Теперь ему вспомнилась и картинка того события. Дождь идти почти перестал, превращаясь постепенно в морось. Падающие с неба капли оставляли в лужах едва заметные круги, каждый раз падая точно в их центр.
Выйдя из-под навеса билетной кассы, он подошел к работавшему газетному киоску, и приобрел свежий выпуск районной ежедневки. Вернувшись к кассе, присел на лавочку рядом с только что подошедшей пожилой четой, вкруг себя поставившей несколько узлов с вещами. Старик бросил на него косой взгляд и снова отвернулся к супруге. Они принялись о чем-то тихо совещаться.
Он развернул газету, но читать совершенно не хотелось. То ли отвык, то ли просто не мог сосредоточиться на мелких строчках, напечатанных на желтой от света тусклой электрической лампочки, одиноко висящей под сводом крохотного зала ожидания, газетной бумаге. На улице было темно, но не по времени, а от низкой облачности, плотной пеленой закрывшей солнце. Точно солнечное затмение наступило, и Луна, вопреки ожиданиям, не торопится открывать светоносный диск.
Он прочел одну коротенькую заметку - сводку из Страны гор - и свернул газету. Пожилая чета продолжала о чем-то спорить: мужчина разводил руками, женщина рылась в сумочке. Некоторое время он продолжал разглядывать пару, но вскоре отвернулся, изучая тонущую в дымке мороси станицу: аккуратный рядок домишек, стоящих вдоль расхристанной дороги, обсаженной рядами кучерявых кряжистых тополей.
Тополя, точно такие же, росли у ворот части. Тогда они только начали покрываться зеленым пушком, и терпкий после прошедшего ливня, запах распускающихся листьев висел в неподвижном воздухе. Представитель прошел несколько шагов вперед, - теперь его и командира части разделяли три-четыре метра, - и холодно зачитал приказ президента о немедленной эвакуации всех частей федеральных войск с территории независимой республики. Срок исполнения - один час с момента ознакомления с приказом. В случае невыполнения в ход вступят пожарные машины, в цистерны которых под завязку налит бензин. Командир в ответ усмехнулся, но как-то неуверенно, представитель кивнул, и в ту же секунду мощная струя из ствола ближайшей пожарной машины облила его и сопровождающих командира автоматчиков, отбросив к воротам. Он поднялся, медленно оглядел собравшихся пред воротами части людей и молча скрылся на территории военного городка. Жалко хлопнула железная дверь в воротах.
Через полчаса фургон с безоружными солдатами выехал с территории. Воины разрешили взять им с собой только личные вещи и деньги, в чем, в чем, а в этом недостатка власть новой республики не испытывала. Ее интересовало оружие. И она его получила.
Ему на равных со всеми разрешили участвовать в разграблении магазина на территории части. Спустя несколько часов колонна, в составе которой появились штук десять БТРов, с дюжину БМП и без счета стрелкового оружия, уходила на юг. Вслед им слышались далекие уж хлопки взрывов, и чувствовался запах гари: военный городок горел.
Тогда он оглядывался чаще других, неприятно ежась от их довольных похлопываний по плечу и коротких исполненных торжества, возгласов, среди которых он слышал и здравицы в свою честь. Пожарные машины, содержание которых так и не понадобилось, некоторое время следовали за колонной, потом резко свернули на одну из улочек и отправились на восток. Видимо, получив новое задание.
Тут только он расслышал, что старики, сидящие рядом с ним на лавке, спорят из-за денег, вероятно, где-то оставленных или оброненных. Невеликая потеря: пятьдесят рублей, одна банкнота, бывшая то ли в сумочке у жены, то ли в портмоне мужа. Спорящие настолько увлеклись выяснением, чья же в том непоправимая вина, что не обратили внимания на то, как он нагнулся, поднимая извлеченную из кармана полусотню и, поперхнувшись и закашлявшись от прилившей крови к голове, протянул банкноту им. Женщина отреагировала первой. Любезно улыбнувшись, она тут же приняла подарок, он так и не понял, догадалась ли она, или приняла немного наивный его спектакль за чистую монету, мужчина же принялся недоумевать и возмущенно заметил, что надо было первым делом посмотреть под ноги, пока супруга ковырялась в сумке, билет и выпорхнул. Лишь после этого он спохватился и пробормотал свои слова благодарности.
