Страховой агент Зяблик и адвокат Сорокопут
У Сорокопута была "труба" так назывались часы досуга, которые он проводил со своим другом Зябликом. Это у них было заведено с тех пор, как в городе начали петь трубы. Узнав из прогноза погоды, что на завтра обещается ветер, Зяблик и Сорокопут по очереди приглашали друг друга "на трубу".
В ожидании ветра они успевали разок-другой сразиться в шахматы, и это были жестокие сражения, потому что каждый из них был в душе боец. Каких только головокружительных комбинаций не разыгрывали Зяблик и Сорокопут, каких не придумывали рискованных эндшпилей! Правда, никто не решался дать мат королю, и все партии кончались вечным шахом.
Так было и сегодня. Партия была трудной, обоих измотала вконец, и только где-то на пятидесятой минуте Сорокопут торжественно объявил:
- Вам шах, Зяблик!
Зяблик вздрогнул и инстинктивно прикрылся офицером:
- Нет шаха!
- Еще шах!
- Нет шаха!
- Вечный шах! - провозгласил Сорокопут.
- Счет один-один! - напомнил Зяблик. - В прошлый раз я вам дал вечный шах!
Вечный шах… Ничего нет вечного на земле, кроме вечной угрозы мата. Так подумал Зяблик, и так подумал Сорокопут - они всегда думали одинаково.
В это время запела труба:
Мы не дрогнем! Мы не вздрогнем!
Мы не съежимся от страха!
Пусть потомки наши знают,
как их предки дали маху!
Сердце Зяблика забилось сильней. Да, он не дрогнет! Он покажет себя! Вот сейчас он поднимет крыло - и… пусть потомки знают, как он, Зяблик, дал маху! Может, и о нем споет когда-нибудь эта труба…
Хозяин поспешно задернул шторы, забаррикадировал дверь. В комнате стало темно, и Сорокопут не видел, что делает Зяблик, а Зяблик при всем желании не мог разглядеть, чем занимается Сорокопут.
Зяблик приподнял крыло и задрожал от волнения. Если б его видела сейчас Пеночка-Пересмешка! Зяблик двинул крылом. Какое удивительное ощущение! Как будто падаешь с головокружительной высоты - все замирает внутри от восторга и немножко от страха…
Сорокопут тоже не дремал. Он махнул крылом - впрочем, не очень выразительно, чтобы, если спросят, сказать, что он просто прощается со своим другом Зябликом. Но про себя, а то Сорокопут знал, что этот взмах имеет совсем другое значение.
То, что мы сложили крылья, это враки, это враки!
Мы еще помашем ими после драки, после драки!
- пела труба. В дверь постучали.
Зяблик и Сорокопут забегали по комнате. Кое-как подняли шторы, освободили дверь, но когда Сорокопут пошел открывать, Зяблик на всякий случай залез в шкаф: ему не хотелось мешать хозяину.
Возвратился Сорокопут еще с одним гостем.
- Вот вам ваше письмо, - сказал солдат Канарей.
- Мое письмо? - растерялся Сорокопут. Вы в этом уверены?
Он взял письмо и стал его рассматривать.
Действительно, отправитель Сорокопут. Очень интересно! То есть, не то, чтобы очень, а интересно в определенной степени.
Сорокопут надорвал конверт, вынул письмо и принялся читать. Он читал вслух, чтобы почтальон не подумал, будто у Сорокопута от него какие-то секреты. "Довожу до вашего сведения, что Дятел летает на работу, очертя голову. Сорокопут".
- Ничего себе письмо! - воскликнул солдат Канарей.
- Да, письмо вроде ничего, - согласился Сорокопут. - Хотя, признаться, лично мне такие письма не очень нравятся.
- Еще бы! Это же самый настоящий донос!
- Не нужно так выражаться, попросил Сорокопут. - Если вы уважаете в себе почтальона, то вы должны его в себе уважать.
Потом он опять занялся письмом.
- Если я написал, что Дятел летает на работу, значит, я знал, что он летает на работу. А если б я знал, то знали бы и другие. Но другие не знают, раз не знаю я, а если не знают они, значит, и я ничего не знаю. Как же я мог написать это письмо?
