* * *
Юлиан бежал, прижимая груз к груди, будто ребенка. Чертово семя, какой тяжелый.
Пули начали спеваться, но он успел, добежал до лесной полосы, вломился в кустарник, упал - обрывисто, нырко, и откатился в сторону, ищи, не ищи одно.
Ползком он вернулся к краю полосы, выглянул. Темные фигурки копошились вокруг машины, ветер доносил яростные "хальт" и "хенде хох". Десант. Ищут. Груз? Короткая очередь. Добили кого-то. Лейтенанта, Ивана рязанского? Лёнчика с Иваном уральским достал пулемет, когда они сбрасывали второй ящик. Очередью посекло и груз - когда лейтенант, сорвав никчемные пломбы, открыл ящик, то увидел расколотый сосуд белого металла, из которого сыпался порошок, пахнущий аптекой и грозой.
Уцелевший груз лейтенант дал ему, Юлиану. Любой ценой вернуть в часть. Любой. Где ж ее взять, любую?
Десантники перестроились в цепь и пошли в сторону лесной полосы, по-прежнему выкрикивая "хенде хох". Неужто он, Юлиан, им так нужен? Груз, только груз. Завез шоферюга, сволочь, и лейтенанта ранил.
Тщательно, как на зачетных стрельбах, он выстрелил. Три из трех. Цепь залегла, но ответного огня можно не страшиться, автомат не винтовка, близорук.
Юлиан за деревьями пробежал метров сорок, опять вынырнул и выстрелил уже наугад, лишь бы обозначить себя. Таясь, вернулся назад, подхватил груз и бегом двинул в другую сторону.
Авось, обманул.
Слабость заставила перейти на шаг. Быстро прокис. Тяжело.
Он крепче прижал к себе груз. Загнался до тошноты. Если из полосы выйти, идти легче, но нельзя. Заметят.
Он едва не проскочил горелый хутор. Бывал здесь раньше.
Пример обострения классовой борьбы. Давно, лет десять назад, пришли раскулачивать куркуля, а тот - отстреливаться, затем подпалил дом и сгорел вместе с семьей. С тех пор и пустует хутор.
Бурьян вокруг - в рост. Скроет. Из последних сил он побежал к хутору, надеясь, что его не видят. Во дворе нырнул в погреб. Пол в ямах, перекопали, ища золото куркуля. У них в части и присказка сложилась "золото поискать", о зряшной работе. Он бросил груз в одну из ям и начал забрасывать землей. Вот и пригодилась лопатка. Работал в полутьме, чуть не на ощупь, оно и хорошо, без света не разглядеть, что землю тревожили. По-хорошему надо бы ямы заровнять, дел на час хозяину, но не хозяин он, и нет у него часа. Нужно уводить тех и пробиваться в часть. Налегке может получиться.
* * *
Я проехал деревню насквозь, сто двадцать метров улицы. Никто не ликовал, никто не улюлюкал, не швырял тухлых яиц и дохлых кошек. Никому просто не было дела ни до моей трусости, ни до моего геройства. Разве что Филиппу. Он смотрел на меня жадно, но при родителях спросить не решался. Яркие пятнышки на лице обещали ветрянку.
Почтальонша искренне обрадовалась возвращению "Урала" и, после новых ста грамм позволила отвести себя на постой к бабе Фросе.
Вдругорядь, уже пешком, я вернулся на конец деревни, к медпункту. Хотя это откуда смотреть - конец или начало. Домик стоял наособицу, чуть-чуть неловко, словно бывший депутат в общей очереди. Он был старше остальных домов, близняшек финского происхождения, и старость его была старостью рабочей коняги.
Верно, и он был молодым - после войны, первый отстроенный дом, правление, с него начинался колхоз, а поодаль в землянках годили люди, надеясь на обязательное чудо, которое и явилось, дало жизнь поверх земли, тяжелую, надрывную, но поверх.
Я потрогал пальцем стену. Конечно, дом был началом. Осталось с войны кое-что - фундамент, стены, печь, и первый дом подняли миром, выгадывая каждый камень, каждый гвоздь.
А теперь живет в этом доме доктор Денисов, которому светят во тьме подземелья несчетные сокровища. А до него жил другой доктор, который просто исчез. Приходил ли к нему другой малец и тоже поведал секрет о кладах, а потом уехал в интернат, и не пишет, не едет назад?