Ему было как-то неловко, импульс этот - дань укоренившимся в подсознании с глубокого детства нравственным нормам, остов которых, к его собственному удивлению, продолжал еще сохраняться в нетронутой глубине заставил его действовать помимо его воли. Хотя не в деньгах дело, в кармане лежало еще пять синих банкнот на всякий случай, выданных лично командиром все в тех же непроницаемых очках, несмотря на непогоду. Деньги были шальные, их количество не имело значения. Под контроль его группы перешла одна из небольших химических лабораторий, производящих синтетические наркотики. Плата, скрепя сердце принятая командиром в качестве компенсации за гибель его воинов в Стране гор.
И опять же, он смел отнести большую часть похвал за совершенное в той стране, к себе… и к тем, кто был с ним, в самом конце августа отправившись к благословенному Каспию. То ли командир решил прервать на время свое затворничество, то ли некие моральные или, не исключено, материальные стимулы оказали влияние, этого он не знал, да и не хотел знать. Ему сообщили, когда и куда он должен был отправляться, он кивнул, молча, как полагается, в ответ. В придачу, ему, именно ему, а не наоборот, дали четырех воинов, зарекомендовавших себя с лучшей стороны, еще во время последней войны.
Вернуться же из Страны гор довелось только ему одному. Так уж получилось, случай, слепая насмешка судьбы, под которой все ходят опьяненные удачей, воины ошиблись едва заметной в темноте уходящего вечера горной тропкой, и взяли много левее. Их мобильную группу заметили еще до подхода к границе, войска уже были извещены о случившемся в самом центре портового городка, - да и как же иначе, ведь тот взрыв грузовика дома непосредственно касался их, их семей, родных и близких, что жили в доме - и немедленно подняты по тревоге.
Болячки у него большею частью уже прошли, но начали заметно дрожать руки, и покалывало сердце даже после небольших нагрузок. Непонятно, почему именно его, самого физически слабого из группы, пощадила судьба. Стечение обстоятельств, иначе объяснить случившееся, наверное, просто невозможно.
Когда до границы, обозначенной пунктиром на карте, оставалось с полкилометра, лес кончился, лишь редкие кусты вели тропу к перевалу. Где-то за ним, он не знал точно, где, лежит земля суверенной республики. Воины продолжали упорно карабкаться вверх по каменистому, осыпающемуся склону сопки, изредка останавливаясь - он замыкал шествие, задерживая всех частыми остановками, ожидая, прижав руку к груди, когда восстановится дыхание и перестанут мельтешить огненные колесницы в глазах. Он не оглядывался больше, пытаясь в неверном свете ущербной луны увидеть то, что произошло за несколько десятков километров от этого места. Да и не думал о сделанном. Привык? - возможно, и так. Скорее, попросту перестал тревожить себя мыслями о свершаемом. Тем более, не в первый и не последний раз.
Старший неожиданно выпрямился, и поднял автомат наизготовку, следующий за ним тотчас же замер, настороженно вслушиваясь. В неверном свете они казались каменными изваяниями, появившимися здесь в незапамятные времена, источенные пронизывающими ветрами и холодными дождями со снегом. "Вертолет", произнес старший, давая знак группе рассыпаться; через несколько томительных секунд и до него донесся далекий стрекот боевой машины.
