Ни одно правительство, даже на грани поражения в войне не решалось на производство этого оружия, одинаково опасного и для тех, кого поражают им, и для тех, кто поражает. А по своей структуре оно было настолько простым, что любой полуграмотный идиот мог производить его в любой подпольной лаборатории. И оно производилось во времена вспышек терроризма, которых не избежала и Федерация. "Паутина" была преимущественно и исключительно оружием только террористов. Она поражала наверняка, вызывая медленную мучительную смерть.
"А какая смерть приятная? – подумал Маккой. – Смерть от фазера, требующая большей меткости от стреляющего? Смерть есть смерть, мгновенно ли ты прекратишь свое существование или медленно, с болезненными мучениями, растворишься ли в химическом растворе или превратишься в космическую пыль – в любом случае современная медицина беспомощна перед ней".
Но "паутина" оставляет после себя след. Ее нити, как бы смотанные в тугой клубок, мирно спят в заряде, лишенные пищи для своей отвратительной жизни. А попав в живое тело, мгновенно оживают, внедряются в нервные окончания и растут. Быстрее всего по оси спинного мозга. Достигнув головного мозга и поразив все его клетки, нити в поисках выхода устремляется по каналам глазных нервов непосредственно к глазам, поражают сетчатку и отмирают, выступая вокруг белка и радужной оболочки серебристо-серой сыпью. Сыпь затвердевает, не позволяя векам закрыться.
Кирк смотрел вверх чужими, серебристо-серыми, мертвыми глазами.
* * *
Маккой вернулся к себе в каюту, наполнил свой бокал, сдобрив виски солидной порцией слез, и опустился в кресло. Пить не хотелось, утирать бегущие по лицу слезы – тоже. Он сжимал бокал, как будто надеялся, что легкая прохлада хрупкого сосуда утешит его в безысходном, немом гор'е.
– Доктор Маккой…
Маккой вздрогнул от неожиданности, бурбон выплеснулся из бокала, обдав холодком его руки. Не раздумывая, он выпил остаток, со стуком поставил бокал на стол.
– Что вам угодно, мистер Спок?
Спок требовательно смотрел на него:
– Я думаю, вы понимаете, зачем я пришел?
– Нет, не понимаю. Объяснитесь.
Ничего не сказав, Спок вышел из каюты и, скрестив руки, встал перед блоком экранов. Немного помедлив, доктор нехотя поднялся и подошел к нему.
– Доктор Маккой, капитан Кирк мертв.
– Машины этого не говорят, – с сарказмом ответил Маккой и неожиданно вспомнил, как однажды Кирк со смехом спросил его: "Дружище, с каких-таких пор ты стал доверять машинам?"
– Только об этом и говорят все ваши машины.
Маккой тяжело опустил плечи, попытался что то объяснить:
– Спок, жизнь – это нечто большее электрического сигнала. Может быть, нам как-нибудь…
– Его мозг мертв, доктор Маккой.
Доктор поежился от этих жестких и жестоких слов, хоть и сознавал, что в них сосредоточена вся правда о Джиме. Его затуманенный алкоголем мозг протестовал против такой правды, утверждая, что пока доктор верит в возможность выздоровления Кирка, эта возможность существует.
– Я держал связь с его разумом до самой его смерти. Доктор, я слышал, как он умирал. Вы знаете, как распространяется "паутина"? Ее усики обвиваются вокруг нервных волокон. Затем они…
– Я изучал военную медицину, Спок. Даже больше, чем вы, дольше, чем вы.
– Головной мозг капитана разрушен. На выздоровление нет никакой надежды.
– Спок…
– Оставшееся тело – это всего лишь оболочка. В нем не больше жизни, чем в лишенном энергии клоне, ждущем своего хозяина, чтобы тот разрезал его на составные части.
Маккой бросился к нему с поднятыми кулаками:
– Да будьте вы прокляты, Спок! Будьте прокляты!..
Спок легко перехватил его правую руку, не очень резко завернул ее за спину и сам оказался за спиной доктора. Тот попытался дотянуться до него левой, но услышал:
– Доктор Маккой, вы же знаете, что я прав.
