И все же Хок Сен скучает по Малайе. Пусть его семью считали чужаками, но был ведь там родовой дом с мраморными полами и залами с лаковыми колоннами, звонкие голоса детей, внуков и слуг, были цыпленок по-хайнаньски, лакса асам, копи и роти канай.
Он тоскует по своим кораблям, построенным на верфях "Мисимото", по их командам (разве не нанимал он темнокожих, и те даже служили капитанами?), что пересекали под парусом полмира, ходили в саму Европу с грузом чая, устойчивого к долгоносикам, а возвращались с дорогими коньяками, которых тут никто не видел со времен Экспансии. По вечерам Хок Сен вкусно ужинал в компании жен, и голова болела лишь о том, что сын не прилежен в занятиях, а дочь никак не найдет хорошего мужа.
Как же глуп был он тогда - воображал себя настоящим морским торговцем, совершенно при этом не умея предчувствовать перемены.
Из-под полога какой-то лачуги вылезает девочка - еще слишком маленькая, невинная, не разбирает, кто свой, кто чужой - это ей пока совсем не важно. На зависть старику, у которого ноет каждая кость, ребенка так и переполняют силы. Малышка смотрит на Хок Сена с улыбкой.
Такой могла бы быть и его дочь.
Стояла душная непроглядная ночь. Малайские джунгли наполнялись криками птиц и ритмичным стрекотанием насекомых. Впереди совсем близко плескали темные воды гавани. Вместе с последним, кто выжил из родни - четвертой дочерью, бесполезным, ненужным ребенком, - он сначала тихо сидел среди свай причала и покачивающихся лодок, а когда совсем стемнело, отвел ее к воде - туда, где волны били о берег, под черное небо, усыпанное золотыми точками звезд.
- Смотри, Ба. Золото, - прошептала она.
В другой жизни он ответил бы, что звезды - и в самом деле золотые крупинки, что все они принадлежат ей, потому что она китаянка, а если усердно трудиться, чтить предков и традиции, то непременно достигнешь процветания. И вот сейчас под Млечным Путем, под этим живым одеялом из густой золотой пыли, кажется, протяни руку, сожми кулак - и звезды потекут между пальцами.
Золото всюду, но его нельзя даже потрогать.
Между постукивавших друг о друга рыбацких лодок и пружинных суденышек он нашел весельную шлюпку, вывел на глубину и направил по течению в залив - черную крапинку среди переливов океанской глади.
Ночь, к несчастью, стояла ясная, зато безлунная. Он долго греб, пока вокруг не заплясала стайка морских карпов, выставив напоказ толстые белые животы - такими их сделали люди из его клана, чтобы накормить голодающую страну. Он вынул весла из воды, рыба окружила лодку; брюхо каждой сыто раздулось от крови и хрящей своих создателей.
Наконец шлюпка дошла до цели - стоявшего на якоре тримарана, где ночевала команда с корабля Хафиза. Он перелез на борт и неслышно зашагал вперед, разглядывая людей, которые мирно храпели, уверенные в том, что вера убережет их сон - живые и спокойные за себя, в отличие от него, человека, у которого не было абсолютно ничего.
Руки, плечи и спина по-стариковски ныли после долгой работы веслами, как у всякого человека, не привыкшего к физическому труду.
Он шагал очень тихо, всматривался в лица и думал, что уже слишком стар для бесцельной борьбы за выживание, однако все еще не способен ее бросить - хоть один человек из клана должен остаться, пусть даже это маленькая девочка, которая никогда ничего не сделает во имя предков. Небольшой фрагмент ДНК все-таки надо спасти.
Наконец он нашел того, кого искал, присел, осторожно коснулся человека, прикрыл ему рот ладонью и позвал:
- Старина!
- ЭньцыкТань? - Тот широко распахнул глаза и как был - лежа, полуодетый - протянул руку в приветственном жесте, но, сообразив, что обстоятельства изменились, отвел ее в сторону и обратился так, как раньше никогда не посмел бы: - Хок Сен? Вы еще живы?
