Вот так. На моих глазах воздушная кавалерия за несколько секунд потеряла пять вертолетов. Но это еще не значило, что поле боя останется за манихеями. Да и едва ли они стремились к подобному результату: партизанская стратегия направлена не на захват и удержание территорий, а на диверсии и скоротечные бои, которые почти всегда заканчиваются стремительным драпом.
Напомню: прямо над моей головой, у кромки обрыва, стояли БРАМДы, которые остались целехонькими. И теперь их экипажи, распсиховавшись, начали лихорадочно покидать огневую позицию. Водители разворачивали машины с намерением простым и понятным: обогнать отступающих вниз по течению манихеев и устроить им в подходящем месте засаду.
Что ж, несмотря на разгром, уцелевшие клоны голову не теряли… Вот что значит Второй Народный кавполк, офицерская косточка!
Все складывалось для меня как нельзя лучше. Манихеи улепетнут, а вся королевская конница, вся королевская рать ринется за ними, обуреваемая жаждой мщенья… Я же останусь наедине с собой! И даже получу ненулевые шансы отыскать среди обломков что-нибудь съедобное!
Но только я представил себе во всех подробностях банку консервированной ветчины, поджаренной на вертолетном топливе, как взревевшая по-буйволиному бронемашина выбросила из-под колес очередной пласт глиняного месива. Блин весом с полцентнера размашисто шлепнул меня по спине…
Тут мне уже ничто не могло помочь.
Я вывалился из своей ниши, как птенец из гнезда. И, беспомощно раскинув руки, полетел вниз, в Муть.
Слой показался плотным, как кисель. Воздух отчаянно сопротивлялся моему падению. Так вот почему сбитые вертолеты вели себя как в замедленной съемке!..
Что ж, в аномальных зонах есть свои преимущества…
Все равно при падении в Стикс я набил на груди синяк в три ладони.
Блямс!
Я ушел в прохладное желе с головой.
Не без труда вынырнул на поверхность. Течение вынесло меня на стремнину.
Рядом со мной качался продолговатый предмет. Я хотел ухватиться за него, но взгляд мой упал на черный шлем-сферу и лицо, белеющее под разбитым забралом. Труп!
Левое плечо онемело. Рука отказывалась повиноваться. Одновременно я осознал, что Стикс довольно глубок - ноги до дна нигде не доставали.
Выгребая одной рукой, я попытался достичь ближайшего берега - левого. Там виднелись столбики желтоватого свечения, единственный ориентир в почти непроглядной темени Мути.
Пробарахтавшись минуты полторы, я в изнеможении затих и, к своему ужасу, обнаружил, что не приблизился к берегу и на сажень. Хорошо что-то делать из последних сил. А когда нет уже и последних?
Тогда крайне желательно, чтобы рядом с вами оказался катер Единой Службы Спасения. Сгодятся также экраноплан, вертолет, лодка, буксир или робот-скутер…
Подойдет даже ныряющий катамаран, чего уж там!
И надо же: именно такой катамаран, под завязку набитый манихеями, в полуподводном положении проскользнул мимо меня, обдав упругой волной.
- Аааа! Братки! Спасите! Я не пехлеван!.. - Ноль эмоций.
- Я свой! Руски! Руски брат! Спасите!
Ни ответа ни привета. Пулей не угостили - и на том спасибо.
- Эгей! Тону! Я нейтрал! Русский! Друг!.. Именем верховного командования!
Катамаран растворился в непроглядной Мути.
- Драные черти, б… уроды ё… Отродье… Нехристи…
И вдруг из темноты донесся задорный крик:
- Это кто там матерится?!
Русская речь! Невероятно!
- Лейтенант Пушкин, военфлот Российской Директории!
- Пушкин-мать-твою-кукушкин… Оружие есть?!
- Ни хрена нет! Я тону тут вообще!
- Ну смотри, без фокусов! Одно подозрительное движение - и ты труп.
- Какие фокусы…
И вот рядом со мной появляется второй катамаран… Собственно, его, как и первый, толком не видно: над водой торчат только плечи диверсантов и спарка зенитных пулеметов.