Маккой сокрушенно сгорбился.
– Вы не можете держать его дольше. Вы сделали все возможное и невозможное, чтобы спасти его. И не ваша вина, что он был обречен с момента ранения. Эта неудача не уронит вашей чести, если вы не будете разыгрывать эту уродливую пародию на жизнь. Дайте ему спокойно уйти!.. Я прошу вас… Дайте ему уйти!
Вулканец говорил с пронзительной убежденностью. Маккой взглянул на него через плечо, и Спок разжал свои руки, сделал шаг в сторону, чтобы скрыть свою собственную печаль и собственное отчаяние, которые могли скрутить и его, как они скрутили Маккоя.
– Да, мистер Спок, вы правы, – сказал доктор. – Вы правы.
Подойдя к панели управления системой жизнеобеспечения, он отключил систему герметизации и открыл дверь в карантинную камеру. Воздух с шумом ворвался в это помещение с пониженным давлением, за воздухом в камеру вошел Маккой, а за ним и Спок, Последний раз доктор проследил глазами за ЭКГ, но ничего нового для себя не увидел – все та же ровная горизонтальная линия бежала по экрану без малейшего отклонения вверх или вниз. На всех других экранах был тот же безрадостный вид.
Маккой подошел к тому, что было когда-то Джимом, откинул прядь волос с его лба, с трудом взглянул в его серые глаза и приступил к работе.
Началась она с того, что доктор заставил свой разум развеять туман алкоголя, и руки его приобрели четкие уверенные движения. Он вытащил одну за другой иглы из руки Джима, и мнимая гармония химических анализов распалась на ряд неприглядных картин: содержание кислорода в крови резко упало, зато выросло содержание углекислоты и совсем исчезли данные о каком-либо обмене веществ.
Оставив сердце Кирка без искусственных стимуляторов, Маккой, стиснув зубы, отключил и респиратор. Но сердце Джима продолжало биться, потому что сердце продолжает биться даже вырезанное из грудной клетки. Мышца сердца будет сокращаться до тех пор, пока отдельные его клетки, одна за другой, не выйдут из синхронного ряда, и тогда начнется свертывание крови и смерть всех клеток.
Но дыхательный рефлекс требует нервного импульса. А когда Маккой отключил респиратор, тело Джима и, не пыталось вдохнуть. После последнего, полупринудительного, выдоха не последовало никакой борьбы за жизнь, и это больше, чем свидетельства машины, убеждения Спока и его собственная неуверенность, убедило Маккоя в том, что каждая клеточка тела Кирка мертва…
Все жизненные показания застыли на нуле, наступила оглушающая тишина. Доктор накрыл лицо Кирка простыней – закрыл его мертвые глаза. И тут же прикрыл рукой свои, сдерживая слезы, но не сдержав громких рыданий:
– О боже, Спок, как это могло произойти? – и пошатнувшись, начал проваливаться в благодатную темноту, угасающим сознанием укоряя себя за то, что слишком много выпил.
Спок подхватил его на руки, легко поднял и почувствовал такую остроту переживаний доктора, что вынужден был призвать все свои внутренние ресурсы, чтобы отгородить себя от боли утраты, от чувства стыда за бессилие и от раскаяния за только что содеянное. Но отгородившись от внутренней сумятицы Маккоя, Спок не смог подавить свое собственное чувство стыда и заглушал его неотложными действиями.
Он занес Маккоя в одну из пустующих палат, уложил на койку, снял с него ботинки, расслабил воротник форменной рубахи, прикрыл одеялом и притушил свет. Кажется, все было сделано для того, чтобы доктор проспался, протрезвел, но неожиданно Спок вспомнил тот единственный случай в своей жизни, когда он напился до унизительного состояния беспомощности. Доктор сейчас находился в таком же состоянии, и оставлять его одного – значит, подвергать его жизнь опасности. И Спок сел на стул рядом с койкой, опустил голову на руки, задумался.