Мгновение спустя стрекот стал оглушительным. "Ми-восьмой" вылетел из-за сопки, на которую они торопливо карабкались. Сноп лучей прожектора враз ослепил всех, истерично мечась по склону; затем остановился, подрагивая, распознав среди мертвых скал живых людей, и машина пошла на снижение. Ударила очередь, громогласный стрекот вертолетных винтов потонул в диком грохоте тяжелого пулемета; пули пропарывали воздух, со звоном вгрызались в камни, искря и разбрызгиваясь в разные стороны. От поднятой "бортом" пыли стало нечем дышать, он мучительно кашлял, хватая открытым ртом воздух, катался по земле, уже не обращая внимания на грохот очередей, бивших то ближе, то дальше, на визг пролетавших рядом с его скорченным телом пуль, на стоны и дикие крики, терзаемых ревущим свинцом воинов. Избиение продолжалось всего несколько секунд, половина жизни, по его представлению; затем наступила, насыщенная неслышным стрекотом тишина. Луч прожектора сверкнул рядом с кустом, за которым лежал он, уподобившись младенцу в утробе матери, поджав колени к груди, давясь кашлем и пытаясь сдержать дыхание, со свистом вырывавшееся из легких.
Машина развернулась и умчалась ввысь, мгновенно исчезнув из виду; только и остались в воспоминание о ней - испоротая земля да тела четырех погибших.
Сейчас он уже не мог вспомнить, слышал ли ответные выстрелы; кажется, нет. "Борт" для автоматного огня был неуязвим, попав под вертолетный обстрел, группа пыталась скрыться, разбегаясь в разные стороны, но сделать это не успела - слишком неожиданным было нападение.
Оставшись один, он подобрал автомат - своего оружия у него никогда не было - и медленно, волоча, вывихнутую от неудачного падения ногу, вышел на суверенную территорию. По прошествии полусуток на него наткнулась свои, мобильная группа из семи человек его полевого командира, вызвавшаяся найти и предать земле тела погибших.
Положение его, безусловно, упрочилось, результат не замедлил сказаться: следующее задание, вот это, холодным ноябрьским днем, он выполнял в одиночку. По завершении операции его должны были подобрать там, в райцентре, и на машине перебросить на "ту сторону", где и передать командиру. Из рук в руки.
Старик о чем-то спросил его, погрузившись в воспоминания, он прослушал и был вынужден переспросить. Куда направляется? - в райцентр, в общем-то, денька на два-три, как получится. Нет, не на заработки, просто повидать сестру, давно не виделись. Недавно переехала на новую квартиру, подобрала приличную однокомнатную. Да, с мужем…. Он отвечал медленно, не очень охотно, его подводил голос, давно уже хриплый, точно прокуренный, хотя такой привычки у него никогда не было. А сейчас слова давались ему просто с трудом. Да еще и этот кашель. Долгий бронхиальный, с мерзким металлическим привкусом во рту, с клокотанием в горле. Супруга спросила, что с ним такое, он сослался на перенесенную недавно простуду; да так оно, собственно и было. Последнее время он стал куда чаще болеть. Чаще и дольше, весной, вот, слег на три недели. Хорошо за ним был какой никакой уход. В горном селе, затерянном в снегах перевала у самой границы, где они зимовали, одна вайнашка присматривала за ним, вызвавшись по собственной воле. После выздоровления он ее не видел. Возможно, заразилась от него и прихворнула сама. Скорее простудой нежели, не дай Бог, конечно, его другой, старой болезнью. Той, что он подхватил уже очень давно.
От этой болезни его лечили и прежде: давали какие-то сборы, настойки, вот, не так давно - таблетки даже, когда ему было совсем худо, и он по три-четыре дня кряду не мог встать с постели, а тело вновь покрылось мерзкими гноящимися непрерывно язвами, очень долго не заживающими. Что ему давали, и помогло ли лекарство - он не мог сказать. Командир утверждал, имея на то основания, - до провозглашения независимости он работал в морге, - что у него иммунодефицит. Как после рожи. А, может, и, собственно, рожа, вспоминая учебник медицины, читанный в бесконечно давние времена, командир уверенно сказал, что рожа практически не заразна.
Последнее утверждал каждый. И, кажется, был неправ.
