Темнело постепенно, и Сапожников проходил улицы и парки и спорил с Барбарисовым, который сегодня показывал ему древнюю стену. Там, где раньше у бойниц стояла воины, теперь под черепичным навесом лежали аккуратные дрова.
Барбарисов сказал:
- Они хотят здесь все почистить и устроить кафе.
- Красивая черепица, - сказал Сапожников. - И кирпичи.
- Бар поставят, кофеварку, современная музыка. Будет занятно, снаружи старина, а внутри модерн.
"Как бы не вышло наоборот, - подумал Сапожников. - Снаружи модерн, а внутри старина".
А теперь Сапожников клевал орешки и спорил с собой. Потому что нет, и раньше, в неподходящие самые моменты, жизнь не сдавалась. Потому что когда лошади были сытые, не так все происходило, как Сапожников вспоминал в Верее, и Рамона искала пластинку. Лошади переступали копытами, и сырая солома шелестела и перетряхивалась, и лошади тянули морды в сторону дороги, которая вся как есть была видна из сарая. Прямо-таки набегала на сарай, втыкалась в открытую дверь, и луна била в лошадиные храпы, как будто дорога уже летела им навстречу, а ведь это еще только предстояло.
- Почему мужчины! - спросил цыган.
- Ай-яй-яй, какой интересный мальчик, - сказала Галя Домашенко, по прозвищу Рамона. - А ты не забыл, где надо нажимать, чтобы выстрелило?
Интересный мальчик промолчал. Она имела право так спрашивать. В прошлый раз интересный мальчик действовал автоматом, как дубинкой. Он действовал экономно и удачливо, и у них сейчас было три лишних диска.
- Интересно, сколько детей может родить женщина? - спросила Галя.
- Зараз или по очереди? - спросил Цыган. - И потом, смотря какая женщина.
- Вот как я, например.
Заскрипело седло. Цыган дотянулся и погладил Галю по бедру. - Штук десять, наверно.
- И здесь погладь. - Она показала нагайкой на свои выступающие груди.
Цыган погладил ей груди.
- Приятно, - сказала она.
Она имела право говорить и делать все, что ей вздумается. Ее могли убить первой.
- Дорогу женщине, - сказала она.
Они дали ей дорогу, и луна осветила ей колени. Галя любила короткие стремена.
- А еще я бы послушал джаз, - гордо сказал Сапожников, потому что он был самый младший.
Никто ничего не ответил. Цыган рвал фотографии, и все поняли, что он их не сдал, как положено.
- Чтобы труба закричала, - сказал Сапожников.
Тогда он со всех компаниях был самый младший, а теперь он во всех компаниях был самый старший.
- Мечтательная труба, - сказал Сапожников.
- Не бойся, - сказала Рамона. - Ты красивей всех, и я тебя люблю.
Галя каждому говорила только то, что делало его человеком, не меньше, но и не больше. Покойники ее не интересовали.
Дорога звала, дорога заманивала. Роммелевские танки, выкрашенные в рыжий цвет, потому что их перегнали из Африки, молчали уже полчаса.
- Ну… - сказала Галя.
Сапожников вытянул ракетницу и направил ее в заднее оконце сарая, прорезанное в толстых бревнах.
- Пошла, - сказала Галя и медленно подняла на дыбы своего чалого.
Хлопнул выстрел ракетницы, чалый хрипел и перебирал в воздухе красивыми ногами. Кони дрожали. Вспыхнула и развернулась осветительная ракета. Стали видны рыжие танки, торчавшие у поворота. Все дело было в ракете. Из-за нее они могли удрать только на свету. Галя шевельнула коленями. Чалого кинуло на дорогу… Вот как все было на самом деле. Как в замедленном кино, а не так - тыр-пыр, в два счета, и поскакали. Было даже еще медленнее…
- Я пойду, провожу Вику, - сказал Сапожников, - уже очень поздно.
- Когда вернешься, звони сильней. Я могу заснуть, - сказал Барбарисов.
