На случай, если всё же ошибаюсь и эти двое меня не ловят, попыталась пройти мимо того, который преградил путь. Когда я поравнялась с ним, человек сказал мне что-то непонятное негромким, но уверенным командным тоном. Ну конечно, а кто обещал, что вместе с переносом я сразу же обучусь языку другого мира? Глубоко вздохнув (с каждой минутой всё больше верилось, что окружающее реально) и рассудив, что, скорее всего, это требование остановиться, я притормозила и подняла старательно отводимые до сего момента глаза на аборигена. Нет, даже переодевшись в такую же одежду, мне вряд ли бы удалось сойти за местного. Он вроде бы и похож на человека, но в то же время отличался. По крайней мере, не из привычных европеоидов, негроидов, азиатов и кого там ещё. Благородной осанки, с прямыми белыми волосами чуть ниже плеч и жёлтыми глазами. Волосы откинуты на спину и, судя по всему, заколоты с двух сторон невидимками или ещё как-то закреплены, чтобы не лезли в лицо. Одежда состоит из чего-то вроде простого платья или балахона с длинным рукавом и лёгких перчаток по локоть, а на ногах - лёгкие сандалии. Весь костюм чисто-белого цвета, лишь на левой стороне груди золотая символика из шести сходящихся спиралей, заключённых в круг. И хотя непонятно, чем именно абориген отличался от человека, то, что он как минимум незнакомой мне расы, а то и вида, не вызывает никаких сомнений.
Мужчина повторил свои требования, добавив ещё несколько фраз, из чего я сделала вывод, что первые услышанные мной слова означали что-то другое, ведь зачем повторять "стой" тому, кто и без того уже стоит. Может эта их аналогия "руки вверх", "на землю" или ещё проще "предъявите документы"? Поняв, что толку от такого гадания мало, я непонимающе развела руками, только потом подумав, что он из иного народа и у них этот жест может означать что-то другое. Абориген, к моей радости, не проявляя агрессии, сказал ещё что-то не более понятное.
- Я не понимаю, что вы говорите, - ответила я.
Настала его очередь удивляться. Судя по реакции, ему русский язык не более знаком, чем мне - его. Но мужчина быстро оправился и с лёгкой улыбкой, мягко, но крепко, взял меня за руку. Я, не сопротивляясь, пошла куда вели. Всё-таки я не ошиблась, когда предположила засаду, поскольку очень быстро мы с провожатым добрались до машины, скрытой дальше, за теми же кустами, где поджидал первый.
Что-то жизнерадостно сообщив коллеге, который после этого посмотрел на меня с лёгким любопытством, пленитель посадил меня в машину и устроился рядом, а его коллега сел впереди. Оказалось, что транспорт не ездит, а летает, причём практически без тряски и шума. Почему-то именно теперь, когда от моих действий ничего не зависит, накатило ощущение удивительного спокойствия и даже умиротворённости. Всё равно в моем нынешнем состоянии я бы здесь не выжила. А так пусть будет то, что будет. Но это чувство не имело ничего общего с отчаяньем - скорее, просто тихая радость, что пока не надо больше бороться и можно не сопротивляться обстоятельствам.
Внизу проплывали огромные парки в виде завитушек, такие же, как и первый, по которому я бродила. Прямых улиц мало, всюду или круги и полукружия или извилистые линии дорог. Через равные промежутки над деревьями возвышались крупные почти однотипные строения, к каждому из которых сходилось по шесть крупных спиралей, отчего картина сверху напоминала символику на костюмах арестовавших меня аборигенов, не хватало только окружающей кольцевой дороги, да мешали прямые проходы от центра каждой спирали к зданию и одна извилистая дорога, пролегающая от каждого здания между спиралями. Пока мы летели, я не увидела ни единого участка, не несущего отпечатка рук человека или того разумного существа, которое здесь обитает. Так что выбор сдаться (а не бежать) оказался правильным, ведь скрыться всё равно бы не удалось.
Примерно шесть месяцев жизни
Всё-таки другой мир
По субъективным ощущениям, полет продлился около часа. Наконец местность внизу изменилась: теперь здания стояли гораздо чаще, и дороги между ними были шире и не улиткой, а синусоидой, хотя всё равно окружение напоминало большой парк. Машина приземлилась неподалёку одного из строений, и меня повели внутрь. От быстрого темпа ходьбы, который задали провожатые, я снова закашлялась, прикрыв рот платком: вряд ли местные одобрят, если вокруг набрызгают кровавой пеной. Идущий впереди абориген резко остановился, подождал, пока приступ кашля закончится и, осторожно отобрав испачканный платок, осмотрел его, отчего лёгкая улыбка, до того не покидавшая его лица, потухла. О чём-то посовещавшись, мужчины повели меня обратно к машине. Теперь точно в лучшем случае в изолятор посадят, а может, и вообще кремируют, чтобы заразу не разносила. Почему-то эти мысли не вызвали отрицательных эмоций. Даже то, что только чего-то нового, что вызывает лёгочное кровотечение, не хватало в добавку к собственному набору болячек, не расстраивало. Вообще, несмотря на плохое самочувствие, я почти никогда не чувствовала себя так спокойно. И, честно говоря, не хотелось, чтобы это ощущение проходило.
