- Была бы жива Исса, все это было бы не так гадко… А так получается, если бы я тогда не заперлась в рубке, все повернулось бы по-другому. Исса не погибла бы… Понимаешь, теперь я просто не могу иметь с тобой никаких отношений! Исса стоит у меня перед глазами! Как призрак! Если бы я не была тогда такой дурой, у вас с Иссой был бы шанс на счастье! Или же шанс на счастье был бы у нас с тобой!
- Если бы да кабы во рту выросли грибы… - апатично пробормотал я. На имя "Исса" я установил в своем сознании блок.
- Если бы Исса осталась жива, я никогда не пошла бы на помолвку с Римушем…
- Он тебе не нравится?
- О нет, очень нравится! - Риши так оживилась, что даже слезы в ее глазах просохли. - Он очень смелый человек. И благородный! Он такой образованный! Знает наизусть три тысячи строк классической поэзии!
- Подумать только! - хмыкнул я. - Какой полезный навык!
- Он и сам сочиняет! - воодушевленно продолжала Иришка. Моей иронии она, конечно, не заметила. - Хочешь я тебе почитаю? - И, не дожидаясь моего ответа, она тут же начала декламировать, а переводчик - переводить.
Как сад в ночи, темна моя душа,
Там тишь и безотрадность.
Лишь черные, как смерть, цветы проклятий
Свинцовыми качают головами.
- Не надо! - простонал я.
- Что - "не надо"? - Риши недоуменно на меня посмотрела.
- Про смерть не надо! Тем более - в стихах, - пояснил я. - У меня от стихов едет крыша…
- Как хочешь, - вздохнула Риши.
Кажется, она немного обиделась. Но, признаться, мне было все равно. Я пребывал в Сильно Измененном Состоянии Сознания. Водка, полумрак кабинки - трактир уже перешел на вечернее освещение - эти "сестринские" скользящие прикосновения…
Хоть они и сестринские, но ведь все равно женские, а женщины меня не баловали своим вниманием ого-го сколько… А тут еще Иришкины волосы, заплетенные в две косы… Правая, ближняя ко мне коса расплелась и теперь черным крылом лежит у меня на предплечье, источая едва уловимый аромат перспиранта, которым обрызгивают подголовники кресел в конкордианских межпланетных лайнерах…
Чем дольше я смотрел на эти волосы, тем дальше уносила меня река моих взбесившихся мыслей. Я думал, например, о том, что волосы у Риши - точь-в-точь как у Иссы. Такие же блестящие, шелковые, здоровые, угольно-черные. И такой же в точности длины. И так же покладисто ложатся, будучи отпущенными из прически на волю. А как же иначе? Ведь Исса - дочь демов, то есть клонов, которые в свою очередь "произошли" от пехлеванов и заотаров вроде Риши. Таким образом, получается, что Исса и Риши - очень близкие родственницы. Может быть, почти такие же близкие, как троюродные сестры.
- Тебе нехорошо? - спросила Риши.
- Мне нехорошо.
- Может быть, тебе нужно выпить холодной воды? - Похоже, Риши поняла мой ответ в том духе, что на меня нашла тошнота и я лелею планы отправиться в сортир обниматься с белым другом.
- Мне нехорошо в метафизическом смысле… Понимаешь?
- А-а… Ты об этом… Знаешь, мне тоже нехорошо. И Бог мне не помогает. Кажется, что Ахура-Мазда меня оставил. И не только одну меня. Нас всех…
Нет, это было слишком.
Потому что сам я думал о том же самом.
И при этом знал, что думать об этом нельзя как минимум до конца войны. И был убежден: не думать об этом нужно - любой ценой. А еще я вспомнил Ходеманна, который тоже признавался, что у него мысли "подлетают в небо, как у нездоровых", подлетают "прямо к Богу". И который, глядя в потолок нашего номера, советовал мне заземляться.
"Хороший совет на самом-то деле", - подумал я. И сказал:
- Знаешь, мне пора в гостиницу. На построение я, конечно, уже опоздал. Но к отбою я должен успеть обязательно.