Довольно часто он видел крупную сыпь, то появлявшуюся, то исчезавшую на груди, плечах, лице у некоторых воинов, крестьян, таких же пленников, как он сам; папулы эти возникали на несколько дней, порой - неделю, и проходили безо всякого лечения. Изредка появлялись язвочки на губах, пальцах рук и ног, шее, подмышках, все так же со временем исчезавшие.
Ему порой казалось странным, что на это никто не обращает внимания. Но только вначале, потом, отвыкнув от воспоминаний о необходимой гигиене, он так же перестал удивляться, считая, как и все, что "поел что-то не то" и "само пройдет". Так жило большинство, а после ранения в ходе войны под Шали и сам командир, который неожиданно стал отказываться выезжать за границу в Турцию, Крым, на Балканы - для прохождения в куда более комфортных условиях курса лечения и реабилитации.
Исчерпав набор обыденных вопросов, старик замолчал, не зная, то ли отступиться, то ли пытаться продолжить этот односторонний диалог. Ему на выручку пришла жена. Неудовлетворенная выбранной темой беседы, она принялась рассказывать о целях намеченного ими путешествия. Из райцентра они собирались попасть поездом в столицу края, к дочке на свадьбу, она намечена на послезавтра. Если ничего не случиться, тьфу-тьфу, конечно, они как раз успевают.
Он слушал, не перебивая, и не слышал ее слов. Речь женщины как-то странно успокаивала, убаюкивала его. "Проснулся" он только однажды, словно кольнуло что-то и, незаметно взглянув на часы, обнаружил, что автобус запаздывает на десять минут. Женщина все говорила, изредка поправляя прядь волос, выбивавшуюся из-под черного платка. Ее муж сидел молча, поглядывая то на супругу, то на компанию молодых людей - трое юношей лет двадцати, не больше - рассказывающих друг другу не то анекдоты, не то просто смешные случаи из жизни. Один из парней обладал на удивление светлой шевелюрой, собранные на затылке в хвост волосы резко выделялись пшенично-белым мазком на фоне темно-синей джинсовой куртки. Когда юноша поворачивал голову, мазок этот метался по плечам, растекаясь и вновь собираясь, становясь то пепельно-серым, то вновь светлея.
Автобуса по-прежнему не было. Восемь лет назад он тоже запаздывал, но на остановке, кроме тех четверых и еще одной женщины, которую оставили там… навсегда… никого не было. Наверное, приди автобус вовремя, он сейчас жил бы в этом крае. Может быть….
С Грозным его связывали не столько воспоминания босоногого детства, по-своему приятные и оттого западающие в душу, но более всего знакомство с той женщиной, которую, как ему когда-то казалось, он любил и любил бы вечно, и которая согласившись разделить с ним его годы, вышла за него. Ныне же столица республики стала чужой, как и любой другой город этой планеты, и та, что он водил когда-то поздними знойными вечерами под звездчатым южным небом по тенистым бульварам, паркам и ореховым рощам, легко, почти незаметно выскользнула из памяти, оставив после себя лишь флер непонятной ностальгии, фотографический образ в глубинах памяти, да слабый запах духов "Инфини".
Тех, кто восемь лет назад вместе с ним стояли на остановке, в ожидании автобуса, он встретил неожиданно, тогда, когда менее всего предполагал о свидании. И почему-то именно запах духов "Инфини" возник в памяти, едва он увидел, а через мгновение и узнал тех троих, что работали ныне в героиновой лаборатории, подаренной его командиру. Его узнали столь же скоро; спустя несколько минут, когда охрана вышла, и все четверо остались наедине, те трое немедленно подошли к нему, а он двинулся им навстречу, и каждый с намерением начать давно проговоренный в душе разговор. Они сошлись вместе, странно и страшно изменившиеся за последние восемь лет люди, поддерживающие меж собой когда-то шапочное знакомство и испытавшие некую дружескую близость товарищей по несчастью за время долгой дороги в неизвестность на дощатом полу фургона, увозившим их куда-то на юг. С близости этой они и подошли друг к другу, произнесли первые давно заготовленные фразы приветствия, обменялись ими, как паролем, позволяющим определить степень доверия к стоявшему рядом человеку. И замолчали неожиданно.
