Он же, Кирилл, будет выглядеть идиот идиотом…
Конфликт погасил Спиря. Подлетел, схватил Ксанку за руку:
- Имей в виду, когда пойдёшь к Догу за нарядом… Он может затащить в ванну и тебя!
- Её не потащит, она в любой ванне утонет, - фыркнула Сандра, перестала играть желваками на щеках, пригладила ёжик стриженых волос, выбросила сигарету в урну и величественно отправилась к входу в учебный корпус.
Ксанка отпихнула Артёма, выпятив челюсть, посмотрела на Кирилла, но тот сделал вид, будто ищет кого-то, подчёркнуто повернувшись спиной к уходящей Сандре.
Честно говоря, его раздражало, что Артём так серьёзно озабочен судьбой Ксанки. В принципе, конечно, Спирино беспокойство понятно, но метёлка должна уметь сама за себя постоять. В конце концов, курсанты готовятся стать солдатами, и тут сопли ни к чему. Пристанет к тебе с принуждением ротный капрал, врежь ему в… эти самые гири. А потом подай рапорт вышестоящему начальнику. На приказы, с которыми не согласны, всегда подают рапорта. Правда, тут не приказ, а действие… Короче, сучка не захочет - кобелёк не вскочит! А в общем, курсанткам прозас дают, что не залетели. Сам же стык мало чем отличен от танца. Просто трутся иными органами. И вообще, дамы и господа… Для капрала распластать метлу - что дать в лоб обрезку-курсанту. Это Галактический Корпус, а не детский сад, матерь вашу за локоток!.. Но Артём, похоже, в последнее не въезжает. Потому и ходит вокруг Ксанки, как кот вокруг валерьяны. И хочется, и колется!.. Проще надо быть. Если деваха тебе не по барабану, дождись личного часа, заведи её куда-нибудь в укромный уголок, прихвати за ананасы, стащи штаны и сделай так, чтобы она не зря принимала прозас…
- Не писай на зенит, а то в башне зазвенит! - сказала Ксанка Спире, выбросила окурок и нагнулась, поправляя магнитные застёжки на ботинках.
Она плохо загорала, и околоштековый пятачок над левым ухом казался немигающим птичьим глазом, удивлённо вперившимся в Кирилла. Другой, надо полагать, смотрел в песчаную дорожку, возле которой стояла урна.
- Я перед Догом в сучью стойку не встану, - добавила Ксанка, выпрямившись. - Не такой я паренёк, Артюшенька!
И Спиря засиял, будто внеочередное увольнение получил.
А Кирилл ещё больше обозлился.
3
Злоба в душе Кирилла Кентаринова жила сызмальства.
Скорее всего, потому что у него не было матери. Вернее, мама-то у него, ясно, имелась, да вот только он её совершенно не помнил. Осталось лишь призрачное ощущение присутствия рядом чего-то огромного, мягкого и тёплого. Чего-то хорошего и вкусного. Наверное, это была мама. То есть, конечно, это была мама! И, наверное, материнское молоко…
Чаще всего это ощущение приходило во сне. И всякий раз было тепло и мягко. А просыпался Кирилл с другим ощущением - гигантской, бесконечной, невыносимой потери. Эта потеря рождала жалость к самому себе, а жалость уже через несколько минут превращалась в злобу по отношению ко всему белому свету.
Кирилл не помнил не только маму. У него не отложился в памяти момент, когда его привезли (или привели?) в приют.
Первое воспоминание было уже в приютских стенах.
- Здравствуй, малыш! Как тебя зовут? - Певучий голос, в котором ничего нет, кроме радости.
- Килил.
- А меня Мама Зина. Я буду твоей воспитательницей. - Высокая женщина в белом платье (это потом Кирилл узнал, что такое платье называется халатом и его носят не только воспитательницы, но и врачи) протягивает новичку конфету. - На-ка!
Тот с восторгом, едва ли не притоптывая от нетерпения, разворачивает фантик, а внутри - ничего…
- Слишком уж ты доверчив, Килил, - говорит воспитательница, передразнивая.
Кирилл не понимает, что ей не понравилось, но не это его расстраивает.
