Кажется, был какой-то скучный прием, где он откровенно зевал и ждал завершения официальной части, избежать которой никак нельзя было ввиду того положения, в котором он неожиданно очутился после своего первого нашумевшего романа. Немного полета воображения и чуть-чуть откровения - вот и все ремесло. Газеты дружно называли его "последней надеждой интеллектуальной прозы". Слава богу, у него хватило ума не попасться на приманку искушения и бежать последним трусом. Теперь, живя уединенно за городом, он может испытывать удовлетворение и одновременно зависть к тем, кто не заражен вирусом литературного зуда.
Несмотря на то что тогда он чувствовал себя на вершине славы, они держались так, словно были приобщены к чему-то такому, о чем приходилось только догадываться. Позднее он понял, что Мариам нуждалась в нем не меньше, чем он в ней. Мир, в котором он жил до этого, был заполнен однообразной работой по шестнадцать часов кряду. Хорошо еще, что он успел написать роман и ровно через неделю начать новый. Порой он был склонен думать, что Мариам желает только одного - быть первой статс-дамой в его окружении, но без дальнейшего покушения на ее свободу, в общем, прямая противоположность Калисе, которая не прочь была остаться дома со своими журналами (которые, несомненно, вдохновляли ее больше - "… отправиться в маленькое путешествие вдвоем, рука об руку - двойное наслаждение! Вы не пожалеете, если остановите свой выбор на спортивном плаще из жатой ткани, а ваш спутник - на пиджаке-сакко из ткани в клетку "куриная лапка" и однотонных брюках из саржи" (Ха-ха-ха!)), если он умел объяснить цель своей отлучки. Правда, последний год и в ней проснулись диктаторские замашки, но это не так важно, лишь бы ему давали возможность работать. "Я делаю из тебя человека. Ох, кому-то ты достанешься…" - часто поговаривает она.
- Может, мы едем на твою свадьбу? - спрашивает Леонт вполне серьезно.
Предположение не лишено основания. Зачастую в пылу ссор Мариам сама признавалась в случайных связях во время гастролей труппы и умела это делать самым коварным способом - когда чувствовала его слабость, и с той интонацией в голосе и выражением жестоких глаз на сразу темнеющем лице, делающими ее похожей на ведьму, словно само признание блуда доставляло ей удовольствие.
- Кто же счастливчик?
Теперь ему совсем не больно.
- Разве я похожа на невесту? - удивляется Мариам. - В этом-то… - и кивком скромницы отсылает его на спинку сиденья, где, как некое исключительно привилегированное существо, претендующее на самостоятельность, небрежно, сама по себе, возлежит огромная вишневая шаль с махровыми кистями, покачивающимися в такт движения машины.
Позднее увлечение - художник, рисующий с одним глазом, и это, конечно, не считая Тертия.
- Значит, место еще не занято? - подыгрывает Леонт. Ему кажется, что он имеет право вспомнить старые обиды даже через столько времени - и лоно еще не остыло? - старые обиды всегда горячи.
Хариса не в счет - почти адвокат или семейный врач, которому можно, не стесняясь, говорить о болячках. Диагноз будет поставлен позже, при обсуждении.
Вместо ответа он получает долгий, затянувшийся лукавый кивок, слишком длинный, чтобы получить представление, о чем подумала Мариам, но достаточно короткий, чтобы успеть скрыть собственные мысли.
