- Агаровый раствор. Питательные культуры. Резервуары, видимо, для выращивания чего-то. Корица "ПурКалории". Семена папайи, у нас такие запрещены. Следующая версия ю-текса, которая, похоже, стерилизует любой другой сорт риса. - Она пожимает плечами. - Примерно как мы и думали.
Джайди откидывает крышку контейнера и читает внутри имя адресата: какая-то компания в промзоне фарангов. Он пытается произнести латинские буквы, бросает, вспоминает, мог ли видеть этот логотип раньше, но безуспешно, потом ощупывает содержимое ящиков - пакеты, вроде с протеиновым порошком.
- Стало быть, ничего особенного. И новый вид пузырчатой ржи из коробок "Агрогена" и "ПурКалории" на нас не выскочил.
- Нет.
- Жаль, что мы не смогли поймать тот дирижабль. Быстро удрал. Хотел бы я обыскать груз куна Карлайла.
- Вернется.
- Такие всегда возвращаются.
- Как псы на падаль…
По взгляду Каньи, направленному на стоящих в стороне таможенников, ясно, что последние слова относились именно к ним; Джайди становится грустно от такого сходства мыслей. Кто из них двоих на кого больше влияет? Когда-то работа доставляла ему куда больше радости, правда, и была много проще и понятнее, чем теперь. Не умеет он, как Канья, жить в вечных сумерках. Зато так веселее.
Один из парней прерывает его задумчивость. Не спеша, небрежно помахивая мачете, подходит Сомчай - шустрый, того же возраста, что и Джайди, но ожесточенный потерей родных в тот год, когда эпидемия пузырчатой ржи трижды за сезон прокатилась по Северу. Хороший человек, верный. И хитрый.
- Вон там, следит за нами, - говорит он, встав поближе.
- Где?
Сомчай едва заметно кивает в сторону. Джайди как бы рассеянно оглядывает суету, кипящую на поле. Канья напряженно замирает.
- Видите его?
- Кха, - кивает она.
Джайди наконец замечает невдалеке человека, который наблюдает и за ними, и за таможенниками. Одет он в обычный оранжевый саронг и пурпурную холщовую рубашку, будто простой рабочий, однако стоит без дела, с пустыми руками, к тому же не похож на того, кто знаком с голодом: ребра не торчат и щеки не ввалены, как у большинства трудяг. Просто стоит и смотрит, облокотившись на якорный крюк.
- Из Торговли? - пробует угадать Джайди.
- Военные? - подхватывает Канья. - Вон какой уверенный.
Будто ощутив на себе взгляды, человек оборачивается и долю секунды смотрит прямо в лицо Джайди.
- Черт! Заметил, - цедит Сомчай и вместе с Каньей начинает открыто изучать незнакомца. Тот с невозмутимым видом сплевывает красной от бетеля слюной и не спеша растворяется среди грузчиков. - Догнать? Допросить? - Сомчай готов пойти за ним следом.
Джайди вытягивает шею, пытаясь рассмотреть ушедшего среди толпы.
- А ты что скажешь, Канья?
- Может, хватит на сегодня ворошить осиные гнезда?
- Что я слышу! Благоразумие и сдержанность.
- Торговля точно взбесится, - поддакивает лейтенанту Сомчай.
- Очень надеюсь. - Джайди кивком велит ему возвращаться к работе.
- Думаю, в этот раз мы зашли слишком далеко, - говорит Канья.
- Хочешь сказать, я слишком далеко зашел? Что, нервишки шалят?
- Не мои. - Она смотрит туда, где недавно стоял незнакомец. - В этом пруду есть рыба покрупнее, чем мы с вами, кун Джайди. Все-таки заявиться на якорные площадки - это… - Канья некоторое время подбирает подходящее слово. - Это слишком дерзко.
- А тебе точно не страшно? - поддразнивает ее Джайди.
- Нет! - Она сдерживает вспышку гнева, берет себя в руки.