Второй полет продлился всего несколько минут, после чего мы оказались перед зданием, ничем не отличающимся от предыдущего. Но на этот раз охранники не торопились, позволив идти в том темпе, который не вызывает приступов кашля. Путь закончился в довольно большой комнате, где меня усадили на кушетку, один из аборигенов остался сторожить, а второй ненадолго ушёл, чтобы вернуться с ещё двумя: мужчиной и женщиной. Посовещавшись, они жестами предложили мне раздеться, и я с удовольствием избавилась от зимней верхней одежды. Одобрительно улыбнувшись, женщина дала понять, что раздеться надо полностью, после чего лечь на стол, который уходил в стену к прибору, отдалённо напоминающему томограф. Не буду утверждать, что у меня отсутствует стеснительность, но у любого человека есть предел, сметающий все условности, за которым уже неважно, как выглядишь, лишь бы самочувствие стало хоть немного лучше. И, судя по всему, я уже перешагнула эту грань. По крайней мере, присутствие аж трёх мужчин не смутило настолько, чтобы не выполнить указания. Пока стол вместе со мной заезжал внутрь прибора, на мгновение промелькнула мысль, что с такой же вероятностью это может оказаться утилизатор, но она растаяла до того, как смогла заставить забеспокоиться. Потом закружилась голова и мир перед глазами померк.
Проснулась я уже в кровати и с радостью констатировала, что чувствую себя гораздо лучше. Даже лучше, чем до попадания в это странное место. Ненадолго возникли сомнения, а не привиделось ли мне всё произошедшее, но стоило сесть и взглянуть в окно, как они развеялись: ни дом, ни больница не граничат с лесной поляной. Потянувшись к носу, чтобы, по старой привычке, поправить очки, замерла. Необходимого аксессуара на месте не оказалось, а видела я ничуть не хуже, чем обычно. Не на единицу, конечно, но теперь уже и не вспомню, когда такое последний раз было. Попытки разобраться в произошедшем прервались когда вошла женщина из того же народа, что и все виденные прежде, и, приветственно кивнув, поставила поднос с завтраком. Я благодарно улыбнулась ей в ответ.
Одиночная больничная палата, в которой я пришла в себя, представляла собой комнату размером около двенадцати квадратных метров. Из мебели наличествовали кровать вдоль боковой стены, стол с мягким стулом у окна и небольшой шкаф в углу. К палате примыкала небольшая уборная и оригинальная ванная комната, в которой всё пространство занимала именно ванна, то есть её бортик находился сразу же за дверью, которая, как, кстати, и все остальные, открывалась, сдвигаясь вбок, в нишу в стене.
Ни одежду, ни остальные вещи мне так и не вернули, вместо этого выдав закрытое (наподобие коротких шорт и топика) эластичное нижнее белье, голубое платье того же фасона, который здесь носили все - как мужчины, так и женщины, - и шлёпанцы. Я быстро привыкла к местному расписанию: завтрак, прогулка, лечебные процедуры, обед, отдых и занятия, ужин, снова лечебные процедуры, прогулка и сон. Не сопротивляясь установленному распорядку, уже через несколько дней с удивлением заметила, что лимит доверия со стороны аборигенов сильно повысился: комнату перестали запирать, и по коридорам разрешили ходить самостоятельно, даже на прогулках за мной теперь не следовал сопровождающий.
Первое время местная кухня казалась мне непривычной, а некоторые блюда невкусными и неприятными. Аборигены ели большое количество зелени, цветов, корней и даже молодых древесных побегов, но я не разу не видела ни салатов, ни супов, ни бутербродов. Вообще кулинария сильно отличалась от Земной: продукты растительного происхождения подавались либо в сыром цельном виде, либо также в сыром, но давленном или мятом. Мясо, птицу, яйца, насекомых и других членистоногих, моллюсков, рыбу и разнообразные морепродукты ели сырыми или маринованными. Грибы употребляли целиком. Впрочем, из любого продукта готовилось ещё одно блюдо - пюре, причём, судя по его вкусу, без хоть какой-то тепловой обработки. Запекали в виде лепёшек только мелкие водоросли или их смесь с червями и планктоном. И большое разнообразие сладковатого фруктового мармелада. Из напитков - вода и настои трав, судя по всему, как и пюре, приготовленные без отваривания или сильного кипячения. Ни соли, ни масла, ни приправ, если не считать таковыми цельные пряные растения. Ко всему этому разнообразию из столовых приборов использовались только маленькая ложечка для пюре и нож для разрезания слишком крупных кусков, которые, как и остальные продукты, следовало брать прямо руками. Труднее всего оказалось привыкнуть к отсутствию соли, хлеба и масла, а также горячих блюд.