- Уже пора? - Риши горестно прикусила губу. Похоже, она собиралась просидеть вот так всю ночь.
- Там уже, наверное, меня хватились. Как бы не случилось неприятностей… Кстати, откуда ты узнала, что я здесь, в "Царской охоте"?
- Мне сказал Святополк Даромирович!
- Тылтынь?
- Да.
- Но откуда ты-то его знаешь?!
- Святополк Даромирович был почетным председателем Центра Диалога Культур в Хосрове почти двадцать пять лет!
- И что?
- Моя мама была его секретарем…
- Господи! - охнул я.
- …когда он прилетал. Обычно раз в год на месяц. Каждое его появление было для меня праздником. Человек с золотым сердцем, настоящий ашвант.
- Господи, ашвант… - пробормотал я, повторно помянув всуе Творца Сущего.
А что я мог еще сказать? Что "мир тесен"? Или: "У тебя, оказывается, тоже есть мама"?
"Ну а Тылтынь откуда знает, что я здесь?" - хотел спросить я, но не спросил. Не настолько сложен наш мир.
А потом мы долго шли к "Трем медведям" через ночной, почти неосвещенный город - на Большом Муроме, как я заметил, не больно-то жаловали искусственное освещение. И вовсе не из-за экономии, а скорее из соображений, как сказал бы Самохвальский, натурфилософских. Люди Большого Мурома считали, что ночью должно быть темно.
Потому что ночью нужно спать. Или в крайнем случае заниматься любовью.
Я разрешил себе приобнять Риши за плечи - нестерпимо хотелось согреть ее озябшее девичье тельце (по ночам в Новгороде Златовратном температура падает сразу градусов на десять-пятнадцать). Так мы и шли, похожие со стороны на четырехногую, двухголовую сутулую птицу-марабу.
На ступенях парадного входа в гостиницу было многолюдно. Дым стоял коромыслом, а говор - тот был слышен за квартал.
Среди прочих я сразу узнал Меркулова. Он размахивал бутылкой пива и в своей отрывисто-пафосной манере что-то проповедовал. Наверное, рассказывал, как будет бить клонов, когда ему наконец дадут в руки стик или, на хотя бы дубину. Был там, кстати, и Ходеманн - он сидел на ступенях, уронив кудрявую голову на руки. Не иначе как "заземлился" до полного изнеможения.
Мы с Риши остановились на углу возле витрины галантерейной лавки, на границе темноты и света.
- Мне, наверное, дальше не нужно идти? - спросила сообразительная Риши. - Нас может увидеть ваш командир. И получится, что я тебя подвела.
- Дело не в командире. Просто… Понимаешь, все подумают, что ты - моя девушка. Будут завидовать и мучиться. Говорить: "Вот Пушкин счастливый!"
- И что в этом плохого?
- Плохого - ничего. Кроме того, что это неправда. Ты не моя девушка. И Пушкин не больно-то счастливый.
- Ты верно рассудил, - серьезно покачала головой Риши. - Люди должны ненавидеть ложь и держаться правды.
"Я знаю, - хотел сказать я. - Майор-воспитатель Кирдэр говорил в точности то же самое".
Риши впилась в меня взглядом - острым, как заточенная спица, отчаянным, болезненно-преданным. Под взглядом этих глаз остатки хмеля, которые не успели выветриться по дороге, мгновенно с меня слетели. Было что-то страшное в ее взгляде. Будто мистическим образом не Риши, но все несчастные в любви девушки на меня сейчас глядели. Словно бы всю женскую скорбь Вселенной вобрали в себя ее глаза…
Ее губы больше не произнесли ни единого слова. Да и зачем, если ее глаза стали говорящими?
- Сколько раз мы с тобой уже вот так прощались? - пробормотал я. - Но каждый раз оказывалось, что не навсегда.
- Когда война кончится, можно я снова к тебе приеду? - шепотом спросила Риши.