Она пошла вперед, Сапожников за ней. Когда Сапожников снимал ее плащ с вешалки, он слышал, как Глаша сказала угрюмым голосом:
- По-моему, она из себя строит.
Диктор сказал:
- "Маяк" продолжает свою работу. Передаем легкую музыку.
Вика привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку.
- Приятно, - сказал Сапожников. - Только непонятно, за что.
- За глупость.
Под эту легкую музыку Сапожников и Вика шли по ночной улице.
- Ну так вот… - сказал Сапожников. - Все будет отлично.
- О чем вы?
- Вы уже начинаете радоваться, - сказал Сапожников, не понимая, что это он говорит о себе, - поэтому держите себя на вожжах, понятно? Иначе вас разнесет к чертям от первой царапины.
Они стояли на темной улице. Начал накрапывать дождь.
- Пошли, - сказал Сапожников. - Промокнете. Рассвет скоро.
- Не беспокойтесь, - успокоила она. - Все еще обойдется. Я вам обещаю.
Подоконник был мокрый, крыши серебряные. За окнами хмурый рассвет. Дождик. Как будто кончились прологи, и теперь пойдет жизнь без пустяков. Глаша стояла и смотрела на будильник. Это будильник ее поднял, а не звонок в дверь.
- Это будильник звонит, - сказала.
- Так что же ты?
- Все равно уже утро… Папа, вставай.
Воздух тянет с моря. Глаша догадалась, что сейчас живет в Риге, а то она забыла об этом. Все последние дни была Москва, Москва из-за этого Сапожникова. Особенного ничего не было, а весь дом покачивался на тихой волне, как ресторанчик в порту.
Глаша спросила:
- Как ты думаешь, Сапожников остался ночевать у Вики?
Отец сразу открыл глаза.
- Что ты болтаешь! - сказал он. - Ну что ты болтаешь!
- Он не должен так поступать.
- Он должен тебя спрашивать, - сказал отец, вылез из-под одеяла и начал одеваться.
Потом он прислушался. Кто-то тихо позвонил в дверь.
- Ну вот, он пришел. Иди открой, - сказал отец.
- Не пойду.
- Долго ты еще будешь мне голову морочить?
И пошел открывать дверь.
Глаша включила радио, повернула на полную мощность, и диктор сказал: "…Дописана четвертая страница летописи советского бадминтона. Она может войти в историю под названием турнир Константина Вавилова. Военнослужащий из Москвы - сильнейший мастер волана".
Было слышно, как в прихожей шумит плащ, с которого стряхивают воду. Потом Сапожников сказал:
- С добрым утречком, Агафья Тихоновна… виноват, Глафира Александровна. Как почивали, мамаша?
Глаша обернулась.
- А вы?.. - спросила она.
И ушла.
Барбарисов сказал хмуро:
- Не расспрашиваю об успехах…
- Дурачок ты… - сказал Сапожников. - Трамваи же не ходят. Шел пешком через весь город.
И ему снова вспомнилась вся пустынная дорога, и его громкие шаги по твердому ночному асфальту, и блеск трамвайных рельсов на перекрестках, и внезапные сутулые пары из-за угла - обязательно мужчина в ватнике и женщина в резиновых сапожках: грибники спешили за город, - а потом стал накрапывать дождик, а впереди между домами начал вспухать рассвет, и Сапожников первый раз не чувствовал себя одиноким на пустой ночной дороге.
- Окажи мне услугу, - прошептал Барбарисов. - Повтори то, что ты сказал, только погромче.
- Понятно, - сказал Сапожников, покосился на дверь и сказал громко: - Дурачок ты… Трамваи же не ходят!.. Шел пешком через весь город!
- Да не ори так.
Отворилась дверь, и вошла Глаша.
- Вы хотите есть? - спросила она.
И тут опять раздался звонок. Барбарисов сказал:
- Кого там еще черт несет?
- Это телефон… - Глаша убежала.
- Ну что Вика? - спросил Барбарисов.
- Если мне не изменяет память, я, кажется, втрескался, - сказал Сапожников.
Глаша протянула через комнату шнур и поставила аппарат на стол.
- Это вас.