- Ладно, - сказал Канарей, - порвите его и забудьте.
- Вы знаете, я, наверно, его порву. А? Как вы думаете? Прямо сейчас возьму и порву. Подумаешь, документ государственной важности!
Документ? Государственной важности? Сорокопут прислушался к своим последним словам. А ведь письмо действительно может рассматриваться как документ. И кто его порвет? Он, Сорокопут!
- Нет, - сказал Сорокопут, - я не могу его порвать. Вернее, не то, что не могу, я могу, но только не порвать. Знаете что - порвите его сами!
Солдат Канарей выполнил приказание.
- Ну вот, - облегченно вздохнул Сорокопут. - Теперь я уже вспомнил, что не писал это письмо. Не понимаю, зачем мне его принесли? Я прошу больше не носить мне таких писем. То есть, письма носите, но не такие, а такие может не носить.
Он до того приободрился, что даже стал потихоньку скандалить.
- Вы мне лучше скажите, почему я не получаю газет, - наскакивал он на гостя. - Почему мне не носят газет - вот что вы мне скажите!
- Не могу знать. Я же не почтальон.
- Ах, он не почтальон! - возмутился Сорокопут, словно обращаясь к кому-то третьему. - Как носить чужие письма, так он почтальон, а как доходит до газет, так он не считает себя почтальоном!
Сорокопут наскакивал на гостя, пока не вытеснил его за дверь. Затем он вернулся в комнату и только теперь вспомнил о Зяблике. Странно, Зяблик как будто оставался здесь. Куда же он девался?
И тут Зяблик вышел из шкафа. Он вышел из шкафа так, будто выходил из него каждый день и это давно вошло у него в привычку.
- Гм! - сказал Зяблик и посмотрел при этом на Сорокопута.
Больше он ничего не сказал. Он только сказал: "Гм!" и удалился.
Парикмахерская "Стриж и клиенты"
После ухода Зяблика Сорокопут чувствовал себя неспокойно. Зяблик так на него посмотрел… Нет, конечно, Зяблик и прежде на него смотрел, но то было совсем не так, а так это было впервые. И чего он посмотрел? Может, он думает, что Сорокопут написал о Дятле?
Сорокопут вышел из дома и стал бродить по улицам.
Прохожих было много, но все они спешили по своим делам, и Сорокопуту никак не удавалось кого-нибудь остановить, чтобы как следует отвести душу.
Каменщик Жаворонок мостил тротуар. Он легко ворочал большие плиты и что-то бубнил себе под нос, - видно, Жаворонку нравилась эта работа.
Сорокопут постоял, подождал и, видя, что Жаворонок не обращает на него внимания, сказал:
- Вот, говорят, что Дятел летает. Но лично я этому не верю.
Жаворонок поднял голову, посмотрел на внезапного собеседника.
- Подай-ка мне вон ту плиту.
- Не то, что не верю вообще, но не верю, что он летает… - Сорокопут с трудом тащил плиту, стараясь не упустить нить разговора.
- Я даже мало знаю этого Дятла, - продолжал он. - Нет, знать-то я его знаю, но что он летает - с какой стати это придет мне в голову?
- Дай-ка мне еще вон ту плиту, - сказал Жаворонок.
От такого разговора Сорокопут быстро выбился из сил.
Некоторое время он работал молча, потом попрощался с Жаворонком и побрел дальше.
Дворник Орел подметал улицу.
- Вы слышали про Дятла? - между прочим спросил Сорокопут. - Говорят, он летает. Не все, правда, говорят, но некоторые.
- Мало ли что говорят! Всех не переслушаешь.
Дворник усердно трудился крыльями, и Сорокопут заметил в раздумье:
- Если все будут летать, то кто же будет работать?
И он побрел дальше, машинально читая вывески, которые, собственно, были и не вывески, потому что были написаны прямо на тротуаре. Среди них особенно выделялась одна: ЗАВЕДЕНИЕ "СТРИЖ И КЛИЕНТЫ".