- Когда война кончится, дорогая моя Риши…
Фразу я не закончил. Я привлек ее к себе и поцеловал в губы, горячие, как пламя Священного Огня, уступчивые, как воды Мирового Океана.
Глава 10
Экспедиция Башкирцева
Январь, 2622 г.
Мыс Альта-Кемадо
Планета Вешняя, система Крокус
Налет был идеально скоординирован с ударами по орбитальным крепостям и наземным радарам.
Флуггеры материализовались из синевы. Избавились от боевой нагрузки. Отработали пушками. Промчались над самыми верхушками деревьев, снося сверхзвуковой волной ветви, закручивая в зеленый смерч мириады сорванных листьев. Визитная карточка асов-штурмовиков.
Оценить класс пилотажа было некому. Военная база на мысе Альта-Кемадо погибла в первую же минуту.
Вместе с ней сгорел и лагерь археологов, прозванный участниками экспедиции Деревней.
Гибель лагеря была такой же бесславной, как и гибель базы. Разве что - еще более быстрой.
Если после стремительного налета черных флуггеров от базы остались по крайней мере жирно дымящиеся руины, то от Деревни - почти ничего, кроме обуглившихся трупов.
Легкие палатки с эмблемами Российской Академии Наук радостно вспыхнули и растаяли, словно их и не было никогда. Растаяли вместе со всеми, кто в них находился.
А еще - на низкой ноте вибрировала земля, гудело ослепительное небо и надсадно кричали оглушенные люди. Это Таня запомнила хорошо. Как и то, что сама она не проронила ни звука.
Никита, который лежал на земле рядом с ней - надо отдать должное научному сотруднику Андрееву: стоило появиться флуггерам, он сразу упал на землю и увлек за собой Таню, - исступленно повторял: "Не верю… не верю…"
Таня не могла понять, во что именно "не верит" Никита.
В то, что налет означает начало войны? Или в то, что происходящее - реально?
Но Таня не переспрашивала. Может быть, потому, что понимала - в свете случившегося апокалипсиса это не имеет значения.
С тяжелым гулом флуггеры исчезли в вышине. Однако Таня и Никита долго не решались встать. Смотрели заколдованными глазами на то, как исходит копотью оплавленный штабель пляжных лежаков у самой кромки моря. На угольно-черную тучу, подсвеченную багровыми сполохами, которая клубилась теперь на месте военной базы Альта-Кемадо. На играющую солнечными бликами поверхность океана. Безмятежную и безразличную.
А когда они все-таки встали, оказалось, что их лица, волосы, одежда густо облеплены охряно-серой пылью. Пыль хрустела на зубах и ела глаза.
- Как ты думаешь, кто это был? - спросила Таня, извлекая из заднего кармана шорт, своеручно переделанных из старых джинсов, пачку сигарет "Тройка".
- Чоруги, - шепотом сказал Никита. И зачем-то повторил еще два раза: - Чоруги. Чоруги.
Таня окинула Никиту внимательным взглядом. Его глаза - всегда такие ироничные, если не сказать глумливые - светились первозданным, палеолитическим ужасом. Тане даже показалось, что Никита испуган гораздо больше, чем она сама.
Когда вторая сигарета была потушена о серый растрескавшийся камень, Таня повернулась к застывшему в позе Будды Никите и спросила:
- Ну что, пойдем?
- Куда? - Никита изумленно на нее вытаращился. Голубые, детские глаза.
- Как это куда? Посмотрим, может, кто-то из наших… ну… - Таня не сразу подобрала нужное слово, - нуждается в нашей помощи…
- Ты что, совсем свихнулась? - истерично всплеснув руками, зашипел Никита. - Сейчас они прилетят снова, и нам крышка! Сгорим заживо! Как они, как все! А я совершенно не…
- Да прекрати ты, Ника, - отмахнулась Таня; лицо ее стало угрюмым, почти злым. - Если боишься - оставайся здесь.
С этими словами она выпрямилась, отряхнула одежду и побрела отлогим склоном горы Хуанита по направлению к Деревне. После недолгих колебаний ее товарищ поплелся вслед за ней.