Борт катамарана больно бьет меня по щиколоткам…
Я ору.
Ко мне тянутся руки…
Я снова ору, чтобы не хватались за левое плечо.
Манихеи, конечно, ничего не понимают, но таинственный русский переводит для них на фарси.
В итоге я переваливаюсь через бортовые поручни и, ощутив под ногами обрезиненную палубу, слышу:
- Сыновья света просят, чтобы ты перестал шуметь, иначе они перережут тебе глотку.
Теперь я могу разглядеть говорящего. Кажется, молодой парень. В черной одежде типа трико, с плотно облегающим голову капюшоном. Лицо - тоже черное. И даже белки глаз не блестят. Инъекция красящей спецжидкости? Наверное…
- А… извини. - Я перехожу на шепот: - Скажи сыновьям света, что они спасли хорошего человека.
Смешок.
- Извини, лень переводить. Им без разницы, что ты о себе думаешь. Хороший ты или какой.
- Ладно. Тогда тебе спасибо.
- Не за что.
- Как тебя хоть зовут-то?
- Называй Сержантом.
При этих его словах двое манихеев, стоящих за моей спиной, крепко хватают меня за запястья. Левую руку ниже плеча я, правда, не чувствую. Но когда правое запястье соприкасается за спиной с левым, становится ясно, что мне связывают руки.
- Это лишнее, ребята…
- Тссс.
Мой русскоязычный собеседник, назвавшийся Сержантом, ловко меня обыскивает.
Добыча у него незавидная: куриная ножка из правого кармана моих импровизированных шортов. Удивительно еще, как раньше не выпала.
- Что это?
- Сам видишь, курица. Не очень-то ты любезен…
- Откуда ты?
- Из лагеря военнопленных.
- Какого?
- Офицерского. Имени Бэджада Саванэ.
- Врешь.
- Не вру. Я там три недели просидел. Комендант майор Шапур. Офицер-воспитатель Кирдэр. Старейшина группы - каперанг Гладкий.
- Это ничего не доказывает. Как оказался здесь?
- Егеря из "Атурана" привезли на вертолете и бросили… Черт, хватит меня допрашивать! Посмотри лучше, что у меня с левой рукой… Медик у вас есть?
Надо иметь в виду, что разговор проходил на фоне приближающегося тарахтенья вертолетов. Пулеметы нашего катамарана пока молчали, но манихеи тревожно поглядывали вверх, перебрасываясь отрывистыми фразами.
Учитывая своеобразие нашего полуподводного способа передвижения, осмотреть мою рану визуально было нелегко. Сержант и пытаться не стал. Он решил исследовать ее на ощупь.
Увы, вместо того чтобы заорать от боли, я бесстрастно констатировал: в рану засунуты два пальца. Что случилось с моими нервными окончаниями?!
В тоне Сержанта прорезалось нечто сродни сочувствию.
- Да ты покойник… Если тебе не ввести разжижитель, через несколько часов откинешься. Так что быстро колись, кто ты на самом деле и с каким заданием тебя сюда забросили.
- Э, э, погоди! Какой разжижитель?!
- А ты артист, офицерик. Про разжижитель не знаешь… Куриную ножку в карман засунул… Я восхищен! Это лучшая попытка внедрения за год.
- Ну вот что, хватит. Если вы имеете отношение к вооруженным силам Объединенных Наций, немедленно назовите свои настоящие имя, звание, должность. Если гражданское лицо - извольте представить меня старшему военному начальнику!
Ответ был страшен. Сержант на секунду исчез под водой и вытащил за волосы… голову мертвого человека! Из приоткрытого рта текло серое желе… Форма на мертвеце была конкордианская. Офицер.
- Вот тебе старший начальник, - зло сказал он. - Выбирай: либо дальше разговаривать будешь с ним, либо расколешься. И имей в виду: если даже ты флакон разжижителя в задницу засунул, я все равно найду. Думаешь, я первого такого "военнопленного" вижу? Ох не жалеет ваша разведка людей…
- Меня… сейчас стошнит.