Джайди втайне восхищен её способностью говорить спокойно, что бы ни происходило. Сам он к церемониям не склонен ни на словах, ни на деле. Ввалиться как мегадонт на рисовое поле и устроить разгром, а потом приводить все в порядок - вот это в его духе. Джайрон, а не джай йен - горячая голова, а не холодная. А вот Канья…
- Якорные площадки - не лучшее место для нашей операции.
- Лучше не придумаешь! Что за пессимизм? Эти два червяка отчехлили нам двести тысяч бат. Будь тут все чисто - стали бы они платить? Давно стоило сюда наведаться и научить этих хийя жизни - уж лучше, чем ходить на пружинной плоскодонке по рекам и задерживать детей за контрабанду генвзлома. Здесь хотя бы честная работа.
- Теперь Торговля точно вмешается. По закону это их вотчина.
- Да по любому вменяемому закону ничего из этого, - он обводит грузы рукой, - нельзя ввозить. Законы, они вообще очень путаные - только мешают устанавливать справедливость.
- Где министерство торговли, там справедливости нет.
- И мы оба это прекрасно знаем. Если что - полетит моя голова, тебя не тронут. Даже если бы знала, куда мы идем, ты не смогла бы меня остановить.
- Я бы не…
- Вот и не думай об этом. Пора бы Торговле и ее ручным фарангам дать здесь пинка. Они совсем обнаглели. Забыли, что хоть иногда должны проявлять кхраб к законам. - Джайди умолкает, глядя на разбитые ящики. - Тут в самом деле нет ничего из черного списка?
Канья мотает головой.
- Только рис. Все остальное вполне безобидно, по крайней мере на бумаге. Ни материалов для разведения растений, ни генетических суспензий.
- Но?..
- Но большая часть пойдет не по назначению. Эти питательные культуры… ничего хорошего с ними делать не будут. - Лицо Каньи снова становится унылой каменной маской. - Укладываем груз обратно?
Джайди застывает с кислой миной и наконец говорит:
- Нет. Сжечь все.
- Что?
- Сжечь. Мы же с тобой понимаем, что тут происходит на самом деле. Так дадим фарангам повод подать в суд на своих страховщиков, пусть знают: просто им тут не будет. - Ухмыляясь, он отдает приказ: - Жгите все до последнего ящика.
Потрескивают доски, вспыхивает и разносится везеролловское масло, которым они пропитаны, выстреливают искры и словно молитвы летят к небу. Джайди доволен: второй раз за ночь он видит, как улыбается Канья.
Джайди приходит домой под утро. Дребезжащие голоса гекконов задают ритм монотонному треску цикад и тонкому писку москитов. Он снимает обувь и осторожно входит в стоящий на сваях дом, чувствуя, как поскрипывают под ногами мягкие, приятные на ощупь полированные половицы.
Капитан быстро проскальзывает за сетчатую дверь - мутная соленая вода канала-клонга течет почти у самых стен, и от москитов нет отбоя.
В комнате горит свеча; на низкой кровати дремлет заждавшаяся его Чайя. Джайди нежно смотрит на жену и спешит в ванную - поскорее сбросить одежду и ополоснуться. Несмотря на его торопливые предосторожности, вода шумно плещет на пол; тогда он набирает еще ковш и выливает себе на спину - в жаркий сезон воздух не остывает даже ночью, и любая прохлада приносит облегчение.
Когда Джайди, обмотав саронг вокруг пояса, выходит из ванной, Чайя уже не спит.
- Как ты поздно. Я волновалась. - В ее карих глазах видна задумчивость.
- Будто не знаешь, что беспокоиться не о чем. Я - тигр! - Он прижимает губы к ее щеке и нежно целует.
Чайя морщит нос и отталкивает его от себя.
- Не надо верить газетам. Тигр… Фу, пахнешь дымом.
- Да я только из ванной.
- От волос пахнет.