А ведь как упоительно все начиналось!
Планетолет "Счастливый" покинул паром-улей "Блэк Вельвет" и приземлился на старой полосе в окрестностях военной базы Альта-Кемадо, принадлежащей Южноамериканской Директории.
Когда участники экспедиции под руководством гения археологии Башкирцева высыпали по трапу на волю, в объятия жаркого субтропического солнца, не только Тане, но даже циничному Диме Штейнгольцу показалось, что они попали в рай.
- И воздалось нам за добродетели наши! - старательно, на церковный манер, окая, провозгласил заведующий технической частью Клим Катенин, стягивая через голову канареечно-желтую футболку.
- Интересно, а купаться здесь можно? - искательно глядя в сторону моря, спросила аспирантка Жанна Скрябина. - Надо опробовать в деле новый купальник!
- Так вот ты какой, воспетый школьными учебниками легендарный Сеф-Се! - восхищенно воскликнул Казимир Лях, окидывая взглядом расположенный в низине город древних олунчей. Именно здесь им предстояло проводить свои изыскания.
- Как здесь красиво! - всплеснула руками профессор Арина Анатольевна Левина-Архипенко.
- Умгу, - согласился с ней русский японец Тодо Аои и тут же включил свою видеокамеру.
А Таня, впервые оказавшаяся в настоящем Внеземелье (не считать же, в самом деле, Екатерину?), ничего не сказала. От восторга у нее отнялся язык.
Самым фантастичным было то, что за пребывание в таком чудном месте им еще и зарплату платили. Причем - удвоенную.
- А что тут такого? Надбавки дают за вредность! - пояснял Тане всезнайка Никита Андреев, добровольно взявший на себя обязанности Вергилия, посвящающего молоденькую лаборантку в тайны "реальной" археологии. На счету Андреева было уже восемь таких экспедиций. Неудивительно, что он чувствовал себя по меньшей мере Шлиманом.
- А в чем, собственно, вредность? Ну, за которую надбавки? - спросила Таня, вглядываясь в манящие курортные дали. В них было что-то родное, средиземноморское.
- Как это в чем? Чужая биосреда - раз. G меньше земного. Вроде бы единичка разницы, а все равно - для здоровья вредно. Это два. Неспецифические примеси в атмосфере - три. Повышенный ультрафиолет - четыре. А пять, шесть и семь - все прочие опасности. Непредвиденные.
Таня рассеянно кивнула. Ну какие непредвиденные опасности могут поджидать сапиенсов на планете, чьи фауна и флора совокупно насчитывают жалких девятьсот видов?
Конечно, о смертоносных флуггерах, пилотируемых другими сапиенсами, она тогда не думала. Да и кто думал?
Кандидат ксенологических наук Казимир Лях был совершенно прав. Сеф-Се, город древних олунчей, был известен каждому школьнику, имеющему по истории оценку выше натянутой из жалости тройки.
Взятые в опрятные рамки фотографии желтых куполообразных жилищ олунчей, не имеющих ни окон, ни дверей, одну только овальную дырку в крыше, украшали школьные коридоры и обложки журналов.
А изображение самого знаменитого культового сооружения - Центрального Дырчатого Цирка - даже служило эмблемой научно-популярной передачи "Я и Вселенная". Эмблема эта, в свою очередь, была получена путем стилизации знаменитого образа Цирка, созданного талантом художника-ксеноклассициста Эридана: изрешеченная круглыми разновеликими отверстиями полуобрушившаяся стена на фоне гладкого, как яйцо, моря; сквозь отверстия пробиваются рубиново-огненные лучи восходящего над Вешней солнца.
Сами олунчи тоже пользовались всенародной любовью. Почти столь же большой, как и динозавры.
Кстати, с динозаврами у олунчей, несмотря на полное отсутствие внешнего сходства, все же было кое-что общее. Их роднила общность судьбы. И те, и другие вымерли, будучи не в силах поспеть за катастрофическими изменениями окружающей среды. Как говорится, "отстали от жизни".
