Скальпели поднимались и опускались, как маленькие острые гильотины, срезая смерть и гниение, обезглавливая страдание, удаляя железные обломки боли. Извлеченная из раны Смита пуля была выброшена; маленькая, темная, она звякнула в металлическом лотке. Доктора исполняли торопливую пантомиму, то наклоняясь, то кружа у стола. Смит свободно вздохнул.
Напротив, в тускло освещенном конце полевого госпиталя, на другом операционном столе лежало тело Джонни. Врачи склонились над ним в пытливых исканиях, совершая стерильное таинство.
- Джонни? - У Смита прорезался голос.
- Тебе нельзя волноваться, - предупредил врач, шевеля губами под белой маской. - Это твой приятель?
- Да. Как он там?
- Неважно. Ранение в голову. Шансы - пятьдесят на пятьдесят.
Манипуляции близились к концу: стежки, тампоны, бинты - вот и все. Смит следил, как рана исчезает под белой марлей, а затем перевел взгляд на сгрудившихся толпой медиков.
- Позвольте, я ему помогу, прошу вас!
- Ну, не сейчас, рядовой…
- Я знаю, знаю этого парня. Я знаю его. Он со странностями. Если я помогу сохранить ему жизнь, вы позволите?
Над хирургической маской сверкнул сердитый взгляд, и сердце Смита замедлило ход. Доктор сощурился:
- Я не могу рисковать. Каким образом ты собираешься мне помочь?
- Подвезите меня к нему. Говорю же: я могу помочь. Мы с ним закадычные друзья, и я не дам ему умереть. Черта с два!
Врачи посовещались.
Они перенесли Смита на каталку, и двое санитаров переправили его в другой конец палатки, где хирурги колдовали над Джонни, побрив его наголо, чтобы обнажить рану. Можно было подумать, он спит и видит страшный сон. Его лицо исказилось тревогой, изумлением и отчаянным страхом.
Один из хирургов тяжело вздохнул.
- Не сдавайтесь, док. - Смит тронул его за локоть. - Ради бога, не сдавайтесь! - И, обращаясь к Джонни: - Джонни-малыш. Послушай. Послушай меня. Забудь все, что наговорил тебе Мелтер, забудь все, что он болтал… Ты слышишь? Он набит дерьмом по самые уши!
Лицо Джонни по-прежнему оставалось возбужденным, меняясь, как потревоженная гладь воды. Смит набрал воздуха и заговорил снова:
- Джонни, ты играй себе, как раньше. Увертывайся. Ты в этом деле дока, Джонни. Этого у тебя не отнять. Такому нельзя научиться или научить других; это дается от природы. А Мелтер забил тебе голову идеями, которые, возможно, годятся для таких, как он сам, как я и все прочие, но тебе они ни к чему.
Один из хирургов сделал нетерпеливый жест рукой, затянутой в резиновую перчатку.
Смит обратился к нему:
- Повреждения серьезные, док?
- Давление на череп, на мозг. Может наступить временная потеря памяти.
- Он будет помнить момент ранения?
- Трудно сказать. Вероятно, нет.
Смита насильно удерживали на каталке.
- Все хорошо! Отлично, - быстро и доверительно зашептал он в ухо Джонни. - Послушай, браток. Вспомни, как ты играл мальчишкой, и не думай о том, что было сегодня. Представь, как бежишь оврагами через ручьи, как пускаешь камешки по воде, как уворачиваешься от выстрелов и хохочешь, Джонни!
У Джонни в глубинах сознания брезжили именно такие мысли.
Где-то пищал комар, бесконечно долго пищал и описывал круги. Где-то гремели выстрелы. Наконец кто-то сообщил:
- Дыхание стабилизируется.
Еще кто-то произнес:
- Сердечный ритм восстанавливается.
Смит продолжал говорить: той частицей себя, что не испытывала боли, что позволяла голосовым связкам выразить надежду и тревогу, а мозгу - сохранить страх. Грохот войны становился все ближе и ближе, но это всего лишь стучала в ушах кровь, подталкиваемая сердцем. Прошло полчаса. Джонни слушал, как слушает школяр бесконечно-терпеливого учителя. Слушал, и боль отступала, и выражение испуга стиралось с его лица, и возвращалась былая уверенность, юность и твердость, а с ними - спокойное осознание убежденности.