Когда-то Стриж имел немало хлопот со своей вывеской. Она у него прежде выглядела так: "ПАРИКМАХЕР СТРИЖ. СТРИЖЕМ, БРЕЕМ".
Но у властей бреющая парикмахерская почему-то ассоциировалась с бреющим полетом. Стрижа затаскали по инстанциям, и вывеску пришлось сменить. Вот тогда он и придумал новое название, ловко обойдя не только слово "бреем", но и само слово "парикмахерская".
Заведение "Стриж и клиенты". Клиентам было приятно, что о них написали такими большими буквами, и они валом валили в парикмахерскую. Заведение Стрижа превратилось в клуб, здесь заключались сделки и подписывались контракты, обменивались новостями и старыми анекдотами, и среди всего этого хаоса эмоций и информаций усердно хлопотал Стриж, любовно поглаживая доверчивые горла клиентов.
Сегодня в заведении было на редкость тихо. Стриж трудился над Чижом, а в стороне сидел профессор Дубонос и терпеливо ждал своей очереди.
- Мода не должна нравиться, - рассуждал между делом Стриж, - она должна озадачивать. Вот, к примеру, этот хохолок. Если он здесь, то он пройдет незамеченным, а если здесь? Это уже совсем другое.
- Как выручка? - прервал его рассуждения Чиж, проявляя интерес к другой области знаний.
- Так себе. Пять монет за утро. Но я не жалуюсь. Лучше пять найти, чем десять потерять.
Сорокопут сидел и мучительно думал, как бы ввязаться в разговор.
Наконец он улучил момент:
- Говорят, Дятел летает… Странно, но говорят…
Все как-то неловко замолчали.
- Вот здесь, пожалуйста, подровняйте, - нейтрально сказал Чиж.
- Непременно. И хвостик тоже?
- Я бы сам не поверил, если бы мне не сказали, - пояснил свою мысль Сорокопут.
- М-да, - сказал Дубонос и вышел из парикмахерской.
В следующую минуту никто не проронил ни слова. Сорокопут тяжко вздохнул, чтобы хоть этим нарушить молчание, но его опять не поддержали.
Сорокопут встал, потоптался у дверей.
- Как это с Дятлом вышло… Хорошо, что никто не знает… Не то, чтобы никто, но некоторые все же не знают…
Сорокопут покачал головой и вышел из парикмахерской.
Редактор газеты Говорунчик-Завирушка
Солдат Канарей сидел в приемной редактора газеты "Друг пешехода". Он сидел уже два часа, хотя посетителей в приемной почти не было.
Начинающий поэт Кукша сидел в приемной давно, еще с молодости. Сейчас он был уже в солидных летах, но о возрасте своем не распространялся, следуя своему же собственному меткому определению: своего возраста стесняются только женщины и начинающие поэты. Здесь же, в приемной, Кукша писал свои стихи, которые вызывали у редактора одно чувство - сомнение.
Темнота не всегда чернота, не всегда пустота, теснота, глухота, немота, слепота, - писал Кукша, искусно используя внутреннюю рифму, - темнота иногда широта, высота, красота и мечта, и далекая в небе звезда - темнота.
Прочитав такое стихотворение, редактор долго пребывал в молчании.
- Это не пробьется, - наконец заключал он, намекая на то что никто в этом не виноват: ни автор, ни редактор. Просто стихотворение само по себе не пробьется. - Нам-то с вами, Кукша, оно понятно, нам оно очень даже понятно, только будет ли оно понятно читателю?
Читатель! Загадочный, непостижимый читатель! Это о нем мечтал Кукша бессонными ночами, но поймет ли читатель, этого Кукша не знал, у него никогда не было читателя.
Начинающий поэт Кукша и солдат Канарей томились в приемной, а редактор томился у себя в кабинете. Редактор томился от безделья, потому что материала для газеты не было, газета выходила от случая к случаю, и со времени последнего случая прошло уже больше недели.
Больше всего редактора заботила рубрика "Пешедралы и пешедралки" (более звучный вариант названия "Пешеходы и пешеходки"). Это была рубрика о заслуженных птицах, которые прошли большой жизненный путь, и все пешком, пехом, пешедралом… Но кому заказать статью?