Впрочем, масштабные наземные и подводные раскопки, выполненные в самом начале двадцать седьмого века, заставили предположить, что судьбы олунчей и земных динозавров различаются некоторыми трагическими деталями. Как известно, наиболее взвешенная, хотя и неимоверно скучная гипотеза связывает вымирание динозавров с резким изменением климата. Исчезновение олунчей с лика Вешней раньше было принято объяснять серией космических (падение крупных астероидов) и тектонических (быстрый подъем суши) катастроф.
Однако в 2601-2604 годах на Вешней были обнаружены полтора десятка гигантских зоокладбищ. В иле пресноводных водоемов и во тьме пещер покоились спрессованные временем в предызвестняковую массу останки, по которым удалось восстановить внешний облик странных земноводных существ.
Многометровые позвоночные черви или, если угодно, угри толщиной в бревно, наделенные непропорционально большими пастями - как заметил один астрозоолог: "Перед нами одно из тех алчных созданий, которые могли бы питаться кроликами, но имеют страсть к заглатыванию слонов". К этому портрету следует добавить множество гибких ложных конечностей, формирующих вокруг пасти нечто вроде цветка актинии, а также несвойственную земным змеям и угрям форму туловища, заметно расширяющегося от хвоста к голове. По этой форме их и назвали - Tuba lerichonae Vesnaviensis, "иерихонская труба с Вешней".
С "иерихонскими трубами" был связан ряд примечательных фактов.
Во-первых, кладбища этих зубастых монстров датировались той же эпохой, на которую пришлось и вымирание олунчей.
Во-вторых, их эволюционные предшественники на Вешней обнаружены не были. Ближайшими аналогиями "иерихонским трубам" из ныне здравствующей фауны служили обычные морские черви. Но эти безобидные существа, похожие на красную лапшу, имели вполне скромные размеры и скелетом, как и положено нормальным червям, не располагали.
И, в-третьих, "иерихонские трубы" напрочь отсутствовали в изобразительном искусстве олунчей. Правда, животных олунчи вообще рисовали неохотно, так что это обстрятельство оставляло завидный простор для интерпретаций.
В итоге, несмотря на отсутствие ряда важных фрагментов мозаики, общая картина гибели олунчей в среде специалистов вырисовалась довольно жуткая. Жили-были олунчи, никого не трогали, как вдруг откуда-то извне взялись "иерихонские трубы". Вероятно, нашествие этих хищников застало аборигенов врасплох. После чего олунчей попросту… съели. В течение одного-двух поколений. "Иерихонские трубы", по-видимому, еще некоторое время питались другими вкусными видами, а затем вымерли, разбившись насмерть при падении с вершины съеденной пищевой пирамиды.
Ранее ксенологические науки никогда не сталкивались с подобным сюжетом. За аксиому принималось, что разумный вид, способный создавать оружие и орудия труда, строить города и храмы, в состоянии не только защитить себя от любых диких животных, но и со временем полностью вытеснить их из окультуренной своим присутствием среды обитания. А тут, на Вешней, такая незадача!
Съеденная цивилизация олунчей вторгалась в святая святых: ныне здравствующую ксенологическую парадигму. Парадигмы менять никто не любит. А потому, хотя всем все было ясно, официальную точку зрения на палеоисторию Вешней оставили в неприкосновенности, сославшись на то, что внезапное появление "иерихонских труб" на планете можно объяснить только ксеновизитом, а ксеновизит - это сверхтяжелая артиллерия научной мысли. Уж на него-то можно списать любую катастрофу. Прилетели инопланетяне, занесли неспецифические вирусы, среди олунчей вспыхнула пандемия - и при чем здесь вообще страшилки про зубастых монстров?
Так и остались олунчи вымершими "как-то само собой" динозаврами. Впрочем, аборигены Вешней, похожие на морских львов, были, судя по останкам, гораздо симпатичней динозавров. Олунчи были разумными: строили города. И религиозными: ксеноисторики доказали существование у них духовной культуры с элементами анимизма и полидемонизма.