Ни погруженный в молчание Спок, ни громко храпевший Маккой не подозревали, что за ними давно уже наблюдали. Напротив карантинного отделения, в палате с полузашторенной прозрачной стеной, лежал Иан Брайтвайт. Он был абсолютно неподвижен из-за травмы черепа и тяжелого сотрясения после падения с мостика. Голова его раскалывалась от боли, в глазах у него все двоилось и даже троилось.
Поэтому поначалу он не поверил своим глазам, а когда поверил, то подумал, что у него началась галлюцинация или он видит страшный сон. А когда окончательно убедился, что все происходящее на его глазах – не правдоподобная реальность, то попытался помешать преступным действиям доктора корабля и первого офицера: они отнимали жизнь у капитана Кирка!
Но едва он попытался открыть рот, шевельнуть рукой, сенсоры снабдили его такой дозой успокоительного, что он лежал беспомощной куклой, лишь время от времени с трудом открывая глаза. Но он все видел: и как Маккой спорил о чем-то со Споком, и как они затевали драку, после которой мирно отключили от капитана систему жизнеобеспечивания и преступно ждали, когда он умрет.
Теряя сознание, Иан не верил, что снова очнется, но хорошо помнил, что он видел…
Громкий всхрап Маккоя вывел Спока из глубокой задумчивости. Он резко встряхнул головой, прогоняя подкрадывающийся к нему сон, – если он сейчас уснет, то в течение нескольких дней его трудно будет разбудить. А спать ему нельзя – слишком много обязанностей навалилось на него за последние часы. Но силы были на исходе. И глянув на безмятежно храпящего Маккоя, Спок решил хотя бы расслабиться, хотя бы вздремнуть.
Все огромное пространство лазаретного коридора освещалось лишь плафоном в потолке карантинной камеры. Свет этого плафона не проникал в палату, а лишь матово высвечивал потолок и часть стены коридора, доступные взгляду Спока из-под полузакрытых век. Чья-то огромная тень заслонила источник света и вывела Спока из дремоты. Он встал, раздвинул шторы, выглянул в коридор.
Дженифер Аристидес, офицер безопасности, которую забрали в лазарет прямо с поста у каюты Мордро, стояла сейчас у огромного окна камеры карантина и смотрела, прильнув к стеклу, на затихшие машины, на темные сенсоры, на прикрытое простыней тело капитана. Две крупные, как горошины, слезы выкатились из ее серебристых глаз на щеки, а толстые пальцы ее мощных рук судорожно вцепились в планку крепления, окна.
Кристина Чэпел спешила к ней, на ходу приговаривая:
– Лейтенант Аристидес, вам нельзя там находиться, вам еще нельзя вставать.
– Капитан умер, – глухо произнесла Дженифер.
– Я знаю, – ответила Чэпел. – Я знаю. Но вы больны. Пожалуйста, вернитесь в палату. Вы очень больны.
– Я не могу оставаться здесь. Я нужна там.
Чэпел бегала перед Аристидес, преградив ей путь в коридор. А больная терпеливо ждала, ее руки беспомощно висели вдоль тела, во всей ее огромной фигуре не было ничего агрессивного, но не было и уступчивости.
Контраст между этими двумя женщинами был настолько разительным, что постороннему наблюдателю, не знакомому с их характеристиками, в голову не пришло бы, что они относятся к одному человеческому роду. Сестра Чэпел была стройной высокой элегантной женщиной, но рядом с глыбоподобной Аристидес она казалась слабой и хрупкой, как полупрозрачные "ветряные всадники", порхающие над пустынями Вулкана, слишком легкие, чтобы опуститься на землю.
Спок встал и неторопливо подошел к женщинам. Он был единственным на "Энтерпрайзе", кто мог потягаться силой с Аристидес, но даже вдвоем с Чэпел им не остановить великаншу, решись та уйти из госпиталя.
– Лейтенант, – сказал он, – если вы находитесь на излечении, вы должны подчиняться медперсоналу, ваша безопасность находится в его руках.
– Я выздоровела, – ответила Дженифер. – У меня дежурство.