Хирург стянул тугие резиновые перчатки.
- Он выкарабкается.
Смит готов был запеть.
- Спасибо, док. Спасибо.
Врач поинтересовался:
- Вы все из сорок пятого взвода? И ты, и Куайр, и тот парень, Мелтер, кажется?
- Да. А что с Мелтером?
- Темное дело, что-то очень странное. Бежал прямо на прорыв под шквалом пулеметного огня немцев. Когда мчался с холма, кричал что-то вроде того, что он снова мальчишка… - Хирург поскреб подбородок. - Мы вынесли его тело - в нем было полсотни пуль.
Смит сглотнул и, откидываясь на каталку, почувствовал, как его прошиб пот. Леденяще холодный, лихорадочный пот.
- Вот тебе и Мелтер. Это он по недомыслию. Слишком рано повзрослел, как и все мы. Он не знал, как оставаться мальчишкой - таким как ты, Джонни. Потому-то ему не повезло. Я… отдаю ему должное: он хотя бы сделал попытку, этот дурень. Ведь Джонни Куайр такой - один.
- Ты бредишь, - заметил хирург. - Прими-ка успокоительное.
Смит покачал головой.
- Как насчет отправки домой? Мы с Джонни выдержим такой путь, при наших ранениях?
Хирург улыбнулся под маской:
- А куда вы денетесь? Оба вернетесь в Америку.
- Теперь, похоже, вы и сами бредите! - Смит, соблюдая осторожность, издал ликующий вопль. Он повернулся, чтобы кинуть заботливый взгляд на Джонни, который спал все так же мирно и спокойно и видел сны.
Потом Смит сказал:
- Ты слышал, Джонни? Мы поедем домой! Ты и я! Домой!
А Джонни ответил тихим голосом:
- Мама? Ой, мама.
Смит взял Джонни за руку.
- Порядок, - обратился он к врачам. - Итак, отныне я - мама. У вас сигары не найдется?
Бритье по высшему разряду
The Beautiful Shave 1977
Переводчик: Е. Петрова
Он въехал в город, двигаясь на восток и паля из пистолетов в синее небо. Между делом застрелил курицу, которую тут же втоптали в пыль копыта его лошади, а потом с гиканьем перезарядил обойму и, как был, с рыжей, колючей трехнедельной щетиной на физиономии, поскакал в салун, оставил лошадь на привязи и, не расставаясь с дымящимися пистолетами, прямиком направился к стойке бара, где с неудовольствием изучил в зеркале свое закопченное солнцем отражение, прежде чем потребовать стакан и бутылку виски.
Бармен из-за стойки придвинул к нему и то, и другое, а сам ретировался.
Посетители перебрались в другой конец зала, поближе к закускам, и разговор заглох.
- Что, языки проглотили? - вскричал Джеймс Мэлоун. - А ну, всем базарить и кутить! Кто не понял, тому вышибу остатки мозгов!
Все сочли за лучшее изобразить базар и кутеж.
- Так-то лучше, - сказал Джеймс Мэлоун, опрокидывая в себя очередной стакан.
Распахнув ногой створки двери, отчего по салуну пронесся сквозняк, он вышел тяжелой слоновьей поступью в уличные сумерки, где местные жители, возвращавшиеся домой с рудников или горных выработок, привязывали лошадей к видавшим виды столбам.
Напротив салуна располагалась парикмахерская.
Прежде чем перейти через улицу, он проверил спусковые крючки, понюхал отливающие синевой пистолеты и сладостно крякнул от порохового запаха. Тут ему на глаза попалась валявшаяся в мягкой пыли жестянка, в которую он на ходу с оглушительным хохотом вогнал три пули, отчего лошади вдоль всей улицы нервно шарахнулись и начали прядать ушами. Для верности передернув затворы, он пнул сапогом дверь парикмахерской и увидел очередь. Во всех четырех креслах, с журналами в руках и уже намыленными щеками, сидели клиенты, ожидая, пока их обслужат, а в сверкающих зеркалах отражалось спокойствие, изобилие пены и безмолвное проворство брадобреев.