- Блюй, мы потерпим.
Меня вырвало - по большей частью желчью. Ноги подкашивались.
Нужно было что-то доказывать этому идиоту, убеждать, приводить аргументы, рассказать свою историю с самого начала, по порядку…
Но ничего уже не хотелось. Спать…
Перед глазами проплывали стаи розовых поросят…
Я выдавил:
- Не могу больше… говорить.
- Не можешь? Тогда до свидания…
Сержант достал здоровенный нож и поднес его вплотную к моему лицу.
Дзи-и-инь!
На моих глазах нож лишился половины лезвия!
Тихий хлопок - и обезглавленное пулей тело манихея, стоявшего передо мной, скрылось под водой. По моему лицу потекли чужие мозги.
Выстрелы снайперов послужили сигналом.
В два десятка стволов грянул сводный хор автоматического оружия.
Раздался уже знакомый мне нечеловеческий вопль - кричал раненый манихей.
Засада! Другой клонский отряд - наверняка оповещенный по радио незадачливым эскадроном - выдвинулся в каньон и перерезал манихеям путь к отступлению.
К такому повороту событий "сыновья света" готовы не были. Я и подавно. Но у меня оказались отличные помощники: здоровые инстинкты и живые щиты, против своего желания закрывшие меня от первых пуль.
Я набрал в легкие побольше воздуха и присел, полностью скрывшись под водой.
На меня грузно навалилось чье-то тело. Мне передались несколько сильных толчков - пули добили раненого манихея сквозь воду.
Потерявший управление катамаран с размаху налетел на прибрежную мель. Мы остановились.
Я начал задыхаться. Попытался встать, но лежащий на мне труп зацепился за поручни и мешал мне распрямиться.
Руки у меня были связаны за спиной, поэтому освободиться оказалось нелегко.
Судорожно дергаясь, я кое-как сместился назад и, теряя сознание, вынырнул на поверхность.
Глотнул воздуха. Обнаружил, что, кроме меня, на катамаране нет ни души. Таинственного Сержанта тоже след простыл.
Большинство манихеев были убиты наповал, остальные предпочли спасаться вплавь.
Небольшой ломтик берега, зажатый между двумя скалами, был совсем близко.
Я перевалился через поручни катамарана, вброд добрел до суши, упал набок. Мне требовалось для начала отдышаться. Кстати, плотность Мути здесь упала, давление казалось почти нормальным. Или я так резво адаптировался?..
Из глубины каньона показался белый вертолет-штурмовик. Точнее, он был белым полчаса назад… Теперь от искореженной правой двери к хвосту тянулись длинные полосы копоти. Редкий случай: экипажу удалось справиться с пожаром в воздухе и продолжить полет! Живучая тварь…
Его пушки молчали. То ли стрелок-оператор не видел целей, то ли боезапас вышел…
Вертолет завис над водой напротив меня. Прокрутился на месте, поворачиваясь левым бортом - то есть исправной дверью.
Дверь была приоткрыта, из щели торчал ствол автомата.
Закричали - на фарси.
Я хотел ответить, но смекнул, что выйдет один вред. После диверсии манихеев клоны должны быть на взводе. Русского языка они наверняка не понимают, автоматического переводчика не имеют, и мои апелляции к правам военнопленного оставят их глухими. Но вражескую славянскую речь они узнают - по звучанию. Добьют меня, чтобы не терзаться лишними вопросами, - и улетят восвояси.
Мне очень повезло, что я был почти голый, остатки глины с меня смыл Стикс, а руки мои были связаны за спиной. Оборванец со связанными за спиной руками ну никак не ассоциируется с грозным вражеским диверсантом. Иначе они без разговоров прошили бы меня очередью.
Все эти доводы в менее связной форме я привел себе за полсекунды. И, нарочно усугубляя имидж бедной сиротки, перевернулся на живот, чтобы они могли видеть путы на моих запястьях как можно отчетливей. Я еще пальцами правой руки пошевелил, чтобы привлечь их внимание.