Жил я тихо, скромно, свыкаясь с деревней, и вдруг перевели меня в душеприказчики. Зачем? Я вспоминал, перебирая дни, стараясь извлечь из пачки замусоленных трешек, давно упраздненных за ненадобностью, мятый, но годный доллар.
Ретроанализ. На семнадцатом ходу белые упустили возможность форсировать ничью, о чем к девяносто седьмому крепко пожалели.
Что свело вместе меня, учителя, Филиппа? Судьба? Скученность? Чушь все это. Находка медальона. "…алко…гре…".
У Паганеля был лорд Гленорван, "Дункан", земной шар и вся жизнь. У меня - я сам, домик, и несколько часов. В лучшем случае - до рассвета. Да нет, вряд ли.
Ах, как бы пригодился рояль в кустах. Впрочем, был он, рояль. План подземелья с крестиком. Мышеловка.
Обломив ветку, я стал прочесывать двор. Лозоходцы, инородцы и прочие мигранты обязаны еженедельно отмечаться у сотника, приводя доказательства своей непротивоправной деятельности, заверенные двумя представителями титульной нации.
Я ходил и слушал свое нутро, слушал и ходил, от дома до калитки, шаг в сторону, назад, по огороду, к летнему умывальнику. Раз дрогнуло что-то в душе, и я быстро-быстро сменил прутик на лопату. Почти угадал. Старая выгребная яма. Биолокация!
Я сел на скамеечку у порога. Солнце миновало низкий полдень и спешило на вечер. Самое время пустить слезу: прощай, милое, не свидеться нам более.
Приедет, глядишь, новый доктор, порадуется на домик, вскопанный огород, почти нетронутый запас угля, крупного кузбасского антрацита. Или не приедет, а через пару тысяч лет откроют геологи новое месторождение, организуют перспективный "нашугольинвест" и начнут разрабатывать карман тогдашнего простака.
Я взял лопату и поспешил к угольной куче. Через полчаса стало ясно - объем будущего месторождения я переоценил. Уголь был навален поверх земляного бугра. Оказалось - погреб. Второй во дворе. Мне и в одном-то хранить нечего. Видно, во время безврачебности завезли уголь и ссыпали на погреб вон, как много получилось, а сэкономленное приватизировали. Хозяина не было, а за чужое добро душа у кого болеть станет?
Дверь в погреб оказалась прочной. Я с трудом освободил створки. Вниз вели каменные ступени. Хороший погреб, отличный. Я в погребах разбираюсь. Прямо специалист по погребам, ледникам, подвалам и прочим местам хранения съестных припасов.
Пришлось вернуться в дом за лампой. У входа я зажег ее, открутил фитиль до предела, гуляю, братцы. Угольная пыль осела, немало и на меня. Вылитый Алладин-баба.
Спуск вышел недолгим. Вторая дверь, тоже крепкая, вросла в землю. Хорошо, лопата близко.
Свежий ветер затекал вниз неохотно, лампа коптила. Наконец, дверь свободна. Я распахнул ее и вернулся наверх. Пусть проветрится. А вдруг там тайная станция метро? Поди, сыщи пятак.
Пора.
Подняв лампу, я шагнул в дверной проем. Ни метро, ни сундуков со златом, ни даже останков моего предшественника.
Погреб был пуст. Просторный, добротный, но пустой совершенно.
Стены и свод - известняк, пол земляной, неровный. Пахло пенициллином.
Я поднес лампу к стене.
Плесень, скудная голодная плесень проросла в камень. Опять всюду жизнь. Всюду, за исключением дальнего угла. Не хватило у плесени сил. Или кто-то обдал камень кипятком, ошпарил раз и навсегда. И на полу - след бочки мертвой воды.
Я рьяно начал копать. Не найду, так согреюсь.
Нехотя, неуступчиво подавалась земля. Пот выступил на спине, но стало зябче, холоднее, и когда лопата, задев что-то, заскрежетала, я почувствовал не радость, а облегчение.
Но прошло полчаса, пока находка показалась целиком.