Говорунчик-Завирушка страшно обрадовался своему посетителю, но принять его сразу было неудобно: посетитель мог подумать, что у редактора нет другой работы. Поэтому ради приличия Говорунчик выдерживал посетителя в приемной.
Наконец он распорядился его впустить.
Редактор углубился в бумаги и, когда Канарей вошел, спросил, не поднимая головы:
- Стихи? Проза? Объявление?
- Не могу знать, - сказал солдат Канарей. - Пакет запечатан.
Говорунчик-Завирушка взял конверт и сразу узнал свой почерк.
- А-а, - протянул он небрежно, бросая письмо в корзину. - Письма читателей. Покоя нет от этих писем! Везет же другим газетам, у которых вообще нет читателей!
Канарей смотрел на него и думал, что такого занятого работника ему еще не приходилось встречать. А редактор решил про себя, что этого посетителя он не скоро отпустит: с ним легче будет скоротать оставшееся рабочее время.
- Садитесь, - предложил Говорунчик-Завирушка, - у меня как раз выдалась свободная минутка. - Он помолчал, обдумывая, что бы еще такое сказать. - Вы никогда не видели нашей газеты? Отличная газета! Первое место по объему, по тиражу и по всему остальному.
Газета была единственная, поэтому ей нетрудно было удерживать первые места, но это никак не умаляло заслуг редактора, и он продолжал:
- Жаль, что я не могу показать вам нашу газету. Ее так расхватывают, даже я не могу купить. Жена с ночи занимает очередь. На сегодняшний день вы не найдете в городе читателя, который мог бы похвастаться, что ему удалось купить нашу газету.
Редактор остановился, чтобы посмотреть, какое впечатление его слова произвели на собеседника.
- А все почему? Потому что мы пользуемся достоверными слухами. Вы любите слухи? Есть среди них просто замечательные. Вот, например, этот… - Завирушка наклонился к собеседнику и зашептал: - Приходит пешедрал домой, а у его пешедралки… - дальше Канарей, сколько ни напрягался, ничего не мог разобрать. - К сожалению, такое не напечатаешь. Такова специфика газеты: самое интересное в ней то, чего нельзя напечатать.
Редактор откинулся в кресле и захохотал. Потом опять стал серьезным.
- К сожалению, у нас много завистников, много непрофессиональных сплетников. Взять хотя бы Сорокопута. Он болтлив, как сорока, но так все путает, что наши читатели постоянно пребывают в заблуждении.
- Он что, работает у вас в газете?
- Да нет… Просто сплетник-любитель.
Канарей упомянул о письме Сорокопута начальнику тайной полиции, не раскрывая, разумеется, содержания письма. Но и сам этот факт произвел на редактора до того сильное впечатление, что он вскочил и быстро-быстро забегал по комнате. Он бегал, заложив крылья за спину, так, словно гонялся за какой-то мыслью, потом повалился в кресло и замер в ожидании. Давний птичий опыт подсказывал Говорунчику, что, если за мыслью не гоняться, она сама залетит в голову. Так оно, видимо, и случилось.
Скорей всего, решил он, это обычное поздравление но надо знать Сорокопута. У него любое поздравление может обернуться доносом. А на кого? Кто даст гарантию, что это донос не на него, на редактора?
- Мне очень жаль, сказал он, - но я должен немедленно вас покинуть.
И он тут же покинул гостя, кабинет и всю редакцию газеты "Друг пешехода".
В семье у Дятла
С легкой руки Сорокопута о том, что Дятел летает, говорил уже весь город, и только сам Дятел об этом ничего не знал. Он отдыхал в кругу семьи и демонстрировал Пустельге свои семейные достижения. Ну-ка, сынок, покажи тете, какую ты в-выдолбил дыр-ку! Дятенок показал.
- Хорошо это у него получается - д-долбить по дереву, прихваливал сына Дятел. - Учителя г-говорят, природные способности, советуют идти по этой линии.