Потом он и сам порой угощал подружек такими "конфетками" - корпорация "Невский завод", производящая джамперы для всей Солнечной системы, выпускала в помощь любителям нехитрых розыгрышей всякие штуковины с использованием формованных силовых полей.
Но тогда, при знакомстве с Мамой Зиной, он знать не знал о конфетах-пустышках. Фантик с медведем был так красив! А разочарование столь велико, что слёзы сами брызнули из глаз.
- Э-э, да ты у нас, оказывается, плакса! - сказала Мама Зина осуждающим тоном. - Кто слишком часто слёзы льёт, тому Единый счастья не даёт.
Обида тут же обратилась в злость на обидчицу, слёзы мгновенно высохли, и это не укрылось от глаз опытной воспитательницы.
- Э-э, да ты, оказывается, ещё и злючка. - Мама Зина покачала головой. - Ну, пойдём, я тебе покажу, где ты будешь спать. - Воспитательница протянула новичку мягкую руку.
Кирилл попытался укусить её за палец, но Мама Зина была наготове. Сильные пальцы стиснули щёку злючки словно клещами, и Кирилл едва не завопил от боли. Но не завопил - детский умишко каким-то образом сообразил, что лучше вытерпеть. И мальчишка вытерпел. Лишь зубами скрипнул.
- Терпеливый, крысеныш, - удовлетворённо сказала воспитательница.
Клещи отпустили щёку Кирилла.
И тогда он не выдержал - всё-таки заплакал.
- К ма-а-аме хочу… К ма-а-аме…
- Не реветь, крысеныш! - скомандовала воспитательница. - Я теперь твоя мама. Я и Мама Ната. Не та мать, которая родила, а та, которая вырастила, - добавила она не очень понятную для Кирилла фразу.
Испуг прошёл, мальчишка перестал плакать. Мама Зина взяла его за руку и повела по коридору со светло-зелёными стенами. Коридор был не очень длинным, и вскоре они оказались в комнате, где стены тоже были зелёными, но другого оттенка. В комнате стояло несколько маленьких кроваток - Кирилл тогда умел считать только до трёх.
Мама Зина подвела его к одной из кроваток, в углу, застеленной зелёным же одеялом.
- Тут ты будешь спать. А сейчас пойдём знакомиться с другими детьми. Ты помнишь, как меня зовут?
Кирилл, само собой, помнил.
- Зина.
- Не Зина! - Пальцы-клещи угрожающе нависли над его лицом. - Мама Зина… Так как же меня зовут?
- Зина!
- Ах ты маленький упрямец! - Воспитательница вновь стиснула его щёку, теперь другую, да так, что Кирилл взвизгнул:
- Не надо!
На этот раз слёзы удалось сдержать; он и сам не понимал, каким образом, - просто не заплакал.
Воспитательница отпустила щёку и вновь спросила:
- Так как же меня зовут, крысеныш?
- Мама Зина, - вынужден был сказать Кирилл.
- Так-то, маленький упрямец. - Воспитательница снова взяла его за руку. - Пойдём знакомиться с детьми.
Кирилла привели в другую комнату, стены которой были окрашены в жёлтый цвет. И мальчишка увидел тех, с кем ему предстояло прожить следующие двенадцать лет. Правда, тогда он этого не знал. И совершенно не запомнил, как познакомился с Мамой Натой, хотя вскоре именно с нею в его мыслях ассоциировалось слово "мать".
Много позже он увидел голограмму своей настоящей матери. На могильной плите - когда Мама Зина сообщила крысенышу, где похоронены его родители. Кириллу было уже восемь. Он стоял перед могилой и, глядя на изображение женщины, запечатлённое в триконке - красивое круглое лицо, улыбающиеся серые глаза, длиннющие, как вечерние тени, ресницы, ямочка на подбородке, - мысленно спрашивал: "Почему же ты заболела? Почему так рано умерла?"