Прошло и облегчение. Черт знает что. Больше всего это походило на куколку, но размером с трехлитровый бидончик. А вес, вес - пуда три. Интересная бабочка из нее выползет.
Остатки брезента, в которой это было завернуто, расползся под руками.
Я попробовал поднять находку. Если это золото - по триста долларов за унцию, выходит… выходит… огромадные деньги выходит. Да.
Я переложил куколку в угольное ведерко и понес, ежесекундно ожидая, что отвалятся ушки ведра или проломится донце.
Никто не захлопывал двери погреба, никто не стоял на пути.
Вечерело.
Я вернулся, прикрыл дверь погреба. Ну, все видели?
На пороге дома я орлом, не щурясь, посмотрел на солнце. На его краешек, который постепенно засасывало за горизонт.
Трясина.
Кухня в эти розовые минуты так и просилась на рекламный календарь. Я растопил плиту. Огонь загудел не сразу, тяга неважная, к ненастью; потом положил находку на стол, обтер тряпкой. Ни ржавчинки. Черное яичко черной пасхи. Несколько дырочек, одни забиты землей, другие нет. Ножом я поскреб немного поверхность, но быстро прекратил. Не золото, ясно. То мягкое. Я вернул находку в ведро, прикрыл крышкой, и отнес в крохотную, без окон, кладовочку. Пусть постоит. Затем задернул занавески на окнах, сел спиной к плите и начал ждать в своем выгороженном мирке. Так уж получилось выгороженном.
Год, другой - и я бы начал прорастать деревней, похоже, и сейчас ниточки завязались, едва заметные, эфемерные.
Вьюшка осталась открытой - мне требовалась свежесть. Иначе усну. Ту ночь не спал толком, и эта вряд ли обрадует.
Крепкий чай, всего чашечка, или волнение, но чувствовал я себя бодро. Бодрее, чем когда-либо ранее за время, проведенное в деревне. К утру сгорю, оставив кучку золу.
Из рукомойника в таз мерно капала вода. Капля в четыре минуты, приблизительно - я судил по пульсу, а он у меня частил. Маленький камертончик не давал расслабиться. Ре… ре… Очередь "Ми" - через неделю, когда откапает литр, и повысится уровень воды в тазу. Но ведь испарение, влажность воздуха… Задачка.
Я ждал.
* * *
- У меня приказ, и я его выполню, - "я" прорывало разговор, как перо бумагу, если трижды, четырежды обвести букву. - Крайний срок - пятнадцать ноль-ноль. Он настал. Я обязан приступить к ликвидации объекта, - военный отметал саму возможность возражений, спора, но так, словно хотел, жаждал услышать возражения.
- Приступайте, - инженер спорить не стал. Зачем.
- Ликвидация начинается с уничтожения реактивного снаряда, а это - ваше дело.
- Уничтожу, почему не уничтожить. Посредством запуска и уничтожу.
- Поспешите.
- У меня нет времени спешить.
- Сколько потребуется времени?
- Четверть часа.
- Пятнадцать минут? Хорошо, - военный расстегнул ремешок наручных часов, демонстративно положил их пред собой.
Инженер снял телефонную трубку.
- Установить цель ноль-минус.
- Есть установить цель ноль-минус, - отозвался техник. В стереотрубу было видно, как он начал карабкаться по ферме. Для вида лезет. Для этого соглядатая. Цель ноль-минус установлена загодя. Если бы привезли груз, что ж, пришлось бы ставить иные цели. Цель один или цель три. Лондон и Берлин. Вероятность попадания четыре и семнадцать процентов соответственно. Навигационный космическо-баллистический прицел, НКБ-один. Остряки расшифровывали, как "на кого Бог пошлет". Откуда другой взять? Шесть последних лет - ползком на месте. На брюхе. На Марс, на Марс! На Марс? Выбрасывать в безвоздушное пространство народные деньги? Кто придумал? Ах, и оборонное значение? Сколько, полтонны, тонна? Да наш скоростной бомбардировщик за неделю в сто раз больше перебросает. Идите и подумайте! Хорошенько подумайте!
- Десять минут, - военный надел часы. Правильно, сквозняк, дунет - и нет часиков.