Разговор умер сам собой, прежняя общность их внезапно исчезла после первых же произнесенных слов, точно оказались они людьми, ошибавшимися в приветствии. Они долго молчали, разглядывая пристально друг друга, веря и не веря своим глазам да и всему происшедшему с времен остановки, дощатого фургона, путешествия на юг….
По истечении пяти минут, те трое снова вернулись к работе, сославшись на занятость, а он так же извинился за тех, кто ожидал его за дверью. И тихо покинул лабораторию, прикрыв с превеликой осторожностью за собой дверь. После чего сел в изгвазданный внедорожник рядом с водителем; на заднем сиденье уже находились двое воинов. "Газик" проворно взял с места, выезжая на разболтанную колею. Сыны ислама торопились окончить свой ежедневный обход за податью, газу, как они называли свой сбор, у них на пути оставалось лишь ближайшее селение, и так уже донельзя нищее и обескровленное: те, кого не увели на войну под зеленое знамя, зимой голодали.
Воинов Аллаха, конечно, тоже надлежало кормить. Много раньше, до войны еще, когда через республику шли грузовые и пассажирские поезда, а в аэропорту Грозного "Северном" приземлялись лайнеры, прожить за счет газу было проще. Ныне же все пути были перекрыты, и теперь нынешним властителям независимой республики все больше и больше приходилось считаться с зачастившими эмиссарами исламского мира. Выданный ими под великое дело освобождения соседних народов от ига большого брата и основания халифата от моря до моря большой кредит - оружием, медикаментами, обмундированием и, конечно, валютой, - к коему оказались привычны воины, к их же неприятному удивлению необходимо было с усердием отрабатывать, отчитываясь буквально за каждый сделанный шаг. С требованиями, непривычно жесткими, все же приходилось считаться, ибо для многих командиров это была единственная возможность доказать свою состоятельность и жить свободно и вволю, то есть так, как они успели привыкнуть за годы независимости. Ни от кого.
Так, незаметно, но неумолимо приблизилась новая война, расползшаяся по всем, прилегающим к республике территориям, постепенно взявшая в заложники своей неуемной жажды боли и крови весь регион. Подобно заразной болезни, она сначала распространила свои метастазы где-то на дальних окраинах некогда могущественной империи, не на окраинах даже, а за ними, у самых границ, безразлично далеко, о ней вспоминали лишь, когда слышали новостные сводки с полей затяжных невыразительных и бессмысленных боев. Когда империя рухнула, растрескавшись по швам республик, она пробралась в эти осколки. А не так давно, несколько лет назад, началась и в этой беспокойной, разом взорвавшейся и втянувшейся в бессмысленную и беспощадную бойню, независимой республике. От нее, заразившейся и ныне гниющей заживо и гниением своим продолжавшей распространять дурную болезнь вокруг, разгоняющей ее дальше и дальше и этим надеющейся хоть как-то, хотя бы на время, избавиться от нее.
Подошел грязный замызганный "Пазик". Дверь скрипнула, с шипением отворившись. Он зашел последним, подыскав себе местечко в конце салона, подальше и от пожилой четы и от глаз прочих пассажиров. При входе в станицу он успел переодеться изрядно поношенный костюм, куртку и старые ботинки, ту одежду, что нес с собой. Газету положил в карман брезентовой ветровки, дабы она сразу бросалась в глаза.
Он был частицей той болезни, ее разносчиком. Он болен ею давно, кто знает, скольким людям, соприкоснувшись пожатием рук, передал медленно убивавший организм вирус, сколько их, вот так же, как он, носит его в себе, передавая от одного к другому, дальше и дальше разнося по новоосваиваемым территориям, не зная, не понимая того, что за миссия возложена на них.