет трудно искать, хуже нет, когда "Ковчег" или "Буря столетия" – такое творится, что какие уж там поиски. Потом, в таких случаях выживают чаще всего те, кто других из лодки сумел выбросить. Героев среди таких не попадалось.
В четыре часа Николаев вернулся домой. Все уже готово, все собрано. Все проверено, вчера и сегодня, вещи собраны, одежда готова. Можно выступать в любой момент, а любой момент будет в восемь.
– Где Даша? – поинтересовался Николаев, обнаружив, что нет ни Дашиных вещей, ни ее самой.
– Уже на месте, – Мария вышла из гостиной. – Заодно свои карточки раздаст. Через три часа нам выходить, с бабушкой я уже рассчиталась.
Николаев отчетливо ощутил, как рассудок куда-то уплывает. О чем она говорит?!
– Сережа, – Мария взяла его под руку, и в голове стало чуть спокойнее. – Они не знают, понимаешь? А если им скажешь, в лучшем случае посмеются. Мы уже спасаем людей – не своими силами, нет у нас столько сил. Жора всю неделю капал на мозги администрации города, и спасательные средства развозил. С твоей помощью, кстати. Мы делаем, что можем. Без нас не выжил бы никто. Мы спасем сейчас несколько десятков тысяч, может – сотню, если повезет.
Она посмотрела в его глаза.
– Переодевайся, – она поцеловала его. – Сначала – в душ, потом переодеваться. Тебе помочь?
– Помочь, – согласился он.
...Она проводила его из душа в комнату и задержалась в дверях. Вопросительно посмотрела. И он понял.
– Останься, – попросил он. Мария едва заметно кивнула, прикрыла дверь плотнее и задернула шторы.
* * *
Часы – светящийся циферблат, Мария специально поставила – намекали, что через двадцать пять минут нужно выходить.
Как в ту ночь после боя, он лежал, и радовался ее теплу, запаху ее кожи и волос.
– Знаю, – она поцеловала его. – Еще пять минут. Они ничего не решат, а мне нужно. И тебе нужно.
– Я...
– Тс-с-с, – она прижала палец к его губам. – Просто полежи. Ни о чем не думай.