На следующий день после того, как я проснулась, в палату принесли компьютер для занятий с программой обучения языку. Она показывала картинки, озвучивала соответствующий предмет или действие и одновременно сбоку, в углу экрана, демонстрировала, как это пишется. И, разумеется, легко переключалась на режим проверки. Интенсивность занятий сильно подхлёстывал информационный голод и невольное одиночество, обусловленное непониманием. Медперсонал активно помогал обучению, говоря простыми фразами и стараясь добиться, чтобы я поняла их смысл. Да и сам язык был проще, чем казался вначале. Но всё равно до того, как я изучила его на достаточно хорошем уровне, прошло несколько месяцев.
Некоторые детали языка вызвали недоумение. Например, термин, имеющий значение "передвигаться" или "перемещаться", использовался в повседневной жизни гораздо чаще привычного "идти" - последнее употребляли только когда хотели подчеркнуть, что передвигаться надо с помощью ног. А вместо "говорить" использовали краткое на их языке слово "меняться информацией", которое обозначало все виды передачи: звуковой, письменный, с помощью жестов, прикосновений, запахов и так далее. Мужской и женский род присутствовали, как, впрочем и двуполый, лишённый пола и ещё несколько, но они употреблялись только когда хотели подчеркнуть эту особенность, в остальных случаях употреблялся род "неопределённого" пола. И ещё, к собеседнику всегда обращались на "ты". "Вы" не служило выражением уважения, а лишь обозначением множественного числа. В результате обыденная речь имела примерно такой вид:
- Меня попросили "передать информацию" тебе, чтобы ты "переместилось" в физиокабинет, где с тебя хочет "собрать информацию" новое врач.
Ещё больше, чем лингвистические тонкости, меня удивила новость, что разумных видов здесь не один и даже не десяток, а гораздо больше, по крайней мере, судя по некоторым проигрываемым обучающей программой сценкам. С другой стороны, в этом случае особенности языка можно объяснить необходимостью наладить общение между представителями очень отличающихся видов.
Скорее всего, благодаря большой практике и ещё тому, что других вариантов не было, я довольно быстро приспособилась почти ко всем местным лингвистическим изыскам, мысленно проассоциировав для себя с привычными терминами. В результате, многие русские слова приобрели два, а то и больше чётко разграниченных смысла, например, "человек" как разумное существо, "человек" как представитель какого-либо отдельного разумного вида, и "человек" как представитель вида Homo sapiens; или "идти" - перемещаться, "идти" - перемещаться по твёрдой горизонтальной поверхности и "идти" - перемещаться с помощью ног; "вы" - множественное число от "ты", "вы" - представители одного вида, "вы" - представители одной профессии и так далее.
За время, потраченное на изучение языка, я полностью поправилась. По крайней мере, и зрение восстановилось в полном объёме, а может и ещё лучше, и никакого дискомфорта в организме не ощущалось. Самым удивительным событием во время лечения оказалось смена зубов на новые. Старые просто выпали, как молочные, и под ними оказались молодые и здоровые. Да и внешне, судя по отражению в зеркале, я сбросила добрых десять лет.
Но даже теперь, когда я более или менее понимала местную речь и могла объясняться, информационный голод не исчез. Медперсонал не желал поддерживать разговоры ни о месте, в котором я оказалась, ни о своей расе или виде, ни о том, что ждет меня дальше. Но, хотя дальнейшая судьба оставалась под большим вопросом, это не вызывало никакого беспокойства. Вряд ли кто-то тратил бы столько времени и усилий для того, чтобы поправить здоровье существа, которое в дальнейшем собирается убить. Да и вообще, вся жизнь в больнице протекала под эгидой умиротворения и без стрессов. Это само по себе настолько для меня нехарактерно, что возникло подозрение, а не кормят ли меня сильным успокоительным. Но, во-первых, и эти мысли не вызывали негатива (даже если кормят, что в этом такого?), а, во-вторых, хотя ни тревоги, ни страха не ощущалось, заторможённости и сонливости я также не испытывала.