Вдоль стены на скамье сидело еще полдюжины жаждущих очищения местных жителей, вернувшихся кто с гор, кто из пустыни.
- Присаживайтесь, - поднял глаза один из парикмахеров.
- Присяду, не сомневайся, - бросил мистер Джеймс Мэлоун, наводя дуло пистолета на ближайшее к дверям кресло. - Выметайся, любезный, а то прошью тебя вместе с обивкой.
В глазах посетителя, над пенной маской, вспыхнуло удивление, которое сменилось гневом, а потом предчувствием беды. Помедлив, он не без труда выбрался из кресла, вытер простыней намыленный подбородок, швырнул простыню на пол и примостился на самом краешке скамьи.
Джеймс Мэлоун фыркнул, хохотнул, плюхнулся в черное кожаное кресло и поднял пистолеты.
- Я ждать не буду, - заявил он всем и никому. Его взгляд скользнул над головами и зацепил потолок. - Кто умеет жить, тот никогда не ждет. Так и знайте!
Посетители уставились в пол. Парикмахер, прочистив горло, набросил на Джеймса Мэлоуна свежую простыню. Под ней торчали пистолеты, как пара белых островерхих шатров. Для острастки Мэлоун постучал рукоятью о рукоять и вернул пистолеты в прежнее положение.
- Работай, - приказал он парикмахеру, не глядя в его сторону. - Сперва побриться, а то вся морда чешется, потом постричься. А вы, охламоны, справа налево, готовьтесь байки травить. Да чтоб не занудно было. Веселите меня, пока цирюльник тут хлопочет. Давненько меня никто не веселил. Вот ты, крайний, начинай.
Горожанин, выдернутый из уютного кресла, мало-помалу опомнился, вытаращил глаза и с трудом заговорил, как после удара в челюсть.
- Знавал я одного типа… - выдавил он, бледнея. - Так вот, стало быть…
Не обращая на него внимания, Джеймс Мэлоун обратился к парикмахеру.
- Эй, ты, бритье обеспечь по высшему разряду. Кожа у меня нежная, и сам я парень видный, если щетину сбрить, - просто долго по горам таскался, а золотишка так и не намыл, потому сегодня и не в духе. Заруби себе на носу: порежешь - убью. Выступит на физиономии хоть капелька крови - всажу в тебя пулю. Усек?
Брадобрей молча кивнул. В парикмахерской стало тихо. Никто не смеялся и не травил байки.
- Чтобы ни кровинки, ни царапины, понял? - повторил Джеймс Мэлоун. - А то спать тебе на полу вечным сном.
- Я семейный человек, - произнес парикмахер.
- Да хоть мормон с шестью женами и выводком мелюзги. Одна царапина - и тебе конец.
- Детишек у меня двое, - сказал парикмахер. - Дочка и сын.
- А мне плевать, - оборвал Мэлоун, устроившись поудобнее и закрыв глаза. - Поехали.
Парикмахер подготовил горячие салфетки и принялся накладывать их на лицо Джеймсу Мэлоуну; тот ругался и вскрикивал, размахивая пистолетами под простыней. Когда горячие салфетки были сняты, а щетину стала покрывать горячая пена, Джеймс Мэлоун все еще продолжал сыпать проклятьями и угрозами, а побледневшие посетители, которых он держал на мушке, боялись шевельнуться. Трое других парикмахеров стояли как истуканы за спинками кресел; несмотря на летнюю жару, в помещении стало холодно.
- Почему ничего не слышу? - рявкнул Джеймс Мэлоун. - Не можете травить байки - будете петь. А ну, заводи "Клементину" в четыре глотки! Кому сказано? Повторять не стану.
Парикмахер трясущейся рукой правил бритву.
- Мистер Мэлоун, - осмелился он обратиться к клиенту.
- Заткнись и работай. - Мэлоун запрокинул голову и скривился.
Парикмахер еще немного поводил бритвой по ремню и окинул взглядом присутствующих. Потом кашлянул и спросил:
- Все слышали, что говорил мистер Мэлоун?
Мужчины молча закивали.
- Слышали, как он грозился меня пристрелить, - продолжал парикмахер, - если только у него выступит хоть капля крови?