А потом Мама Зина объяснила Кириллу, что мать его умерла не от тяжёлой продолжительной болезни, как ему говорили. Собственно, это и вовсе была не болезнь… Всё очень просто: Екатерину Кентаринову прирезал кухонным лазерным ножом очередной сожитель, когда она в пьяном угаре приволокла в постель внеочередного. Именно так выразилась Мама Зина, и Кирюша возненавидел её, и стала она впредь уже не Мамой, а Стервой Зиной, и в скукоженную душу приютского крысеныша влился ещё один ручеёк злобы…
В общем, злоба стала для мальчишки сродни детскому - острому и непреходящему - желанию играть. Кирилл всегда на кого-нибудь сердился. То на Жердяя Севку, бывшего тремя годами старше и до тех пор отбиравшего сладкое у воспитанников из младшей группы, пока они не научились съедать свою порцию за столом, а не уносить куски в карманах, хвастаясь, кто дольше вытерпит и не съест… То на Маму Зину и Маму Нату, когда они ставили Кирилла, не желающего произносить перед трапезой обязательную молитву Единому Богу, на колени, в Тёмный Угол, который отгородили в игровой, чтобы наказанному слышно было, как другие в это время играют. Или отправляли в карцер за то, что отметелил вечно дразнящегося Петьку-Мартышку… То на Доктора Айболита, которого на самом деле звали Сергеем Ивановичем Неламовым, за то, что он делал Кирюше больные уколы, когда тот простужался.
Именно Доктор Айболит сказал как-то, что "на сердитых воду возят", посоветовал держать злобу при себе и даже объяснил, как это сделать.
"Когда начинаешь злиться, - говорил он, - вспомни что-нибудь хорошее. Вкусную шоколадную конфету, которую дарит, навещая детей, патронесса приюта. Хорошую погоду, когда выпускают на улицу…"
Кирилл вспоминал. И поначалу злился. На вкусную конфету за то, что её не было в кармане. На хорошую погоду, потому что она часто устанавливалась в те дни, когда надо учиться, и непременно портилась, когда приходил долгожданный выходной.
Тем не менее, в конце концов, он научился загонять злобу поглубже, откуда она не могла вырваться мгновенно и натворить дел, за которыми следовало неотвратимое наказание.
Доктор Айболит называл это аутогенной тренировкой и утверждал, что любой человек - хозяин своих чувств.
Именно Айболит первым посоветовал взрослеющему Кириллу Кентаринову пойти после приюта в Галактический Корпус.
4
Чтобы не злиться на Спирю, Кирилл прибегнул к аутогенной тренировке - вспомнил, какая физиономия была у Дога, когда тот стоял перед триконкой с гирями. Морда лица красная, кулаки сжимаются и разжимаются, разорвал бы автора, кабы в теме был - кто… Кишка тонка! А вот курсант Кентаринов, в отличие от ротного капрала Гмыри, в теме дальше некуда!
И весь остаток дня Кирилл раздумывал: стоит или не стоит идти к Догу. Едва сопло не рвал. И в конце концов решил: не стоит… Угрозы ротного могли быть пустым трёпом, и хорош он, курсант Кентаринов, будет, если купится на такой летучий мусор! Вот если Гмыря и на самом деле начнёт выделываться, тогда посмотрим. В конце концов оказаться крайним никогда не поздно. Ржавые пистоны никуда не убегут… А может, капраловы чёрные обещания - и вообще проверка боевого духа подчинённых. Мол, поглядим: не найдётся ли среди личного состава мозглячок, который бросится стучать на товарищей из простой боязни обещанных с воспитательной целью придирок…
Не-е-е, капрал, нашего брата на такой мусор не заловишь!
Стерва Зина, помнится, на полдня поставила его в Тёмный Угол, чтобы выяснить, кто узнал пароль и заказал по сетевому снабжению шоколад, вишнёвый сок и булочки со сливками. Но ни Кирилл, ни Стёпка Яровой так и не признались. Это потом уже Стёпка проболтался, исключительно сдуру. Именно проболтался, а не признался. Слишком глупы они были, чтобы распознать хитроумную ловушку, когда Стерва Зина предложила решить задачку по режимам сетевого снабжения… Ведь ни Стёпке, ни Кириллу и в голову не пришло, что о режимах знают только те, кто пользовался приёмным ресивером, а детей к ресиверам не подпускают. Кирилл бы тоже проболтался, но Стерва Зина задала Стёпке задачу раньше, а прочих, когда Стёпку словила, и проверять, дура, не стала. Стёпка проболтался в общем смысле - про Кирилла он ни слова не сказал…
И склониться сейчас перед Догом было всё равно что выдать Стёпку. Но с другой стороны, ротный капрал мимо мишеней палить не будет - уж коли обещал курсантам ржавые пистоны, то за ним дело не станет…
В размышлениях прошли занятия по стрелковому вооружению и тактической подготовке. В размышлениях прошёл обед и короткое послеобеденное личное время. В размышлениях прошли тренинги второй половины дня и строевые экзерсисы. Решая тактические задачи, поглощая наперченый борщ со сметаной и печатая строевой шаг на плацу, Кирилл ломал голову - ждать, пока неприятности обойдут тебя стороной, или идти им навстречу?