В выдержке ей не откажешь. Он всегда поражался ее самообладанию (даже когда умело направлял процесс под названием соитие - "позиция партнеров номер три", первый пас делает активная сторона, а на счете два - нежнейшие воротца сокращаются, и на двадцать пятом такте ваше либидо удовлетворено), потому что при кажущейся невозмутимости, прежде чем она успевала отреагировать, проигрывал в голове два-три варианта, и в них она была более чем очаровательна и не похожа на себя. В этом заключался источник его вдохновения и более-менее какой-никакой привязанности. В сущности, они так и не достигли полной гармонии, и их роман теперь, после осмысления оскудевших взаимоотношений, больше похож на затянувшуюся интрижку, в которой в конце концов он и сам должен был искать выгоду. Но теперь ему так же трудно играть в подобные игры, как, к примеру, признаться кому-нибудь, что он до сих пор неравнодушен к Мариам. Теперь так просто он не попадется. И Леонт старается убедить себя, что с нею все кончено, тем более, что когда она наконец поворачивается, чтобы дернуть еще раз за ниточку, он успевает заметить, что прошедшие тридцать шесть месяцев не пошли ей на пользу - крупные черты еще более утяжелились за счет второй складки подбородка - точная копия с фотографии ее матери, которую Леонт хорошо изучил, когда еще посещал уютную квартиру на набережной родного Квинта.
Город.
Набережная с уходящими в даль пальмами.
Ослепительно белая гостиница в стиле ампир.
Жаркий день.
Провалы окон и дверей объединяет только одно - густые длинные тени.
По тротуару движется человек в черной накидке. Лица его не видно. Различимы только общий контур фигуры под тканью, край которой расписан ярким восточным орнаментом, и смуглая рука, в диссонанс движению застывшая неподвижно. Небо над человеком ярко-синее, и витрины блестят так ослепительно, что на них больно останавливать взгляд.
Человек движется с неспешной отрешенностью, не поворачивая головы и не выказывая своей причастности к этому миру. Кажется, что отрешенность проистекает от каждого его шага и что она более вещественна, чем листья на деревьях.
Он проходит мимо кафе под раскидистым платаном, где вечерняя публика пожирает его взглядами с любопытством дикарей. Не реагируя на сигналы светофора, переходит улочку и ступает на брусчатку площади. Нагретые камни излучают послеобеденный жар.
Под накидкой у него голубая хламида с истрепанными краями, а на ногах грубые сандалии на толстой подошве. Скорее всего он похож на паломника, который направляется в Мекку и для которого площадь этого городка - всего лишь сменяющиеся декорации длинного пути.
Публика под платаном все так же неотрывно следит за ним. У нее нет причин не доверять происходящему - слишком резкий контраст картинки с реальностью.
Человек минует площадь и выходит к морю.
Его невозмутимость действует вызывающе - женщина с толстым носом, мужеподобными замашками и в платье с декольте, открывающим мужским взглядам безбрежный океан, начинает истерически смеяться. Мелкие рыхлые волны сбегают в лощину полушарий и гасятся тектоническим напряжением масс. Веки полузакатившихся глаз напоминают перезрелые вялые сливы, которые так долго провисели на ветке, что утратили первоначальную свежесть и превратились в вожделение параноика. Ее спутник, похожий на старого актера не у дел, одетый, несмотря на жару, в яркую клетчатую пару и цветастый шарфик на шее, пользуется моментом безнадзорности, чтобы заговорить с девушкой, которая сидит за соседним столиком совершенно одна и давно портит кровь его спутнице своим присутствием.
- Вы не прочь осмотреть мой номер в "Палац"? - спрашивает он, заглядывая ей в глаза.
- Обычно я снимаю в "Ривьере", - лениво отвечает девушка и откидывает со лба мокрые волосы. Лучи желтого солнца пурпурной проволокой свиты в ее прическе. Молодое женское тело составляет ее главную тайну.
Это действует на актера, как приманка на глупого зайца. Он с жадностью пуританина-вероотступника ловит полоску светлой кожи, мелькающую в разрезе широкого рукава, где неопределенность игры света и тени заставляют работать его воображение со скоростью расщепления ядра атома. Чресла издают почти слышимый стон, и ноги под столом вытягиваются, чтобы подавить спазм.
Мужеподобная женщина поглощена странником. Ее смех висит над площадью, как хохот демиурга в чаще, чьи когти вцепились в нечто, что лишь отдаленно напоминает былое вожделение старого актера.
Блеск чечетки, музыка и капельку шампанского, - даже не ощутишь перемен, словно тебе безразлично, рассматривают твое лицо или нет, - пристально и внимательно, чтобы решить, отдавать ли предпочтение и каков конечный выбор.