- Ночка выдалась что надо, - увлеченно начинает он.
Несмотря на темноту, видно, как Чайя улыбается, как поблескивают зубы и тусклым глянцем мерцает смуглая кожа.
- Операция во славу королевы?
- Операция в пику Торговле.
Она вздрагивает.
- Вот как…
Джайди трогает ее за руку.
- Было время, ты радовалась, когда я злил разных шишек.
Чайя отстраняется, встает и начинает нервно поправлять подушки.
- Было. А теперь я за тебя боюсь.
- Не стоит. - Джайди отходит в сторону, чтобы не мешать жене. - Вот ты сидела и ждала, а я бы на твоем месте сейчас сладко спал и видел девятый сон. Все и думать забыли мной управлять. Я для них уже привычная статья расходов. Я слишком известен - кто посмеет мне навредить? Тайных наблюдателей присылают - да, а остановить даже не пытаются.
- Для народа ты герой, но для министерства торговли - заноза. По мне, так пусть лучше народ будет тебе врагом, зато министр Аккарат - другом. Так гораздо спокойней.
- Ты думала совсем по-другому, когда выходила за меня замуж. Тебе нравилось, что я - боец, что за мной победы на Лумпини. Помнишь?
Ничего не говоря, она снова берется за подушки и все время нарочно стоит к нему спиной. Джайди вздыхает, кладет ей руку на плечо, разворачивает и спрашивает, глядя прямо в глаза:
- Вот ты это к чему сейчас сказала? Я же тут, рядом. Со мной все в порядке.
- А когда тебя подстрелили - тоже называлось "в порядке"?
- Что было, то прошло.
- Прошло только потому, что тебя перевели на канцелярскую работу, а генерал Прача выплатил компенсацию. - Она показывает ему свою руку, на которой не хватает пальцев. - И не рассказывай мне о том, как тебе безопасно. Я была там и знаю, на что они способны.
Джайди строит недовольную гримасу.
- Как ни крути, нам всегда что-то угрожает. Если не Торговля, так пузырчатая ржа, цибискоз или еще что похуже. Это больше не идеальный мир. Эпоха Экспансии кончилась.
Чайя уже готова возразить, но передумывает и замолкает. Джайди ждет, пока жена возьмет себя в руки.
- Да, ты прав. Никто не может быть уверен в своей безопасности, - наконец произносит она ровным голосом. - А хотелось бы.
- Можно еще купить амулет на Та Прачане - пользы как от хотений.
- Вообще-то я купила фигурку Пхра Себа, только ты ее не носишь.
- Суеверие это все. Если что-то со мной произойдет, значит, камма такая, и никакой талисман ее не изменит.
- Тебе трудно носить амулет? Мне было бы спокойней.
Джайди хочет посмеяться над предрассудками жены, но видит, что она нисколько не шутит, и потому обещает:
- Хорошо. Раз тебе так спокойней, буду носить Пхра Себа.
Из спален доносится мокрый кашель. Джайди замирает. Чайя поворачивает голову на звук.
- Сурат.
- Ты показывала его Ратане?
- Не ее это дело - лечить детей. У Ратаны есть занятия поважней - она гены взламывает.
- Так показывала или нет?
- Говорит, "не прогрессирует". Можно не волноваться, - облегченно вздыхает Чайя.
Он тоже рад, но вида не подает.
- Хорошо.
Снова слышен кашель, и Джайди вспоминает умершего Нама, но усилием воли прогоняет подступившую грусть.
Чайя касается пальцами его подбородка, заставляет посмотреть ей в глаза и спрашивает с улыбкой:
- Так отчего же благородный воин, защитник Крунг Тхепа так пропах дымом и почему так собой горд?
- Завтра узнаешь из печатных листков.
Она недовольно поджимает губы.
- Я беспокоюсь за тебя. Очень беспокоюсь.