Техник начал спускаться. Подумайте. Стакан водки на ночь, и все думы. Иначе - вздрагивать на каждый скрип коммуналки, а стук в дверь - приступ медвежьей болезни. Нервы. Семен Иванович? Ах, вы об этом… Нет, с сегодняшнего дня его не будет. Отдел возглавит товарищ Гаар. И все, нет Семена Ивановича, исчез, словно и не было его никогда, не рождался, как не было и Шульца, Петренко, Скобликова - и это только из его группы. Повезло, получается, Первому, погиб, но в полете, в небе, успев увидеть Землю круглой.
- Пять минут.
Техник побежал от снаряда. Успеет. Интересно, как у Афони дела? Построил лунный снаряд, или тоже - на брюхе? Дружба фройндшафтом, а бумаги пришлось извести много. С кем иностранный специалист говорил, о чем, когда? Раз он "фон", пусть будет Афоней. Товарищи из органов веселые. Дознаются, что он двадцать лет чужую фамилию носит, смеху будет - полные штаны.
Двадцать лет, как он с буквы "Ш" на "К" перебрался. Отдал имя за похлебку. Плюс жизнь. Ведь это жизнь, верно? С ночами, когда сердце норовит выскочить из груди и убежать, и днями, набитыми тоской, беспросветностью и чечевицей. Пока можно работать - жизнь. На Марс…
- Все готово, - доложил техник.
Уйдет снаряд, последний из задела. Придется ли новый строить? Или кирка плюс тачка? Добровольцем. На фронт и дальше. Но сначала пусть снаряд поднимется, на высокую орбиту, на запад, против вращения Земли. Афоня инженер сметливый, сообразит….
* * *
Звук, тихий, почти неслышный, выдал себя неправильностью, фальшью. Не должно быть такого в деревенской ночи. Корове мыкнуть, собаке забрехать, даже треснуть выламываемой двери - естественно. Но этот звук, неуловимый, но лживый, отозвался во всех двадцати восьми, увы, зубах.
Кто его придумал?
Во тьме не видно было и окна. Тучи. Но ногами, пока теплыми, я почувствовал течение воздуха. Скользнула мимо Снегурочка.
Я не шевелился. Колун лежал на коленях тяжело, мертво.
Звук не повторялся. Или я не слышал его за стуком собственного сердца.
Крик показался белым, ослепительным - уши делились с глазами. Как не короток он был, я успел вскочить, взять наизготовку топор и вспотеть морозным потом.
На смену крику пришло негромкое рычание и влажный, скользкий хруст. Все за окном, снаружи. Я прижался к стене.
Приходите, гости дорогие.
Несколько щелчков, негромких, я потом сосчитал - шесть. Стена за моими лопатками отозвалась четырежды. Две пули попали не в стену.
Низкий нутряной вой, тяжелый бег, новые щелчки и новый крик, короткий, тонущий.
Слишком много для меня. Топор вдруг стал неудержным, я опустил его и положил на пол.
Возня за окном стихла.
Еще немного, и я стану ни на что не годным. Абсолютно.
Механически, не думая, я зажег лампу, покидал угольки в едва мерцавшую топку. Пусть будет тепло и светло.
Хотя бы мне.
В дверь постучали - деликатно, вежливо. Я не успел и понадеяться, что соседи заслышали шум и пришли справиться, не нужна ли подмога. Глупая мысль. Деревенские так не стучат.
Я распахнул дверь.
- Спрашивать надо, кто там, - визитер сощурился на лампу, которую я держал перед собой.
- И так видно, - я посторонился, пропуская его. Охотник, гроза хищников.
Оконная занавеска обрюхатела, раздулась.
- Еще не ложились? - охотник откровенно разглядывал меня. А я его.
- Лег. Сплю. Вижу сны.
- Ага, ага… Что сниться?
- Не досмотрел, - я обмахнул табурет. - Присаживайтесь.
- Некогда, честное слово. Сон, он ведь штука непростая, в любой момент оборваться может, - но сел.
- Как охота?
Охотника передернуло.
- У меня не охота. Промысел. Поганый, - он отвел занавеску. В оконном стекле круглая, с блюдце, дыра. Давно пора вторую раму вставлять. И с углем экономить. - В газете сообщили бы - шаровая молния.
Я присмотрелся.
- Края неоплавленные.