Внезапно вся улица вместе с домами, небом и витринами начинает колебаться, словно кто-то невидимый гнет и колышет ее. Радужные сполохи пробегают по горизонту. Перспективы искажаются с невероятной парадоксальностью: тени, дома, окна, небо становятся похожими на отблеск зеркального отражения и скользят вдоль набережной.
Леонту ужасно хочется разглядеть лицо человека. Он завороженно тянет шею и упирается лбом в стекло.
Картинка поворачивается боком - вначале чуть-чуть, словно дразня, потом все больше и больше и, наконец, превратившись в запоздалый рефлекс человеческого свинства и став не более чем проекцией по оси зет, проваливается в даль черточкой и исчезает на голубом небосводе. Остается только ослепительно белая улица перед гостиницей, залитая жарким желтым светом и наполненная густой тенью парадных и окон.
Если бы по площади полз панцирный цератопс и на набережной превратился в рой пестрых бабочек, это не вызвало бы столько изумления. Спокойны лишь глубокомысленно молчащий молодой человек и девушка. Она поднимается, надевает солнцезащитные очки, подхватывает пляжную сумку и бросает на ходу распаленному актеру:
- Триста третий номер. Мелетина.
Мужеподобная женщина все еще заламывает руки. Старый актер жадно разглядывает удаляющуюся девушку.
Хариса отрывается от окна.
- Видел?! - спрашивает она. - Ужасно, правда?! - и отпускает руку Леонта, которую сжимает в течение всего представления. - А между тем, у него рыжая борода и голубые глаза. Это Ксанф - Тот, кто вещает.
Леонт разглядывает улицу и потирает руку, на которой крохотные ноготки оставили нервный след. Вряд ли он поражен меньше Харисы, но ему кажется, что он пропустил что-то очень важное. Правда, Мемнон молчит и приходится довольствоваться увиденным.
- Он живет в старом монастыре, - говорит Хариса, - и появляется совершенно непредсказуемо. Рассказывают, что он питается одной рыбой и водорослями и умеет летать.
- Вот как! - удивляется Леонт.
- Анга делает на нем большие деньги…
И это не новость.
- Но кто он? - спрашивает Леонт.
- Человек, который убил свое прошлое. Поговаривают, что Гурей и Данаки через него даже пытались обстряпать свои делишки.
- И, конечно, у них ничего не вышло?
- Гурей еще сильнее позеленел.
- А Данаки?
- Ему повезло больше. Какая-то из его тетушек отдала концы…
- … и похороны сопровождались буйным весельем…
- Он вложил деньги в издательство и теперь печатает не только пошлые анекдоты на оберточной бумаге. Если ты хочешь знать, он привлек в компанию Тертия.
- Но ведь…
- Да, да… - многозначительно соглашается Хариса. - С ним каши не сваришь…
Импульсивность Тертия всегда - притча во языцех.
- После шести месяцев воздержания от спиртного, - рассказывает Хариса, - врач пожал руку Тертию, а на следующее утро его снова нашли под забором.
- Не может быть! - удивляется Леонт.
Человек судит человека от невежества.
- Он пьет с восьми утра, - объясняет Хариса, - и к вечеру допивается до ручки.
Ее это совершенно не волнует.
Они стоят у окна.
Вот уже с четверть часа, как Леонта оставили в покое, и они с Харисой улизнули за штору.
Презентация книги прошла на редкость успешно. Даже появление рыжебородого Ксанфа не вытянуло людей на жару. Как всегда, масса улыбок и поцелуев, репортеры местных газет, один довольно знаменитый гитарист в костюме попугая, пара снобов-критиков, скучающих даже в толпе, и великолепный полнеющий Платон, слишком широкий для своих костюмов. А книгу покупают даже те, кто читает только в отпуске перед сном, и все - стараниями преданной Анги, которую Леонт терпеть не может. Но может быть, сегодня он несправедлив к ней? А Платон хорош, раскинул сети, как обожравшийся паук - слишком лениво и бестолково, но зато прочно. Уж не по наущению ли Анги? Теперь Леонт и шага не может ступить от стыда - слишком много лести вылито на его пирог. Кроме того, пропала Мариам. Как только в фойе гостиницы Леонт оказался в плотном окружении всей этой братии - только и ждущей, что из его уст посыпятся прописные истины, - он заметил, как она, мило улыбаясь той же улыбкой, которой одаривала его в автомобиле и все эти годы, беседует с красавцем гитаристом, копна черных волос которого похожа на гриву льва. Потом, кажется, они поднимались по лестнице и этот гривастый поддерживал ее под локоток.