– Доктор Маккой освободил вас от службы по меньшей мере на неделю, – сказала Чэпел и с благодарностью посмотрела на Спока за чисто моральную поддержку. Она тоже понимала, что Аристидес сделает то, что надумала. А Спок прикидывал, сможет ли он зажать ей нерв раньше, чем ее трапециобразные мускулы оживут и легкой пушинкой сметут всякого, вставшего на ее пути.
– Я хотела сказать "у меня долг", – поправила свою ошибку Аристидес. – Я не выполнила свой долг.
– Ни о каком долге не может быть и речи, – отрезал Спок. Аристидес промолчала.
– Чем она больна? – спросил Спок. – Есть ли опасность рецидива?
– Гиперморфный ботулизм.
– Необычное заболевание, – Спок помнил сообщение Брайтвайта о том, что два его коллеги заразились от какого-то источника на Алеф Прайме, но как могла Аристидес добраться до того источника? А пищевых отравлений не было ни на "Энтерпрайзе", ни на Алеф Прайме. Если и было что-то общее между тремя жертвами отравлений, так это общение с доктором Мордро. Но какой вывод следует из этого?
– Я выздоровела, – упорствовала Аристидес, – и не могу оставаться здесь. По крайней мере, дайте мне сходить в мою каюту. Спок поднял бровь, вопросительно глядя на Чэпел:
– Со стороны медицины есть возражение против этой просьбы?
– Это не очень хорошая идея.
– Пожалуйста, – умоляюще прошептала Аристидес, – я прошу вас.
Чэпел тяжело вздохнула и потянулась к пластиковому в металлической оправе обручу на левой руке Дженифер, но та отдернула руку, словно обожгла ее. Это выглядело не столько смешно, сколько глупо. Хотя, может быть, она просто не любила, когда до нее дотрагивались.
– Ну, хорошо, Дженифер, – уступила ее просьбе Чэпел. – Только обещайте не снимать ваши сенсоры, чтобы мы могли знать о состоянии вашего здоровья и в любой момент прийти на помощь.
– Если мне потребуется помощь, сенсоры дадут знать.
"Это не обещание, – подумал Спок. – Это ни к чему не обязывающее утверждение".
– Да, они сработают, – подтвердила Чэпел. – Но я предполагаю, что в вашей каюте вам будет хорошо – вам прежде всего нужен отдых.
Дженифер Аристидес наклонила голову в знак благодарности, и Кристина Чэпел отступила в сторону, давая ей дорогу. Офицер безопасности шла с большим трудом, но ни разу не оглянулась и вскоре скрылась за углом.
Чэпел молча смотрела ей вслед, потом, глубоко вздохнув, направилась было в лазарет, но приостановилась и сказала зачем-то:
– Надеюсь, мы поступили правильно.
Спок не ответил. Его мысли занимал Маккой, и он ждал, когда женщина пройдет мимо него, чтобы и он мог отправиться по своим делам. Но Чэпел кончиками пальцев чуть коснулась его рукава:
– Мистер Спок, – сказала она с заметным волнением. – Кто-то должен объявить всей команде о том, что произошло. Будет не очень хорошо, если они все узнают о случившемся так же, как узнала Дженифер, а по кораблю уже идут слухи, один другого фантастичнее. Вы теперь командир. Если вы не можете… если предпочитаете, – оговорилась она, – не делать этого, то поручите это кому-нибудь другому.
Спок помедлил, потом согласно кивнул ей. Ему было нелегко признать, что он плохо помнил о своих неожиданных обязанностях командира корабля, забыв о его экипаже. И все-таки он должен был сделать ей выговор за то, что она без разрешения заговорила с ним о его-обязанностях. Но, по сути, она права, и он согласился с нею:
– Благодарю вас за напоминание. Я не буду больше откладывать это на потом.
Она склонила голову и с довольным видом исчезла в тени этого огромного помещения, переполненного хитроумными машинами и всякого рода медицинским оборудованием, никому сейчас не нужным.