Мне удалось клонов заинтриговать!
У командира вертолета зародилась мысль, что связанный мужик с посеревшей левой рукой может оказаться конкордианским воякой, сбежавшим из манихейского плена.
А молчит почему? Наверное, эти нелюди вырезали ему язык…
А может, это манихейский ренегат? Тоже разведке сгодится…
Хорошо, что Второй Народный кавполк находился на Глаголе меньше стандартной недели. В контрпартизанской войне они были неопытны и потому - благородны.
Глава 6
Воздвиженский
2621 г.
Кенигсберг, Российская Директория
Планета Земля, Солнечная система
На вечер они, конечно, опоздали. А все из-за Любы. Она категорически отвергла предложенный Таней вариант вечернего туалета.
- Да пойми же ты, дурындище! В джинсах на поэтические вечера ходить не принято! Там же культурные люди!
- Знаю я этих людей. Психи одни.
- Психи или нет, но они не ходят на вечера в джинсах!
- Но ты же знаешь, что у меня больше ничего нет, - наконец сдалась Таня.
- Так попросила бы у меня. Что, очень гордая, да? - Люба сердито прищурилась.
- Ну… я… - Тане было нелегко признаться себе в том, что Люба попала в яблочко. - Ну… А что, если я попрошу?
Ближайшие полчаса обе девушки были поглощены подгонкой самых ударных позиций гардероба пышечки Любы к фигуре худощавой и высокой Тани.
- Это не годится. В этом я похожа на беременную, - страдальчески скривившись, резюмировала Таня и с негодованием отбрасывала прочь длинный, до щиколоток, твидовый сарафан. - А в этом - на бегемота-дистрофика. - И на Любину кровать приземлялись синяя плиссированная юбка в обнимку с белой капроновой блузкой, мило отделанной стразами.
Правильное решение было найдено именно тогда, когда и Люба, и Таня уже отчаялись. Впрочем, ведь обычно так и бывает в жизни.
- Послушай, есть идея, - сказала Люба. - У меня в чемодане лежит вечернее платье-стрейч. Мне его тетя подарила, еще на выпускной. Мне оно уже тогда было маловато! А тебе должно быть как раз! И как я только могла про него забыть?
- Послушай, а что такое стрейч?
- Господи, бывают же такие! - Люба жалостливо всплеснула руками. - Что такое иратоксилон, Таня Ланина знает. Что такое энтелехия - Таня Ланина знает. А что такое стрейч - она не знает! Боже мой…
С этими словами Люба встала на четвереньки и извлекла из-под своей кровати приемистый кожаный чемодан.
Любино платье-стрейч цвета сирени сидело на Тане так дивно, словно бы по ее мерке и было сшито.
Оно ненавязчиво обтекало все нежные выпуклости Таниной фигуры, где надо подчеркивая, а где надо - скрадывая.
Декольте на платье было неглубоким, но внятным. То есть как раз таким, каким ему следует быть у дамы, следующей на поэтический вечер.
К такому шикарному вечернему платью до пола подошла бы норковая горжетка цвета "белые ночи". Увы, горжетку Любина тетя подарить племяннице позабыла. А Таня даже не подозревала о том, что горжетки встречаются где-то еще, кроме исторических романов о русском дворянстве.
Черные туфли на невысоком каблуке и золотая цепочка с Таниным талисманом - крохотной фигуркой зодиакального рака - подошли к платью почти идеально.
Грязные волосы, которые она никак не успевала помыть и высушить, пришлось собрать в тугой пучок на затылке. Да, тяжелая платиновая грива смотрелась бы внушительней. Но странным образом строгий "училкин" пучок делал Танин образ даже более цельным.
В общем, когда две нарядные девушки выплыли из такси и простучали каблучками по каменным ступеням культурного центра, слегка припорошенным снегом, группа кадетов, устроивших перекур у входа, одобрительно засвистела.
- Ну их в болото, этих штафирок штатских! - кричали Любе и Тане. - Айда к нам, девчо-о-онки!