Оторвал парня от этих мучений вызов.
Кирилл сидел после ужина в курилке (внешне - вместе с товарищами; внутренне - один на один с собственным "я"), когда рядом вспыхнул в воздухе видеопласт.
- Курсант Кентаринов! - В видеопласте появилось изображение прапора Оженкова.
В первый момент Кирилла тряхануло стрёмом, но потом он вспомнил, какой сегодня день, и успокоился: Оженков должен был вызвать его в любом случае. Иначе с какой стати курсанту заявляться к прапору без вызова?…
- Я! - Кирилл вскочил со скамейки и вытянулся.
- Ко мне!
- Есть.
"Ко мне" в данном случае означало "в комнату прапорщика". И вовсе не за ржавыми пистонами!
Кирилл едва не бежал по песчаной дорожке, и тени тянулись перед ним, как указующий дорогу перст. Ветерок шевелил листву платанов, высаженных вдоль дорожек. Душу снедало предвкушение. Не худшее чувство из тех, что существуют в жизни. И уж всяко много лучше того, что испытывает Спиря ко Ксанке, пропади она пропадом, в самом-то деле!..
Едва Кирилл приблизился к двери Оженкова, она приглашающе распахнулась. Кирилл вошёл, вытянулся, доложил по уставу:
- Господин прапорщик, курсант Кентаринов по вашему приказанию явился!
Оженков молча кивнул в сторону шеридана. Кирилл сел в кресло, протянул руки к виртуальной клаве и, набрав серию паролей, перевёл на "до востребования" двадцать кредов со своего счёта. Потом привычно просмотрел уже открытый прапором каталог предложений и сделал выбор на следующий раз:
- Модель тринадцать-пятьдесят.
Оженков кивнул и, достав из сейфа "шайбу", заказанную Кириллом неделю назад, сказал:
- Странный вы парень, курсант! Там, - он кивнул в сторону окна, - их сотни, и любая ни стоила бы ни гроша.
- Любая мне не нужна, - ответил Кирилл, стараясь, чтобы не выдать голосом предвкушение. - А подходящей не находится.
- Уж больно вы привередливы, Кентаринов! - Прапор протянул "шайбу" на раскрытой ладони. - Разоритесь!
- Помирать - так с музыкой, любить - так королеву!
Эту фразу Кирилл не раз слышал от Спири. Под королевой тот, разумеется, понимал исключительно Ксанку.
- Ну-ну! - хмыкнул прапор. - Пока есть деньги, будут и королевы.
- Пока мы живы, деньги будут!
Прапорщик хмыкнул:
- Деньги будут, пока руки-ноги целы.
- А без рук-ног и деньги не понадобятся!
Прапор снова хмыкнул и промолчал. И правильно сделал - Кириллу сейчас не нужны были воспитательные речи. От предвкушения едва не трясло.
Кирилл сжал "шайбу" пальцами и снял с ладони Оженкова. "Шайба" была гладкой. Будто аккумуляторная батарея от трибэшника…
Душа тут же запела.
- Разрешите идти?
- Ступайте, курсант. До отбоя времени достаточно. Личный час…
Кирилл отдал прапору честь и ринулся в сторону санблока. Дрожа от возбуждения, ворвался в раздевалку душевой, скинул одежду и, сжимая в потной ладони "шайбу", влетел в кабинку туалета. Пальцы тряслись так, что он едва не выронил гладкий кругляш. Даже на сердце похолодело - удар о пол означал бы, что два десятка кредов выброшены на ветер… Впрочем, причём тут креды? Мечта дороже денег, а несбывшаяся мечта дороже любых денег! А сбывшаяся… Сейчас… сейчас, обрезок… Запереть дверь кабинки… И воткнуть хоботок "шайбы" в штек над правым ухом…
- Как же долго я тебя ждала, мой сладкий!