Старик недовольно скривил губы.
- Мне и вот этому бесполезному отпрыску надо на север. Нужна твоя помощь.
Хафиз сел, сонно потер лицо, быстро оглядел спящих вокруг и прошептал:
- Если я тебя сдам, то неплохо заработаю. Глава "Трех удач"! Да я просто разбогатею.
- Ты и так не бедствовал, когда работал со мной.
- За одну твою голову дают больше, чем за все черепа китайцев, которые выставили на улицах Пинанга. К тому же мне это ничем не грозит.
Хок Сен уже гневно раскрыл рот, но Хафиз знаком велел молчать, потом отвел на палубу - подальше, к леерам - и, почти прижав губы к его уху, сказал:
- Ты понимаешь, как я рискую? В семье завелись зеленые повязки. И кто - мои собственные сыновья! Здесь совсем небезопасно.
- Думаешь, я не знал?
Хафиз, глядя в сторону, проговорил:
- Ничем не могу помочь.
- Вот так ты отвечаешь на мою доброту? Разве я не пришел к тебе и Ране на свадьбу, не одарил вас щедро, не пировал в вашу честь десять дней? Разве я не дал Мохаммеду денег на вступительный взнос в колледж в Куала-Лумпуре?
- Вы еще много чего для меня сделали, и я вам многим обязан, - с поклоном ответил Хафиз. - Но все изменилось. Кругом зеленые повязки. Те, кто кричал "ура" желтой чуме, теперь дорого за это платят. А я за вашу голову смогу купить своей семье спокойствие. Простите, но это так. Даже не знаю, что меня сейчас останавливает.
- У меня есть бриллианты, есть нефрит.
Хафиз вздохнул и повернулся к Хок Сену широкой мускулистой спиной.
- Возьму камни - захочу забрать жизнь. Раз уж речь пошла о вознаграждении, то вы дороже любых денег. Так что не надо соблазнять богатствами.
- Вот как, значит…
Хафиз умоляюще посмотрел на Хок Сена и сказал:
- Завтра я скажу им, где стоит ваша "Утренняя звезда", отрекусь от прошлых дел, а если хватит ума, то вместе с кораблем сдам и вас. Все, кто сотрудничал с желтой чумой, сейчас под подозрением. Мы жирели на вашем китайском бизнесе, процветали на вашей щедрости, а теперь нас ненавидит вся Малайя. Страна стала совсем другой. Люди голодают - голодают и злятся, а нас зовут пиратами-калорийщиками, барыгами, желтыми собаками, и рот им не заткнешь. Вашу кровь уже пролили, а что с нами делать, еще не придумали. Не стану я ради вас рисковать семьей.
- Ты можешь пойти на север с нами. Поплывем вместе.
Хафиз вздохнул.
- Зеленые повязки уже прочесывают побережье, ищут беженцев. Всех, кого ловят, убивают. Свои сети они расставили добротно.
- Но мы же хитрые. Хитрее их. Проскользнем.
- Никак не проскользнем.
- Откуда ты знаешь?
Хафиз потупил взгляд.
- Сыновья рассказывали.
Хок Сен резко помрачнел и крепче сжал руку дочери.
- Простите. Мне теперь до самой смерти жить с этим позором, - проговорил Хафиз, потом резко развернулся, быстро ушел на камбуз и вскоре вынес оттуда несколько неиспорченных манго, папайю, мешок ю-текса и цибискозную дыню марки "ПурКалория". - Вот, держите. Мне очень жаль, что больше ничего не могу для вас сделать. Очень жаль. Но я тоже должен выживать. - С этими словами он проводил Хок Сена к борту.
Месяц спустя старик переходил границу - его предали контрабандисты-перевозчики, и теперь он в одиночку пробирался через джунгли, которые кишели паразитами.