Сапожников взял трубку.
- Слушаю. Привет… А собственно, почему вы не спите?.. Конечно… Я только что говорил Барбарисову, что я, кажется, втюрился… Почему потише?.. Мне приятно, чтобы об этом знала вся Рига.
Он положил трубку, на него смотрели.
- Ну, братцы, - сказал он, - я отправляюсь к Вике… Спать, видимо, буду только в Москве… Глаша, есть возражения?
- Глаша смотрела на него с интересом. Подняв бровь.
- Мне понравилось, как вы с ней говорили… - протянула она. - И что все вслух… Мне это нравится.
- Вы хороший парень, - сказал Сапожников. - И я вас люблю.
- Я не парень, - сказала Глаша.
- Слушай, от тебя электричество в тыщу вольт, - сказал Барбарисов Сапожникову. - Сегодня ты на моем докладе, не забудь. В Майори… Бери Вику, и приезжайте вместе.
- Если она не заснет, - сказал Сапожников, бойко, петушком, серым козликом выскакивая из комнаты, будто и не было ничего, будто он хмельной, или бездушный, или легко относится к жизни и все его страдания липовые, но, слава богу, жизнь сложней всякого мнения о ней, и это обнадеживает, надо только иметь терпение, а где его взять иногда… Сапожников хлопнул дверью, и квартира Барбарисовых закачалась на тихой волне.
Тихая волна понесла Сапожникова, и он закачался первый раз за эти лютые годы, потому что ему не стало смысла сопротивляться, потому что первый раз он не должен был ни перед кем-то хранить навязанный ему облик, хранить даже тогда, когда все облики были разбиты, и его продали, и четыре года длилась эта метель, эта пытка, когда с него сдирали панцирь и ели живого, как китайцы черепаху.
Они с Викой поцеловались.
Весь день они провели вместе и ели сосиски и яичницу в каком-то буфете, у стойки пили кофе, потом обедали в ресторане "Луна", до смерти хотели спать, потом перехотелось, осталась только лихорадка и гул в ушах, потом вечерело, и пришла пора ехать в Майори. Грохотала электричка. Барбарисов сидел напротив них, а Вика пыталась задремать на плече у Сапожникова.
Все было открыто всем, и никто ничего понимал, а за окошком хмурые поля и мокрые полустанки.
Лекцию Барбарисов читал хорошо, а в перерыве сказал грустно:
- Идите прогуляйтесь у моря. Потом встретимся.
- Нет-нет, - сказала Вика.
И они ушли.
Это было странное, совсем другое море, плоское, серо-сиреневое от вечернего неба до горизонта. По блеклому спокойному песку прогуливались люди в пальто, и на воде, как утки в пруду, сидели белые чайки.
- Иди сюда… я соскучился, - сказал Сапожников.
Она стала перед ним и подняла голову.
- Я все равно соскучился, - сказал Сапожников. - Даже когда ты рядом, я по тебе соскучился. Мне кажется, я тебя сто лет не видел.
Они поцеловались. Потом долго стояли, обнявшись, и никто им не мешал.
- Почему ты такой? - сказала Вика ему в плечо.
- Не знаю… - сказал Сапожников. - Жизнь меня дразнит, как дети мартышку. Протягивает яблоко, потом отдергивает его, и я становлюсь злым и недоверчивым. Тогда я говорю - а подите вы все, не нужен мне ваш сладкий кусок, плевать я на него хотел, обойдусь черной корочкой. И тогда поднимается вопль. Ах так, кричат дети, не хочешь нашего яблочка, ну мы тебе покажем! И показывают, между прочим. Я не доверяю детям.
- Я не ребенок, - сказала Вика. - Ты с самого начала меня не понял. Я здоровая баба. Это у меня только глаза жалобные. Зачем ты соврал, что получил телеграмму?
- Я не соврал, - сказал Сапожников.
Они перешли на шаг в сторону, потому что песок под ними все время проваливался, он только сверху был слежавшийся и твердый.
- Я же знаю, что никакой телеграммы не было.