Дятлиха не принимала участия в разговоре. У нее было свое отношение к Пустельге, и она не могла понять, с какой стати эта особа вдруг явилась к ним в дом. А Пустельга не могла не явиться. Она исходила весь город, чтобы встретиться с солдатом Канареем, потому что ведь он обещал, что они еще встретятся, но так его и не нашла. Кто-то видел его у дворцовых ворот, когда он разговаривал с младшим привратником, - и вот Пустельга пришла к Дятлу в надежде что-нибудь от него узнать.
- Дятенок у нас м-мастер, - благодушествовал Дятел. А вот младший, Дятеныш, этот больше по стихам. Ну-ка, сынок, почитай тете! Дятеныш почитал.
- А? Каково? - выпытывал Дятел, - Артист! Чтец-декламатор!
- Молодец, рассеянно согласилась Пустельга. Это тебя в школе научили?
- Там научат! - сыронизировал Дятел. - Все сам! Придет со школы, уткнется в книжку… В-вот так. - И Дятел показал, как Дятеныш утыкается в книжку.
- А у нас на уроке физкультуры Щегленок за то, что летал, получил двойку по поведению, - сообщил Дятеныш.
- А ты что получил? - съехидничал его брат.
- Я никогда не летаю. Зачем мне летать? Чтоб долетаться, да?
- Вы слышали? - рассмеялся Дятел. - Н-нет, вы слышали, что он сказал? Этот в жизни не п-пропадет, будьте уверены. - Он потрепал Дятеныша по голове. - Как, сынок, не п-пропадешь в жизни?
- Не пропаду! - подтвердил Дятеныш.
- Слышите? Он не п-пропадет! Вот разбойник!
Пустельга уже несколько раз пыталась заговорить о своем, но где ей было переговорить хозяина!
- Семья у нас что надо! - возвещал Дятел. - Вот, например, м-мать. Посмотрите на нее. Нет, вы, пожалуйста, на нее посмотрите!
- Ты лучше на себя посмотри, - сердито отозвалась Дятлиха. - Тоже называется - глава семьи.
- А что, ч-чем не глава? - Дятел поднял клюв и обвел всех значительным взглядом. - И перья, и хвост, и все, как положено.
- Кстати, о перьях и хвосте. Это мне напомнило одного моего знакомого, - поспешно заговорила Пустельга, довольно искусственно переводя разговор на нужную ей тему. - Его зовут Канарей, вы, может быть, знаете?
Дятел сразу заскучал. Он терпеть не мог посторонних тем в разговоре.
- Он живет у Орла. Вы знаете Орла? Такой крупный, представительный.
Пока Пустельга это говорила, слушателей у нее уменьшилось ровно вдвое. Дятеныш сбежал гулять, а Дятлиха вышла, громко хлопнув дверью в знак того, что на нее в этом разговоре рассчитывать нечего.
- Мы с ним познакомились, - рассказывала Пустельга. - Все было так неожиданно и… Вы знаете, у него нет никого, даже родителей.
- Родителей? - подхватил Дятел, обретая почву под ногами. - Я вам скажу, что родителем быть не так просто. Школа - это ш-школа, но родители…
Дятел оборвал себя на полуслове: послышался сильный стук в дверь. И не успел он встать из-за стола, как в комнату ввалились новые гости: начальник явной полиции Филин-Пугач и две его руки - правая сержант Глухарь и левая ефрейтор Сплюшка.
- Именем Индюка! - возгласил начальник полиции, зловеще сверкнув очками.
Очки были именные. Филин получил их за многолетнюю безупречную службу и теперь никогда с ними не расставался. Он даже спал в очках, чтоб лучше видеть сны. С тех пор, как ему приснилось что-то подозрительное, Филин был особенно осторожен.
Дятел как-то сразу ушел в себя, но по инерции продолжал говорить, - впрочем, совсем не то, что принято говорить в подобных случаях:
- П-присаживайтесь, п-пожалуйста… Ч-чем могу служить?
- Не надо нам служить! Мы пришли всех арестовать! - гремел начальник полиции.
- Арестовать? В-всех? Но нас только трое. Может, позвать с-соседей?
Начальник полиции рассердился не на шутку - шуток он не понимал:
- Молчать!
Сержант Глухарь вытянулся по стойке смирно: наконец- то он услышал знакомое слово!