К тому времени Хок Сен уже был наслышан об убийствах тех, кто раньше помогал китайцам: их сгоняли вместе и целыми толпами сбрасывали со скал в море в сильный прибой - кто-то разбивался о камни, кого-то расстреливали прямо в воде.
Теперь старик часто думает о Хафизе - погиб ли он, как остальные, или "Утренняя звезда" - последний парусник из флотилии "Трех удач", который отдал ему Хок Сен, - помог откупиться и спасти себя и семью. Или за него заступились сыновья. А может быть, они равнодушно смотрели, как отец платит за свои бесчисленные грехи.
- Дедушка! У вас все хорошо? - Маленькая девочка осторожно трогает Хок Сена за руку и смотрит широко раскрытыми темными глазами. - Если хотите пить, мама даст вам кипяченой воды.
Старик хочет что-то сказать, но только кивает и идет дальше. Речь выдаст в нем беженца. Лучше не выделяться. Лучше, если никто не будет знать, что он живет здесь благодаря странной прихоти белых кителей, Навозного царя и нескольким поддельным штампам в желтом билете. Лучше никому не доверять, даже самым дружелюбным. Сегодня эта девочка мило улыбнулась, а завтра камнем размозжит череп ребенку - вот правда жизни. Можно думать, что существуют верность, преданность, доброта, но они, как те дьявольские коты, очень быстро превращаются в пустоту.
Спустя десять минут он выходит из лабиринта кривых улочек к морской дамбе. Конструкцию, возведенную для спасения города Рамой XII, плотно облепили хибары. Чань-хохотун сидит возле тележки, с которой продают пищу, и ест джок; над кашей из ю-тексовского риса поднимается пар, в густом соусе плавают кусочки какого-то мяса. Прежде Чань-хохотун работал надсмотрщиком на плантации - полторы сотни человек под его началом подрезали кору на каучуковых деревьях и собирали латекс. Теперь организаторским талантам нашлось новое применение: он командует работягами, которых зовут разгружать мегадонтов, парусники и дирижабли, если вдруг тайцев не берут туда за лень, тупость и медлительность или если ему удается подкупить кого-нибудь из чиновников рангом повыше, чтобы накормить свою желтобилетную команду. Есть у него и другие занятия: доставлять с реки в башни Навозного царя опиум и ябу - метамфетаминовые таблетки с кофеином - или, наплевав на запрет министерства природы, тайком вывозить с Ко Ангрита агрогеновскую сою-про.
У него нет одного уха и четырех зубов, но это совсем не мешает ему улыбаться. Он сидит, по-идиотски скалясь во весь рот и выставляя напоказ дыры, а глаза беспрестанно следят за прохожими. Хок Сен занимает соседний стул, перед ним ставят такую же плошку горячего джока. Теперь они вдвоем едят ю-тексовскую кашу, пьют кофе - почти такой же хороший, как был когда-то на юге, - и глядят по сторонам: то на повариху, которая положила им рис, то на людей, сгорбившихся над тарелками за соседними столиками, то на велосипедистов, лавирующих в общем потоке. Оба - желтобилетники, быть все время настороже для них так же естественно, как для чеширов - ловить птиц.
- Готов? - спрашивает Чань-хохотун.
- Надо еще повременить. Твоих не должны заметить.
- Не бойся - мы теперь даже ходим почти как тайцы. Чань довольно скалится дырками между зубов. - Совсем мы стали как местные.
- Собакотраха знаешь?
Чань-хохотун судорожно кивает - ему больше не до смеха.
- Сукрит меня тоже знает. Я останусь под дамбой, со стороны деревни, на глаза не попадусь. Смотрящими поставлю А Пина и Питера Сяо.
- Тогда ладно.
Хок Сен доедает джок и платит за обе их порции. Когда рядом Чань-хохотун со своими людьми, ему как-то спокойнее. Но все равно риск велик. В случае чего Чань будет слишком далеко и помочь не успеет, разве только отомстит когда-нибудь позже. Да и то, если подумать, не так уж много старик ему заплатил, чтобы рассчитывать на месть.