- Это потому, что ты переживаешь из-за всего подряд. Не надо так тревожиться. Тяжелую артиллерию против меня больше не пускают - в прошлый раз им это вышло боком. О том случае написали в каждой газете и в каждой печатном листке. Меня поддержала сама досточтимейшая королева, и теперь они держатся подальше - по крайней мере уважение к ее величеству еще не потеряли.
- Тебе очень повезло, что ей вообще разрешили узнать о той истории.
- Даже этот хийя, защитник королевы не может закрыть ей глаза на все, что происходит вокруг.
Чайя испуганно застывает на месте.
- Джайди, прошу тебя, потише. У Сомдета Чаопрайи повсюду уши.
- Видишь, до чего дошло: защитник думает только о том, как бы захватить внутренние апартаменты Большого дворца, министр торговли вступает в тайный сговор с фарангами, хочет загубить коммерцию и отменить карантин, а мы все сидим по углам да шепчемся. Я рад, что навестил сегодня якорные площадки. Видела бы ты, как эти таможенники гребут деньги лопатой: стоят себе в сторонке и пропускают в страну все подряд. У них под носом в любой склянке может быть новая мутация цибискоза, а они только карманы пошире оттопыривают. Мне иногда кажется, что мы живем в последние дни Аютии.
- Как драматично.
- История идет по кругу. Аютию тоже никто не защищал.
- Так что - ты, выходит, в прошлой жизни был жителем Банг Раджана? Сдерживаешь нашествие фарангов, сражаешься до последнего человека? Вроде того?
- Они хотя бы боролись! А ты бы на чью сторону встала - крестьян, которые месяц отбивались от бирманских войск, или министров, которые бросили город на разграбление? Будь я умнее, навещал бы якорные стоянки каждый вечер и учил бы Аккарата и фарангов уму-разуму. Знали бы, что кто-то еще сражается за Крунг Тхеп.
Джайди думает: сейчас Чайя снова попросит его замолчать, остыть, но она долго молчит и наконец спрашивает:
- Думаешь, мы всегда перерождаемся здесь, в одном и том же месте? Нам обязательно переживать все снова и снова?
- Не знаю. Странный вопрос. Я бы ожидал такого от Каньи.
- Надо бы и ей амулет подарить. Может, улыбаться станет хоть иногда. Суровая она.
- Да, странноватая.
- Я думала, Ратана сделает ей предложение.
Джайди представляет себе Канью рядом с хорошенькой Ратаной, которая, скрыв лицо дыхательной маской, дни и ночи сидит в министерских подземных лабораториях и борется с биологическими угрозами.
- Я в ее жизнь не лезу.
- Ей бы мужчину, стала бы веселее.
- Ну, уж если Ратана не сделает ее счастливой, то у мужчин шансов ноль. Хотя, будь у нее кто-то, он все время ревновал бы к тем парням, которыми Канья у меня командует. А ребята-то симпатичные… - Джайди вытягивает шею и хочет поцеловать Чайю, но та резко отворачивает голову.
- Фу, от тебя еще и виски несет.
- Дым и виски - запах настоящего мужика.
- Иди в кровать, а то еще разбудишь Нивата с Суратом. И маму.
Он подбирается ближе и шепчет прямо в ухо:
- А она бы не возражала против еще одного внука.
Чайя, смеясь, отталкивает его.
- Возразит, если разбудишь.
Джайди гладит ее по бедрам.
- Я тихо.
Чайя с притворным недовольством шлепает Джайди по рукам, он ловит ее ладони и нежно поглаживает обрубки пальцев. Оба вновь делаются серьезными.
- Мы так много уже потеряли. Если не станет еще и тебя, я не переживу.
- Этого не будет. Я же тигр. И далеко не дурак.
- Надеюсь. Очень надеюсь. - Она крепко прижимается к Джайди; в теплых объятиях и взволнованном дыхании тот чувствует искреннюю заботу. Затем Чайя немного откидывает голову и внимательно глядит на Джайди. Тот говорит:
- Со мной все будет в порядке.