- Загадка природы. Молнии, они такие, на них многое списать можно. Непознанная стихия. Или плавиковой кислотой обмазать, всего делов.
- Стихия, да. Непознанная.
- Совершенно верно. И опасная. Вы находку свою куда прибрали?
- В кладовочку.
- Тогда я ее реквизирую, с вашего позволения. В пользу государства Российского.
- Расписочку напишите?
- Уже написана. Не мной, другими. Хотите убедиться? - он прошел в сени. - Лампу оставьте.
Оставил. И топор оставил. Адреналин, бессонница или еще что, но чувствовал я себя хорошо темперированным клавиром.
Раскрой и играй.
Охотник включил фонарь. Луч широкий, но тусклый. Лунный луч.
Под окном лежал человек - скрючась, прикрыв руками голову. Я перевернул тело на спину, рука ударила землю. Съемщик трассы, геодезист из зеленого фургона. В глубине распоротого живота что-то дулось и блестело.
- Дальше, - позвал охотник.
Второе тело - у забора. Тоже землемер. Тоже располосован. Приехал барин. Рядом - автомат, с широким, в бутылку, стволом.
- Дальше, дальше, - звал охотник.
Дальше, немного в стороне, лежал Вадим Валентинович.
Учитель. Два пятна на спине, небольшие, аккуратные. Входные отверстия. Без выходных. Но руки и лицо в свежей крови. Совсем свежей. Парной.
- Это он… их?
- Да. И они его, - охотник не отводил луч фонаря.
Я прикоснулся к шее Вадима. Пульс торопливый, умаляющийся.
- Он еще жив.
- Жив? - без радости переспросил охотник. - Тогда отойдите. Не обижайтесь, но вы ему не поможете.
- А вы?
- Вряд ли он будет благодарен за это, - охотник достал из кармана коробочку. - Медпомощь, чистка, - коротко сказал в нее и, мне:
- Идемте в дом. Сейчас здесь приберут.
- Мне не нравится слово - приберут. Так говорят о мусоре.
- Да? - мы опять были на кухне. - Черствею. Ладно. Раненому окажут медицинскую помощь на самом высоком уровне. Удовлетворены? - охотник бодрился, но чувствовалось - он задет. - Позвольте находочку вашу.
Я принес из кладовки ведро.
- Вот он какой, - охотник поднял крышку.
- Кто - он?
- Феникс, - охотник прикрыл ведро, вынес в сени. - Излучение грошовое, но капля камень точит.
- Феникс?
- Так его называют. Не спрашивайте, не знаю, что это. Или кто. Просто, когда он вылупится - если он действительно вылупится - грохнет ого-го! На пару мегатонн. Где-то и грелка для него должно быть.
- Какая?
- Йод–сто тридцать один, железо–пятьдесят пять, что-нибудь порадиоактивней.
Я до отказа отодвинул вьюшку, распахнул поддувало. Не помогло, голова оставалась угарной. Есть может, а думать - ни-ни.
- Не переживайте, Петр Иванович, никто не знает, что это такое. Честное слово. Просто есть предположение, будто именно феникс вылупился в тысяча девятьсот восьмом году в тайге Подкаменной Тунгусски. Один… Один ученый вельможа, решил построить там инкубатор. Предполагал, что птичка не из мирных.
Вскормил ждущего. У него было два э… яичка. Второе - перед вами. Его пытались активизировать летом сорок первого - бросить на Берлин. Во всяком случае, грелка бы немцем показала - килограммы радиоактивного йода подарочек еще тот. Но - не отправили посылку. Груз до полигона не дошел. Исчез.
- И я его нашел.
- Нашли, нашли, Петр Иванович. Главное нашли. А изотопов у нас и так, сколько душа пожелает.
- Но откуда взялся этот феникс?
- Не знаю. А и знал бы - не сказал.
- Те, за окном - они-то кто?
- Конкуренты. Распад страны, распад спецслужб. Задача один - отыскать феникса самому, задача два - помешать соседу. Любой ценой.
- И Вадим Валентинович?
- Он умница. Подключил детей, а они много видят. А тут вы. Может, настоящий доктор, а может - конкурент, как прежний.
- И приглашение в метро - ?
- Метро? А, вы о Самохатке… Туда, действительно, ходить не стоило.