Люба проводила Таню в душный бархатный зал, где уже вовсю шли чтения, а сама бросилась на поиски своего подводника Андрюхи, который, как выяснилось из слов веснушчатого кадета с красной повязкой, был откомандирован поддерживать порядок в самой горячей точке "Перископа" - буфете.
Таня же притаилась за колонной и принялась слушать.
На сцене невысокий молодой человек в косоворотке и с шапкой светло-русых кудрей страстно декламировал:
Ой ты люли-люли-люли
Разлюлишеньки!
У моей любимой губки
Словно вишенки!
В конце каждого четверостишия поэт вдохновенно тряс головой и сверкал голубыми, исконно русскими глазами, что, несомненно, нравилось дамам - они заполняли добрых три четверти кресел актового зала.
"Ну вот, одни женщины… - разочарованно подумала Таня. - Познакомишься тут!"
Когда поэт закончил, дамы принялись улыбаться и бить в ладоши.
Чувствовалось, что румяный, улыбчивый и кудрявый поэт в косоворотке хорошо им знаком. А многим, возможно, не только в своем стихотворном качестве. Высокая школьница с худыми ногами даже подарила поэту белую гвоздику.
Тем временем ведущий вечера вызвал на сцену поэта с неудобопроизносимой фамилией Закрепищечин.
Широко расставив ноги и заложив за спину обе руки (а между тем в правой была рукопись), Закрепищечин уставил в зал заряженный второсортной харизмой взгляд и принялся читать:
Мне не понять далеких персов,
К Огню склоняющих чело,
Огонь - пылать он должен в сердце,
А не в метро!
После первого же станса Тане стало ясно, что лирика Закрепищечина, при всей сомнительности рифм ("персов" - "сердце", "чело" - "метро"), исполнена широкого общественно-политического звучания и оттого пользуется успехом.
Стихи, что читал Закрепищечин, были сплошь посвящены одной теме: критическому осмыслению мировоззрения жителей далекой Конкордии. Ведь кто такие "далекие персы", если не инопланетные последователи зороастризма, родившегося в незапамятные времена на территориях, которые античному миру предстояло узнать для себя под именем Персии?
Многое в мировоззрении клонов радикально не устраивало Закрепищечина. Например, культ Священного Огня (поскольку "пылать он должен в сердце"). И конкордианская демографическая политика, разрешающая клонирование.
Кстати, последней Закрепищечин посвятил целую поэму - "Людского конвейера гул".
Закрепищечин доходчиво объяснял слушателям, что, если клонировать Мону Лизу, если поставить ее на конвейер, она лишится всей своей красоты. То же и с княжной Таракановой. И с Венерой Милосской, представьте себе, полностью аналогичная ситуация! Красивые женщины хороши тем, что уникальны, такая вот мораль…
Пока Закрепищечин, сопровождая декламацию однообразными рубящими движениями правой руки, читал поэму, Таня думала над одним вопросом: кому именно Закрепищечин втолковывает прописные истины?
Жителей Конкордии среди слушателей видно не было. А землянам и так все вроде бы ясно. Недаром же полное клонирование на Земле уже несколько сотен лет запрещено?
В отличие от Тани зал воспринял поэму на "ура".
Закрепищечину долго и тепло аплодировали. Пожалуй, даже дольше, чем до этого "русичу".
Закрепищечин уходил со сцены неохотно. Вероятно, у него было чем занять публику еще минут на двадцать. И если бы не регламент…
Таня очень надеялась, что ведущий вот-вот объявит перерыв. Ее истомленный поэзией мозг буквально гудел от новых впечатлений. Но вместо этого на сцену попросили Сашу Веселова, "надежду русской поэзии".
В первых рядах азартно завизжали девчонки филфаковского вида. Таинственно заулыбались опытные дамочки.
На подмостках появился двухметроворостый хлыщ в токсидо. С его уст не сходила улыбка ловеласа.
Веселов прочистил горло и объявил:
- И вновь - стихи о любви высокой… - он сделал пуантирующую паузу, - и о любви низкой.