Они опять кивнули.
- Вы готовы, если потребуется, подтвердить это в суде?
- Прикуси язык, - процедил мистер Джеймс Мэлоун.
- Вопросов больше нет. - Парикмахер отпустил кожаный ремень, который со стуком ударился о спинку кресла.
Тогда он поднял бритву к свету; металл сверкнул холодным блеском.
Одна рука брадобрея удерживала откинутую назад голову мистера Джеймса Мэлоуна, а другая приставила бритву к заросшему щетиной горлу.
- Что ж, начнем отсюда, - сказал парикмахер, - вот так!
Наблюдатели
The Watchers, 1945
Переводчики: В. Гольдич, И. Оганесова
В этой комнате пишущая машинка стучит, будто костяшки пальцев по дереву, и капельки пота падают на клавиши, которых беспрерывно касаются мои дрожащие руки. А еще насмешливо пищит москит, кружащий у меня над головой, и несколько мух, постоянно задевающих за экран-сетку. Вокруг голой электрической лампочки, висящей на потолке, трепещет бабочка, напоминающая клочок белой бумаги. Муравей ползет по стене; я наблюдаю за ним - и невесело смеюсь. Какая ирония: блестящие мухи, рыжие муравьи и сверчки, защищенные своей броней. Как жестоко мы все трое ошибались: Сьюзен, я и Вильям Тинсли.
Кем бы вы ни были, если к вам в руки попадут эти записки, никогда больше не давите муравья на обочине дороги, не убивайте шмеля, с шумом пролетающего мимо вашего окна, не уничтожайте сверчков, поселившихся у вас за очагом.
Вот в чем заключалась страшная ошибка Тинсли.
Вы конечно помните Вильяма Тинсли? Человека, потратившего миллион долларов на средства против мух, муравьев и других насекомых?
В офисе Тинсли не было места для мух или москитов. Ни на белой стене, ни на зеленом столе - нигде в кабинете не могло укрыться ни одно насекомое. Тинсли уничтожал их при помощи своей фирменной хлопушки для мух. Я никогда не забуду это орудие убийства. Тинсли, как истинный монарх, правил своим королевством, пользуясь хлопушкой, будто скипетром.
Я был секретарем Тинсли и его правой рукой в индустрии по производству кухонной посуды; иногда я давал ему советы относительно вложения денег.
В июне тысяча девятьсот сорок четвертого года Тинсли носил хлопушку для мух с собой на работу. Ближе к концу недели если я занимался какими-нибудь документами, то о появлении Тинсли узнавал по характерным щелчкам - босс приканчивал утреннюю порцию своих жертв.
Шли дни, и я замечал, что Тинсли постоянно начеку. Он диктовал мне, но его глаза последовательно прочесывали северную, южную, восточную, западную стены, ковер, книжные полки и даже мою одежду. Один раз я рассмеялся и ввернул что-то насчет Тинсли и Клайда Битти - бесстрашных дрессировщиков диких животных, а он напрягся и повернулся ко мне спиной. Я замолчал. "Люди имеют право на странности", - подумал я тогда.
- Привет, Стив, - сказал как-то утром Тинсли, помахав зажатой в руке хлопушкой, когда я взял карандаш и приготовился записывать. - Ты не мог убрать трупы перед тем, как мы начнем работать?
На толстом ковре цвета охры ваялись павшие в неравном бою мухи; смятые, неподвижные тела с вывернутыми крыльями. Я побросал их одну за другой в мусорную корзину, мрачно бормоча себе под нос.
- С. Х. Литтлу, Филадельфия. "Дорогой Литтл, мы готовы вложить деньги в ваше новое средство против мух. Пять тысяч долларов…"
Пять тысяч? - переспросил я и перестал писать.
Тинсли не обращал на меня ни малейшего внимания.
- "…Пять тысяч долларов. Советуем начать производство, как только позволят условия военного времени. Искренне ваш…" - Тинсли щелкнул хлопушкой. - Думаешь, я спятил?
- Это постскриптум или ты обращаешься ко мне? - спросил я.
Позвонили из компании по борьбе с термитами, Тинсли велел выписать им чек на тысячу долларов за то, что они обработали его дом. Затем похлопал по ручке металлического стула.