- Неважно, что не было, - сказал Сапожников. - Важно, что я ее получил.
- Не смейся.
- Я не смеюсь. Я кричу… Неужели незаметно?
И тут диктор неугомонной радиостанции "Маяк" сообщил:
- Советский ансамбль "Березка" отбыл сегодня на родину, завершив триумфальную поездку по странам Среднего Востока.
- Знаешь, хорошо, что у нас не было романа, - сказал Сапожников.
- А у нас не было романа?
- Ну, всяких там плотских радостей.
- Мы просто не успели.
- Нет, не просто, - сказал Сапожников. - Просто это было не нужно.
Они услышали тяжелые шаги по песку, как будто шла статуя командора, но ей было трудно в темноте на Рижском взморье.
- Сапожников, - сказал Барбарисов. - Я Глаше звонил, тебе телеграмма пришла из Москвы.
- Какая телеграмма? - спросил Сапожников.
- Анна Сергеевна какая-то спрашивает о твоем здоровье. Беспокоится. Всем приветы.
Абсолютно тихо было на взморье. Ни звезд не было, ни моря, и песок не скрипел.
- А, Нюра, - сказал Сапожников. - Теперь все в порядке. Можно ехать.
- Ты считаешь, что все в порядке? - сказала Вика. - Я тебя никому не отдам, слышишь?
- Это меня и беспокоит, - сказал Сапожников.
После этого он уехал.
Глава 9
ПРИГЛАШЕНИЕ НА ПРАЗДНИК
Учитель сказал:
- Ребята, попробуйте сформулировать, каким должен быть, по вашему мнению, самый лучший дом, даже идеальный дом, дом будущего. Ну-ка попробуйте!
- Зачем? - спросил Сапожников.
- Сапожникова я не спрашиваю, - сказал учитель. - Конечно, лучше его Калязина ничего не может быть. Это же весь мир знает.
- Весь мир не знает, - сказал Сапожников.
- Ну, значит, ты объявишь… урби эт орби… городу и миру. Сапожников, убери с парты эту гадость.
- Это насос.
- Я и говорю, убери эту гадость.
Это было как раз в ту зиму, когда Сапожников против Ньютона пошел. И потому они с учителем были в ссоре. Вся школа про это знала, и даже из районо приезжал инструктор, расспрашивал учителя и завуча.
- Все нормально, - сказал учитель. - Пусть спотыкается. В науке отрицательный результат - очень важное дело. Он сам поймет, что на этой дороге тупик.
- При чем тут наука? - воскликнула завуч. - Сейчас ему надо запомнить основные законы природы! Парень уже здоровый, шестой класс, а ему ничего втолковать нельзя. Я буду ставить вопрос перед районо.
- Ну и что же он утверждает? - спросил представитель районо. - Что закон всемирного тяготения - это ошибка?
- Нет, - сказал учитель, - этого он не утверждает… Он говорит, что закон правильный, по вычислениям все сходится. Сила действительно убывает пропорционально квадрату расстояния. Только он говорит, что это не притяжение.
- Как же так? - спросил представитель районо. - Закон правильный, а притяжения нет… А что же есть?
- Просто хулиганство какое-то, - сказала завуч.
- Погодите, - сказал представитель. - Это забавно. А что же есть?
- Он еще этого не знает, - сказал учитель.
Представитель районо засмеялся.
- Ну, слава богу, - сказал он. - Я думаю, ничего страшного… А откуда у него такая странная идея?
- Из-за насоса! - воскликнула завуч. - Из-за проклятого велосипедного насоса… Я запретила ему приносить насос в школу… Но если вы попустительствуете…
- Да вовсе я этого не делаю, - сказал учитель.
- Он молится на этот насос! Как вы не понимаете? Он часами тупо на него глядит! Это фетишизм какой-то, тотемизм! Религиозное извращение, вы понимаете или нет? Сектантства нам еще недоставало!
- Погодите, - сказал представитель.
- Я за ним с третьего класса наблюдаю… С самого прихода я заметила ненормальность… Вы помните, как он заставлял просить прощения у бутерброда?! Помните?