Голос звонкий, любящий и ласковый…
А вокруг уже не было покрытых белой глазированной плиткой стенок туалетной кабинки. И толчка с подмывалом - тоже не было.
Вокруг был оклеенный фиолетовыми обоями будуар и мягкая белоснежная перина. И неяркий свет торшера в углу. И грива чёрных шёлковых волос. И чёрное же полупрозрачное бельё на белой упругой плоти.
Кирилл утробно рыкнул, повалил жаркое упругое тело на мягкое ложе и, разодрав бархатистый на ощупь бюстгальтер, коснулся дрожащими губами коричневого соска, растущего на глазах, твердеющего. И впился в него, как клещ…
Час личного времени - это очень, очень, очень много, когда нечего делать. И слишком мало, когда имеется любимое занятие!
5
Мама Ната была полной противоположностью Стерве Зине. Нет, пожалуй, не просто противоположностью - она словно родилась в другом мире. Там, где Зина брала окриком и давлением, Нате достаточно было просьбы и негромкого голоса. Разница в характерах воспитательниц много лет удивляла Кирилла. Он не понимал, как в одном доме могут жить настолько разные женщины. Для мальчишки воспитательницы казались частью приюта, плоть от плоти его, и разумеется они должны быть похожи друг на друга. Как были похожи сёстры Бареевы, близняшки, появившиеся в приюте после Кирилла, но уже через год забранные оттуда матерью. Как же им завидовал Кирилл! Даже когда узнал, что женщина, с которой уехали сёстры, на самом деле вовсе не родная их мать, а приёмная.
Зина и Ната хоть и назывались мамами, но ими не были. И Кирилл никогда не забывал об этом. Много позже он понял, что Стерва Зина пыталась играть для детей роль отца. Зачем ей это было надо, так для Кирилла и осталось неясным. То ли такова была её натура, то ли она просто пыталась хоть в какой-то степени давать детям мужское воспитание. Наверное, она была не слишком умна. Потому что ей и в голову не приходило, что на самом деле мужское воспитание давал приютским крысенышам Доктор Айболит. И по большому счёту не имело значения, что общался он с детьми не каждый день и не часами. Просто от Айболита исходило нечто такое, чего никогда не исходило от Мамы Зины. Она могла сколько угодно ругаться и наказывать, но ей было очень далеко до Доктора Айболита. Даже оплеухи, которые она порой раздавала, не превращали её в отца. И тем не менее она очень отличалась от Мамы Наты. Кирилл иногда просто поражался, насколько могут быть разными две ровесницы, родившиеся в одном городе и, судя по их рассказам, жившие в одном районе и учившиеся в одном классе, а потом в одном педагогическом училище. Поражался Кирилл до тех пор, пока вдруг не понял, что вообще все женщины разные. Нет, ни ростом, цветом волос или хриплостью либо певучестью голоса. То есть, и этим - тоже. Но главное - отношением к окружающим, друг к другу, к нему, Кириллу. И девчонки в приюте были разные. Одни - как Милка Рубиловская - в ответ на то, что ты дёрнул их за косичку, начинали плакать и бежали ябедничать к мамам. Другие - как Ритка Поспелова - изо всех своих вшивеньких силёнок пытались дать сдачи, рыча и кусаясь. И даже если ты с нею в конце концов справлялся, потому что силёнок у неё не оставалось, царапины ещё долго украшали физиономию обидчика.
Как-то, в очередной раз схватившись с Риткой не на жизнь, а на смерть, повалив её и притиснув к полу, он, пыхтя и выкручивая девчоночью руку, вдруг понял, что Ритка, при всём её умении драться, отличается от него гораздо больше, чем он думал. Нет, конечно, приютские дети рано узнают, чем девочки отличаются от мальчиков, но это отличие до поры до времени если и вызывает интерес, то чисто познавательный. И воспринимается как нечто совершенно привычное - как солнце на небе, как скрипящая дверь в кладовке, как тепло, исходящее от Мамы Наты, когда сидишь у неё на коленях…