- Вот что мне нравится в офисах, - заявил он. - Металл, бетон - все такое надежное, прочное, здесь никогда не заведутся термиты. - Босс вскочил с кресла, хлопушка просвистела в воздухе. - Проклятие, Стив, эта тварь все время находилась здесь!
Что-то прожужжало в последний раз, и наступила тишина.
Нас окружали четыре безмолвных стены: казалось, потолок пристально нас разглядывает… Воздух медленно выходил через ноздри Тинсли. Я никогда не видел инфернального насекомого.
Тинсли взорвался:
- Помоги мне найти ее! Черт тебя подери, помоги!
- Одну минуту, подожди… - ответил я.
Кто-то постучал в дверь.
- Не входите! - пронзительно закричал Тинсли. - Отойдите от двери и не вздумайте ее открыть! - Он стремительно метнулся к двери, запер ее, прижался спиной. - Быстрее, Стив, начинай систематические поиски! Не сиди!
Стол, стулья, подсвечник, стены. Как обезумевшее животное, Тинсли искал, нашел источник жужжания и нанес сокрушительный удар. Мертвое, блестящее тельце упало на пол, и Тинсли со странным торжеством раздавил его ногой.
Он начал успокаивать меня, но я разозлился.
- Послушай, - резко сказал я, - я твой секретарь и главный помощник, а не наводчик для стрельбы по быстро летающим целям. У меня нет глаз на затылке!
- И у них тоже! - воскликнул Тинсли. - Ты знаешь, что они делают?
- Они? Кто, черт возьми, они такие?
Он замолчал. Устало подошел к письменному столу и сел в кресло.
- Не имеет значения, - сказал Тинсли через некоторое время. - Забудь об этом. И никому не рассказывай о нашем разговоре.
Я смягчился:
- Билл. Тебе следует обратиться к психиатру…
Тинсли горько рассмеялся:
- А психиатр расскажет своей жене, та - подругам, а потом они обо всем узнают. Они повсюду. Да, повсюду. Я не хочу, чтобы моя компания была остановлена.
- Если ты имеешь в виду сто тысяч долларов, которые потратил на средства против мух и муравьев за последние четыре недели, - сказал я, - то кто-то должен тебя остановить. Ты разоришь себя, меня и других держателей акций. Видит Бог, Тинсли…
- Замолчи! - рявкнул он. - Ты не понимаешь.
Пожалуй, тогда оно так и было. Я ушел в свой кабинет и целый день был вынужден слушать жестокие удары проклятой хлопушки, доносившиеся из-за стены.
Тем же вечером я ужинал со Сьюзен Миллер. Я рассказал ей о Тинсли, а она выслушала меня с вежливым профессиональным интересом. Потом постучала сигаретой о стол, закурила и сказала:
- Стив, я, конечно психиатр, но у меня нет ни одного шанса, если Тинсли не придет ко мне добровольно. Я не смогу помочь ему, если он сам того не захочет. - Она похлопала меня по плечу. - Но ради тебя я его посмотрю. Впрочем, если пациент со мной не заодно, считай, что сражение уже наполовину проиграно.
- Ты должна мне помочь, Сьюзен, - сказал я. - Через месяц он окончательно тронется. Мне кажется, у него мания преследования…
Мы подъехали к дому Тинсли.
Первая встреча прошла удачно. Мы много смеялись, танцевали, а потом поужинали в "Коричневом эле". Тинсли даже и в голову не пришло, что стройная женщина с тихим голосом, с которой он кружился в вальсе, была психиатром, внимательно изучавшим его реакции.
Сидя за столиком, я наблюдал за ними, стараясь не улыбаться, и услышал, как рассмеялась одной из шуток моего босса Сьюзен.
Мы молча ехали обратно в приятном, расслабленном настроении, которое часто возникает после приятно проведенного вечера. В машине пахло духами Сьюзен, из приемника доносилась приглушенная музыка, колеса автомобиля негромко шуршали по асфальту.
Я взглянул на Сьюзен, она посмотрела на меня, и ее брови поднялись вверх, показывая, что она не обнаружила ничего странного в поведении Тинсли. Я пожал плечами.