Она кивает, но, похоже, совсем не слушает - темные глаза, будто стараясь запомнить, долго, очень долго изучают линию его бровей, улыбку, шрамы, каждую оспинку. Наконец Чайя снова кивает, видимо, своим мыслям, и тревога исчезает с ее лица. Улыбнувшись, она притягивает Джайди поближе, шепчет ему прямо в ухо как настоящая прорицательница: "Ты тигр", - крепко обнимает, и от этого им обоим становится спокойней.
Джайди обнимает ее еще крепче и чуть слышно отвечает:
- Я скучал.
- Пойдем. - Чайя выскальзывает из объятий, ведет его за руку к постели, приподнимает москитную сетку и ныряет под полупрозрачный полог. Джайди слышит, как с шелестом падает одежда, и видит сумрачный силуэт манящей его женщины. - От тебя до сих пор пахнет дымом.
Он откидывает сетку в сторону.
- А виски? Не забывай про запах виски.
5
Солнце, едва выглянув из-за горизонта, заливает Бангкок ослепительным светом. Оно омывает огненными лучами торчащие сломанными ребрами башни эпохи Экспансии и покрытые золотом чеди; играет бликами на высоких сводах Большого дворца, где, изолированная слугами от внешнего мира, живет Дитя-королева; вспыхивает на филигранных орнаментах храма Священного столпа, в котором монахи сутки напролет молят богов укрепить шлюзы и стены городских дамб. Голубое зеркало горячего, как кровь, океана сверкает под раскаленным небом.
Жар наваливается на балкон шестого этажа и втекает в квартиру Лэйка. Под навесом в потоках знойного ветра шелестят плети жасмина. Ослепленный сиянием Андерсон, щурясь, глядит в окно. На бледной коже мгновенно выступают блестящие капельки пота. Лежащий снаружи город похож на расплавленное море, в котором золотыми искрами вспыхивают металлические шпили и стеклянные стены.
Он сидит прямо на деревянном полу совсем без одежды в окружении раскрытых книг: каталогов флоры и фауны, записок путешественников, полной истории Индокитая. Повсюду ветхие заплесневелые тома, вырванные из дневников страницы - ископаемые воспоминания о тех временах, когда тысячи растений выпускали в воздух пыльцу, споры и семена. Андерсон просидел над бумагами всю ночь, но с трудом может вспомнить хоть что-то из прочитанного. Перед глазами постоянно встает пасин, скользящий вверх по ноге девушки, вышитые на искрящейся пурпурной ткани павлины, чуть влажная кожа разведенных бедер.
Вдалеке в желтоватом сыром мареве, будто пальцы, поднимаются к небу сумрачные высокие силуэты башен Плоенчит. В дневном свете они похожи на обычные трущобы времен Экспансии и сейчас ничем не выдают своей манящей тайны.
Пружинщица.
Пальцы Андерсона, прикасающиеся к ее коже. Темные серьезные глаза девушки, и слова "можно потрогать".
Лэйк, резко прерывисто вдохнув, отгоняет видение. Девушка - полная противоположность тем агрессивным эпидемиям, с которыми сам он ведет ежедневную войну; хрупкий тепличный цветок, высаженный в слишком суровые для него условия. Вряд ли долго протянет - особенно в этом климате, особенно среди этих людей. Возможно, его тронула ранимость девушки, та притворная сила, с которой она скрывала свою беззащитность, та попытка изобразить гордость, даже когда Райли приказал ей задрать юбку.
"Так ты из жалости рассказал ей о поселках? Не потому, что ее кожа была нежнее манго? Не потому, что у тебя при виде ее дыхание перехватывало?"
Андерсон болезненно кривит губы и заставляет себя сосредоточиться на главном - на имени, ради которого пересек полмира на парусниках и дирижаблях. Ги Бу Сен. Пружинщица так и сказала: Ги Бу Сен.