- Не у бутерброда, - сказал учитель.
- Он упрямый как осел! Он спорщик! Ему ничего втолковать нельзя!
- А доказать пробовали? - спросил представитель районо. - Ну вот вы, например? Вы же преподаватель математики.
- Во-первых, строго говоря, я физик.
- У нас вы преподаватель математики, - сказала завуч. - И кроме того, вы классный руководитель.
- Увы, руководитель я далеко не классный…
- Что верно, то верно, - сказала завуч.
- А во-вторых? - спросил представитель.
- А во-вторых, строго говоря, наличие в природе силы тяготения не обнаружено.
- Та-ак… - сказала завуч. - Договорились…
- Обнаружено только взаимодействие между телами, подчиняющееся формулам, которые вывел Ньютон.
- Мило, очень мило, - сказала завуч.
- Сам же характер этого взаимодействия еще не изучен, и потому слово "тяготение", или, иначе, "гравитация", является рабочей гипотезой, удобной для вычислений.
- Это действительно так? - спросил представитель. - По образованию я гуманитарий.
- Да… - сказал учитель. - Это действительно так.
- Мне об этом ничего не известно! - вскричала завуч. - И не ему об этом судить! Не Сапожникову! Какой-то Калязин! Какой-то монастырь, какое-то чудо святого Макария! Вы чуете, откуда ветер дует?
- Но Сапожников как раз утверждает, что никаких чудес не бывает, что все рано или поздно объясняется… А это, простите, чистейший материализм, - сказал учитель.
- Это действительно так? - спросил представитель.
- Конечно… Можете с ним поговорить.
- Я вам верю… А как учащиеся ко всему этому относятся?
- Смеются, конечно.
Представитель районо засмеялся.
- Я думаю, ничего страшного, Екатерина Васильевна, - сказал представитель. - И кроме того, этот мальчик занял первое место на районном конкурсе изобретателей…
- Это ему и вскружило голову, - сказала завуч. - За это ему надо дать по рукам.
- И кроме того, насколько мне известно, идея изобретения пришла ему в голову, когда он изучал велосипедный насос… Из-за этого случая ваша школа на хорошем счету даже в гороно… Ваш опыт изучают.
- А вы знаете, что мне сказала библиотекарь в Доме пионеров? - успокаиваясь, сказала завуч. - Когда он заполнял анкету, то в графе соцпроисхождения он написал "обыватель"… Ну, Сапожников… Правда, это давно было.
- Ну вот видите? - сказал представитель районо. - Когда будет вечер отдыха, позовите меня.
- А вам как классному руководителю я заявляю официально, - сказала завуч, - в присутствии представителя районо - велосипедный насос приносить в школу запрещаю. Это вопрос принципа… Ну, Сапожников!..
Это еще было до всеобщего признания теории относительности, которая внесла поправки в небесную механику, и фамилия Ньютона была как фамилия Аристотеля в прошлые века, и любое сомнение считалось грехом. Теперь это происходит с фамилией автора теории относительности, имя коего называть всуе также считается грехом. Сапожников убрал в парту велосипедный насос и стал формулировать задачу насчет идеального дома.
- Итак, к чему мы пришли? Из чего состоит дом? Давайте подведем итоги, - сказал учитель.
- Из мебели, - сказал Сапожников.
Никонова заржала. Она тоже так думала, но побоялась сказать.
- Сапожников! - сказал учитель и помолчал. - Итак, подведем итоги. Дом - это некий объем, стены которого образуют искусственно созданную среду, делающую человека независимым от влияния внешних изменений… То есть дом - это как одежда, это, если хотите, инструмент для поддержания постоянной температуры, необходимой человеку… Нас сейчас интересует именно этот вопрос - температура среды, теплопроводность изоляции, то есть стен дома, и теплообмен между внутренней и внешней средой… Почему греет одежда?
- Она не греет, - сказал Сапожников.
Никонова заржала. Она знала, что, когда она смеется, все на нее оглядываются. На нее оглянулись:
- Сапожников прав, - сказал учитель.
Теперь засмеялись все.