Теперь они с Харисой стоят и разглядывают публику в щелочку штор. Сверху спускаются отдыхающие, официанты снуют с прохладительными напитками, красавец эрдель, слишком независимо для окружающих, сидит в центре зала, а Платон и Анга фланируют вокруг внутреннего фонтана, в котором плавают золотые рыбки, и явно выжидают, когда появится Леонт. Где-то у стойки бара торчит Аммун - великий художник с тюбиком в кармане. Сегодня у него залеплен левый глаз, и он предпочитает синие тона. Как знать, быть может, вечером на собеседника он будет глядеть уже правым глазом. "Я хочу полнее познавать перспективу…" - любит пояснять он всем желающим, многозначительно вздымая брови. - "Возможно, я переплюну великих", - любит шутить он. Кастул, очень серьезный человек, застегнутый на все пуговицы, даже не смотрит на женщин. Род занятий его не известен. Пеон - нынешний покровитель Мариам, тихо напивается за стойкой. Не хватает только Гурея для полноты счастья.
"Но ведь здесь ничего не изменилось - ни в самом городе, ни люди", - думает Леонт. Мир, который он для себя придумал, гораздо интереснее, хотя искусство - это самая большая ложь в человеке.
Ему даже кажется, что сомнения, которые чувствуются в подсознании, имеют свойство со временем подтверждаться, и тот рыжий, который прошествовал апостолом по площади, более закономерен, чем окружающее. Не является ли реальность дьявольской мистификацией, устроенной с божественным совершенством, дабы ежеминутно, ежечасно вводить человека в заблуждение, не рискуя при этом быть разоблаченной?
А как же, - отзывается Мемнон, - рационализм - это высшая зависимость от этого мира. Но это не все. Имеется еще кое-что.
Наконец-то, - восклицает Леонт, - где ты пропадаешь?
- Смотри, смотри! - Хариса хватает за рукав и тянет к шторе. - Видишь женщину в красном? Значит, где-то здесь и Гурей.
Она стоит совсем близко, и Леонт чувствует тонкий запах косметики. Стоит сделать простое движение, и он действительно попробует эту детку на вкус.
Колодец достаточно глубок, чтобы ты погрузился с макушкой, - напоминает Мемнон. - У тебя нет шансов выбраться, хотя тебе это ровным счетом ничего не будет стоить - она и так влюблена в тебя по уши. Забей же золотой гвоздь и не мучайся.
Ты непоследователен, - возражает Леонт. - К тому же Хариса так совершенна, что одного того, что я пялюсь на ее грудь и каждые пять минут вхожу в противоречие с самим собой, достаточно, чтобы выбить меня из колеи на ближайшие два часа.
Красота женщины - это не что иное, как ловушка для мужчин. Только немногие из женщин в зрелости сотворяют из нее нечто большее, - замечает Мемнон.
Боюсь, что твои доводы носят чисто умозрительный характер. Хотя… может, стоит попробовать?
Но вместо этого произносит:
- Если этот тип не явится, я не особенно расстроюсь. Из-за того, что когда-то мы сидели с ним за одной партой, он готов сесть на голову, и это называется дружбой?!