Сзади послышался стон Маккоя. Спок вернулся в палату. Кажется, этанол сделал свое черное дело, и доктору понадобилась помощь. Он включил свет поярче, и Маккой прикрыл рукой глаза:
– Уберите этот чертов свет, – пробормотал он так невнятно, что Спок с трудом разобрал его слова.
Интенсивность света не имела для вулканца никакого значения – он мог видеть при таком освещении, которое для землян было полной темнотой. И легко исполнил просьбу доктора.
– Доктор, вы меня слышите?
В ответ послышалось что-то нечленораздельное.
– Доктор Маккой, я должен покинуть вас, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей.
– Я видел сон, – произнес Маккой четким голосом.
Спок был удовлетворен этим голосом – он может оставить доктора одного. Но Маккой поднялся и повторил:
– Спок, я видел сон о времени.
– Усните снова, доктор. И утром вы будете как огурчик.
Маккой издевательски хихикнул и спросил:
– Вы так думаете?
Он разгладил лицо руками, но морщины от этого стали еще глубже. Он всматривался в Спока красными, распухшими глазами, как будто пытался разглядеть его в полной темноте.
– Я знаю, что нам надо делать.
– Мне уже подсказали это, – ответил Спок. – Я должен сообщить экипажу "Энтерпрайза" о том, что произошло.
– Нет!
– Это необходимо сделать, доктор.
– Время, Спок. Ты забыл о времени. Мы проделывали это раньше, проделаем и сейчас.
Спок не ответил. Он помнил о времени и знал, о чем говорит доктор. Он уже думал об этой возможности и отбросил ее как негодную. Она аморальна и безрассудна. Даже верная теоретически, предлагаемая доктором возможность может обернуться разрушительной реальностью.
– Нам надо перестроить двигатели и одним прыжком сделать петлю, вернувшись в определенную точку прошедшего времени. Так мы спасем Джима.
– Доктор, это невозможно.
– Спок, прошу вас, ради бога. Вы же знаете, что это возможно.
Спок удивился тому, что напряженные переживания научили Маккоя логически мыслить. И он пытался понять его.
– Да, мы можем вернуться в прошлое время. Возможно, даже предотвратим то, что произошло. Но наше произвольное вторжение может разрушить космическое время – слишком велико будет напряжение.
Маккой покачал головой, как будто слушал Спока с закрытыми ушами и до него не дошел смысл его слов:
– Мы спасем Джима.
– И наделаем еще больше бед.
– Но мы делали это раньше, делали, чтобы помочь другим людям. Почему же мы не можем сделать этого ради спасения нашего друга?
– Доктор Маккой… в тех случаях мы были вынуждены вмешиваться в ход событий… не всегда ради помощи каким-то конкретным людям – мы возвращали время с максимальной точностью, и не для развлечений.
– И что из этого следует?
– Мы предотвращали то, что могло произойти в будущем. А на этот раз, если мы изменим прошлое, мы автоматически изменим и будущее.
– Но это будет будущее, которое уже осталось в прошлом. Мы уже жили в нем. А настоящее будущее еще впереди.
– А что нам скажут люди, чье прошлое мы затронем?
– Вы хотите сказать, что в будущее нельзя будет вернуться, и все, что мы делаем, не имеет ни какого значения, потому что не может иметь какого-то значения?
– Я этого не говорил и не хочу говорить. Я говорю, что есть события максимальной правдоподобности, которые нельзя перечеркнуть по чьей-то доброй воле, а затем заново переиграть их с желанным для нас результатом. Сделать это означает – вызвать метаморфозу, превращение, или, если хотите, аномалию, не отличающуюся по эффекту разрушения от той, за которой мы наблюдали в течение шести недель. Это может привести и к нашему уничтожению, и к уничтожению всего будущего. Вы этого хотите для будущего, доктор?
– В данное время меня не заботит будущее. Мы с вами живем в настоящем. И я хочу его изменить, вернувшись назад. А для будущего разница в каких-то двух часах, которые нам необходимы, не, имеет никакого значения – они уже остались позади.
Доктор нахмурился, махнул рукой, запутавшись в глагольных временах.