Окно же оказалось обманкой, на самом деле представляя собой ни что иное, как неглубокую нишу в стене. А ведь и картинка натуралистичная, и свежий воздух попадает, и звуки, и даже запахи… Примерно через месяц выяснилось, что заставку можно менять, выбирая из двух десятков стандартных. Так что порой за окном бушевало штормовое море, разбиваясь брызгами о скалистый берег, в другое время там виднелся пляж и спокойная вода; можно было оказаться в заснежённом редколесье, пустыне, холмистых лугах и даже высоко в небе.
День перемен
Другой мир
В один из дней, сразу после завтрака, меня вызвали на осмотр, что нарушало привычный, почти никогда не меняющийся распорядок. Кроме уже знакомого врача, в кабинете присутствовали ещё трое, из-за которых, судя по всему, и произошёл вызов во внеурочное время.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила одна из двух незнакомок, жестом предлагая садиться.
- Очень хорошо.
- У тебя возникают иногда подозрения в чужеродности возникающих мыслей?
- Нет.
- Бывают ли, когда ты в одиночестве, ощущение чужого присутствия где-то рядом или даже внутри тебя?
А вот на этот вопрос я не смогла ответить отрицательно.
- Иногда да, но не внутри, а вовне и обычно только если нет уверенности, что рядом никого нет.
Врачи переглянулись.
- Расскажи подробнее, в каких ситуациях это происходит.
- На прогулке, например, иногда кажется, что кто-то идёт сзади. Или, если в палату дверь не закрыта, может создаться впечатление, что в коридоре кто-то есть.
Одна из женщин слегка нахмурилась, сосредоточено меня изучая.
- Можешь ли ты избавиться от этих ощущений и если да, то как?
Я улыбнулась.
- Да, могу, и очень просто. На улице достаточно оглянуться, в худшем случае, оглядеться, чтобы убедиться, что вокруг никого нет. А в комнате - выглянуть в коридор, а потом закрыть дверь. Это почти всегда помогает, и необоснованные подозрения уходят. Ну, или я убеждаюсь, что не такие уж они и необоснованные.
- Это в каком случае? - недоуменно поинтересовалась аборигенка.
- Если там действительно кто-то есть.
Врач облегчённо вздохнула и сделала жест, предлагая другим продолжить опрос.
- Не совершает ли тело непроизвольных движений?
- Конечно совершает, - все трое встрепенулись. - Например, если глубоко вдохнуть и не дышать, в конце концов выдохнется само. Или если вытянуть руку вперёд и долго её так держать, она начинает дрожать.
Комиссия переглянулась.
- Но ведь это нормальная реакция, - со смешанными нотками разочарования и радости сказал мужчина, кстати, достаточно сильно отличающийся от остальных, чтобы можно было предположить, что он принадлежит к другому виду.
- Но непроизвольная, - указала я. - Ненормальных для моего организма непроизвольных движений я за собой не замечала.
- Непривычные внутренние ощущения, чувственные переживания?
- Да. Мне очень хорошо и спокойно, что нетипично для меня прежней, - я внимательно следила за выражением их лиц, и реакция врачей подтвердила предположение, о внешней природе спокойствия. По крайней мере, это сообщение их не взволновало совершенно, а один и вовсе слегка улыбнулся, как будто так и надо.
- Провалы в памяти? Воспоминания, которые появились непонятно откуда?
- Провал только один: я не помню, как сюда попала, - так, похоже, что и этот ответ их не удивил.
- Необычные сны?
Я задумалась. Да, сны мне с того момента, как я сюда попала, снились яркие, цветные, очень живые. От них оставалось ощущение свободы, полёта, дождя, ветра и гармонии с природой. Но вот о чём они были, мне так ни разу и не удалось вспомнить. После пробуждения от них оставался только след, впечатление, а сам сон ускользал, чтобы, что нередко случалось, вернуться на следующую ночь. Это и попыталась объяснить собравшимся.
Выяснив ещё несколько интересующих деталей, врачи закончили осмотр и уже собирались отпустить, но теперь настала моя очередь проявлять инициативу. Последний месяц, проведённый в безуспешных попытках получить хоть какую-то информацию, не заставил отступить и сдаться, хотя почти всегда реакция сводились к трём вариантам: "можешь задавать вопросы, но, ответы на них пока не получишь", "эта информация вызовет ненужное волнение" или "когда придёт время - всё узнаешь".
- Разрешите задать вам несколько вопросов? - периферийным зрением я заметила, что знакомый лечащий врач поймал взгляд троицы и слегка закатил глаза. Похоже, ему уже надоело моё любопытство.
- Только по теме разговора и недолго, - через несколько секунд ответил мужчина из тройки.
Обрадовавшись согласию и почти не обращая внимания на то, что остальные покинули кабинет, я спросила:
- К каким выводам ты пришёл в результате этого обследования?
- Ты здорова, хотя случай нетипичный, поэтому остается возможность врачебной ошибки.
- А подробнее? - я аж подалась вперёд от любопытства.