- Хочешь, я вас помирю? - спрашивает она чуть-чуть легкомысленно, как способна спросить только женщина, которую после тридцати пяти волнует не будущее, а настоящее, которая уже успела стряхнуть усталость под душем и сменить дорожный костюм на легкое платье цвета морской волны, обрести шедевр ловкого парикмахера в гостиничном кабинете, и вообще, произвести над собой ряд изменений, сродни загадочным метаморфозам женской души, которые так волнуют Леонта. Ему даже кажется, что он чувствует воздушность ее платья, и на мгновение представляет ее бездумно податливой с запрокинутой головой и полуоткрытыми влажными губами.
Не то, не то, - напоминает Мемнон. - Мечтательность губит не одного тебя. Стоит ли тратить время впустую?
- Совсем недавно Анга устроила ему маленький скандал, - рассказывает Хариса, - из-за того, что он не уступил в споре. Она способна поссориться даже с телефонной трубкой. Иногда она их разбивает о собственную голову.
Кажется, что Хариса абсолютно равнодушна к его мыслям.
И, слава Богу, - говорит Мемнон, - если нет собственных. Умных женщин слишком мало, и они предпочитают держаться в тени.
- И с тех пор он носа не показывает? - спрашивает Леонт, сглатывая слюну и с трудом обходя взглядом мраморную шейку.
- Но из-за этой он точно появится.
Теперь уже и Леонт с любопытством рассматривает зал. Меньше всего его волнует в нем публика.
Хотя…
- Постой… постой… - озадаченно спрашивает он, - кто, ты говоришь, эта женщина?
Что-то в его интонации настораживает Харису. Она отрывается от шторы и бросает на него взгляд, полный удивления и тревоги. Конечно, ей тоже хочется иметь что-то взамен своей душевной невинности.
- Кажется… - произносит растерянно Леонт, - я ее хорошо знаю. Было бы неучтиво торчать здесь. Извини.
Хариса уступает его с сожалением. Как всякой женщине, ей грустно оставаться в одиночестве даже наедине со своими мыслями, которые не отличаются полной ясностью и для нее самой представляют едва ли доступную загадку.
Если мужчины для достижения своих целей пользуются абсолютно логическими доводами, и довольно часто, это может в конце концов навести на некоторые размышления, например, о форме носика или достаточно ли хорошо сидит на вас костюм, или о вздорности характера; но, может быть, все дело в том, что вы чересчур чопорны и не позволяете даже намека на вольность, а мужчины так недогадливы, что не пробуют взять вашу крепость штурмом.
"Ну их всех, - думает в отчаянии Хариса, - чем я хуже Мариам; в конце концов, я тоже могла бы быть более неразборчивой в мыслях и поступках. Женщины только выигрывают от этого".
Она так расстроена, что не замечает, как рядом с нею появляется мужчина с зеленым лицом.
У него крупный нос и вывернутые толстые губы. Он достаточно высок, чтобы наклониться под весом пиквикского брюшка и поцеловать Харису в шею.
- Какая душистая, - бормочет он, близоруко рассматривая кожу на ее плечах.
- Ах, Гурей! Вечно ты со своими шуточками, - ежится Хариса. От отвращения ее почти передергивает, хотя при всей своей наглости Гурей довольно беспомощен, и сочетание неуверенности с апломбом делают его похожим на побитую собачонку.
- Не огорчайся, крошка, ничего не потеряно, лучше спроси у меня что-нибудь.
Как всегда, у него на лице кислое выражение, а зеленые щечки подрагивают при каждом слове, но теперь в них есть что-то от зазнайства, словно их владелец потенциально способен на подвиг и даже не во имя одной славы.
- А что спросить? - Хариса отрывается от щелочки, в которую следит за Леонтом, и с любопытством разглядывает Гурея.
Этот заплывающий жиром человек, бывший в прошлом звездой первой величины по кличке Зеленый Верзила, играл центровым в университетской команде Квинта, и она даже помнит время, когда ходила на игры с его участием. Но с тех пор прошло столько лет, что сами воспоминания кажутся придуманными.
- Всю жизнь мечтал, чтобы меня полюбила такая женщина…
Еще не окончив фразы, он сбивается под ироническим взглядом.
Хариса ни на мгновение не упускает из поля зрения удаляющегося Леонта.