Чань-хохотун неспешной походкой исчезает за тряпичными лачугами. Хок Сен бредет сквозь раскаленный неподвижный воздух мимо хижин вверх по крутой ухабистой тропинке в сторону дамбы. Каждый шаг отдается в коленях болью. Наконец он выходит на вершину широкой насыпи, которая бережет город от океанских приливов.
Выйти из вони трущоб и почувствовать, как морской бриз прижимает к телу одежду, - это счастье. Солнце сияет на зеркальных волнах ярко-голубого океана. По дорожке, дыша свежим воздухом, гуляют люди. Поодаль, на краю насыпи огромной жабой сидит одна из угольных помп Рамы XII: на кожухе проступает знак рака-Коракота, из труб валит дым и пар.
Созданные гением короля насосы пускают свои хоботы глубоко под землю, выкачивают воду и не дают Бангкоку утонуть. Семь машин не прекращают работу даже в сухое время года. В сезон дождей, когда промокшие до костей люди плавают по улицам на лодках, радуясь, что муссоны пришли в положенное время и что дамба выдержала, включают все двенадцать помп, помеченных каждая своим знаком зодиака.
Хок Сен спускается по внешней стороне насыпи к докам. Крестьянин с заваленной кокосами плоскодонки протягивает ему зеленый орех со срезанной верхушкой - предлагает попить. Вдали из воды выступают вершины зданий Тонбури, бывшего округа Бангкока. По волнам снуют лодки и парусники, рыбацкие ялики тянут сети. Старик глубоко вдыхает пропитанный запахом рыбы и водорослей соленый воздух. Вот она - морская жизнь.
Мимо проходит японское судно: корпус из полимеров пальмового масла, парус - длинный и белый, как чаячье крыло. Гидрокрыла пока не видно, но в открытом море пружинная пушка вытолкнет все остальные паруса, и корабль подпрыгнет над водой, будто большая рыба.
Хок Сен вспоминает, как стоял на палубе своего первого судна, а оно летело по волнам словно "блинчик", пущенный ребенком; хохотал, когда нос врезался в буруны и брызги окатывали его с ног до головы. Он тогда сказал старшей жене: "Нет ничего невозможного, будущее принадлежит нам".
Старик садится у самой воды, допивает молоко и кивком подзывает беспризорника, который стоит неподалеку и наблюдает. "Смышленый вроде". Ему бывает приятно вознаградить того, кому хватает ума и терпения узнать, что произойдет дальше. Хок Сен отдает кокос мальчишке, тот благодарно кивает и убегает наверх, где сначала разбивает орех о куски бетона, а потом, сев на корточки, начинает выковыривать ракушкой нежную сочную мякоть и жадно есть.
Вскоре приходит Собакотрах. На самом деле его зовут Сукрит Камсинг, но желтобилетники редко произносят настоящее имя - за долгое время к нему скопилось слишком много злобы, - а потому с ненавистью и страхом все говорят "Собакотрах". Это коренастый, мускулистый, поднакопивший калорий человек. Он идеально подходит для своей работы, как мегадонт - для превращения еды в джоули. Руки по самые плечи покрыты бледными шрамами. С того места, где когда-то был нос, на Хок Сена глядят две темные вертикальные щели - с ними лицо больше напоминает свиное рыло.
Желтые билеты спорят: сам он запустил фаган, и похожий на цветную капусту нарост проник настолько глубоко, что врачам пришлось срезать все до костей, или это Навозный царь так его за что-то проучил?
Собакотрах садится рядом, темные глаза тяжело смотрят на Хок Сена.
- Эта твоя докторша Чан принесла мне письмо…
- Организуй мне встречу с твоим боссом.
Собакотрах отвечает с усмешкой:
- Я сломал ей пальцы и затрахал до смерти за то, что нарушила мой сон.
Хок Сен ничем не выдает эмоций. Может, Собакотрах врет, может, нет - тут не угадаешь, но проверяет - это точно; смотрит, дрогнет ли старик, станет ли торговаться. Возможно, доктора Чан больше нет. Тогда это еще один камень на весы его кармы.
- Думаю, твой босс благосклонно воспримет мое предложение.
Собакотрах рассеянно почесывает вокруг длинной ноздри.
- Тогда почему мы сидим здесь, а не у меня в офисе?
- Люблю просторы.
- У тебя тут что - люди везде стоят? Тоже желтобилетники? Думаешь, помогут?
Хок Сен только пожимает плечами и смотрит вдаль на корабли, на паруса, на этот большой манящий мир.
- Хочу предложить твоему шефу сделку. Золотое дно.
- Мне сначала расскажи.
- Нет. Только ему и только лично.
- Он не встречается с желтобилетниками. А может, просто взять да скормить тебя пла-красноперкам прямо тут? Как зеленые повязки когда-то на юге?
- Ты знаешь, кто я такой.
- Кем был - знаю, ты написал. - Он чешет вдоль ноздри-прорези и пристально разглядывает старика. - А здесь ты просто желтый билет.
Хок Сен молча протягивает ему полотняный мешочек, набитый деньгами. Собакотрах глядит на кошелек с подозрением и не берет.
- Это еще что?
- Подарок. Возьми и посмотри.
Тот явно заинтересован, но осторожничает. Хорошо, что он не из тех людей, которые, не раздумывая, суют руку в мешок, а вытаскивают скорпиона. Собакотрах развязывает тесемки и вытряхивает содержимое. На грязный, заваленный ракушками берег звонко сыплются деньги. Безносый ошеломленно смотрит на монеты, а старик старательно прячет улыбку.
- Передай Навозному царю: Тань Хок Сен, глава торговой компании "Три удачи", имеет к нему деловое предложение. Доставь сообщение - и будешь щедро вознагражден.
- Знаешь что - я, пожалуй, просто возьму деньги, а моим парням велю бить тебя до тех пор, пока не скажешь, где ты, китаец-параноик, спрятал все свои богатства, - с ухмылочкой говорит Собакотрах.
Хок Сен молчит, на лице - каменная маска.
- И про ребят Чаня-хохотуна, которые тут стоят, я знаю - за ним должок за неуважение.
Удивительное дело: старик нисколько не боится. Он живет в постоянном страхе перед всем подряд, но главные герои его ночных кошмаров - совсем не мордовороты пилиены вроде Собакотраха. Этот бизнесмен, а не белый китель, которого распирает патриотизм и желание вызвать к себе уважение. Все, что ни делает безносый, - все только ради денег. Они с Хок Сеном - две части одного экономического организма, пусть и далекие друг от друга, но по большому счету родные, как братья. Мысль об этом придает ему уверенности.
- Тут лишь вознаграждение за твои труды. А предлагаю я - всем нам - гораздо больше. - С этими словами он достает еще два предмета. Первый - письмо. - Отдашь своему хозяину. И не вскрывай. - Потом протягивает небольшую коробочку из бледно-желтого полимера пальмового масла, с выходящими сбоку универсальным валом и крепежными скобами.
Собакотрах крутит ее в руках и недовольно спрашивает:
- Пружина? Она-то еще зачем?
- Прочтет письмо - узнает, - с улыбкой бросает Хок Сен, встает и, не дожидаясь других вопросов, уходит. Впервые с тех пор, как зеленые повязки сожгли дотла его склады и пустили ко дну корабли, он ощущает силу и уверенность, чувствует себя мужчиной - даже шагает бодрее, забыв о хромоте.
Станут ли за ним следить люди Собакотраха, неясно, поэтому Хок Сен не торопится, зная, что и они, и парни Чаня-хохотуна где-то поблизости - приглядывают, незаметным оцеплением идут вокруг по переулкам, все глубже погружаясь в трущобы.
Наконец он видит широко улыбающегося Чаня.
- Тебя отпустили!
Старик протягивает ему деньги.