- Осборн пытался сбежать на автомобиле, но зачем-то вышел на шоссе. Его задавила машина. Виновник не обнаружен. Эммингс дважды хотел покончить с собой. Застрелился. Лейге, швед, добрался до Рима и бросился с Колизея. Шиммельрейтер умер естественной смертью в больнице от отека легких после острого приступа безумия. Хайне едва не утонул, а в больнице вскрыл себе вены. Его удалось спасти, но вскоре он умер от крупозного воспаления легких. Свифт уцелел. Миттельгорн дважды пытался покончить с собой с помощью снотворного, потом выпил пузырек йода. Умер от ожога желудка. Тиц погиб при аварии на автостраде. Наконец, Адамс скончался во сне от удушья при невыясненных обстоятельствах в римской гостинице "Хилтон". О Бригге ничего не известно.
- Спасибо. А те, что уцелели, запомнили какие-то первые симптомы?
- Да. Дрожь в руках и изменение вкуса пищи. Об этом мы узнали от Свифта. Бреннер, соглашаясь с тем, что еда изменила вкус, не помнил, однако, о дрожи в руках. Вероятно, у Бреннера после всех переживаний проявился так называемый остаточный психический дефект, поэтому он и запамятовал. Таково мнение врачей.
- Разброс в схеме смертей значителен, видимо, самоубийцы обращались к доступным средствам, к тому, что было под рукой. А каков результат исследования с точки зрения cui prodest?
- Вы имеете в виду материально заинтересованных лиц? Что из того, если имеются наследники, когда между ними и любой из этих смертей невозможно установить связь.
- Пресса?
- Полиция старалась блокировать информацию, чтобы не осложнять следствие. Разумеется, местная печать помещала заметки о каждой из этих смертей, но они тонули в рубриках происшествий. Только какая-то газета в Штатах, забыл, какая именно, намекала на роковую судьбу пациентов Стеллы. Сам Стелла утверждал, что эти намеки делают озлобленные конкуренты. Тем не менее в нынешнем году ни одного ревматика в Неаполь он не направил.
- Перестал, значит! Разве это не подозрительно?
- Не очень. Еще один подобный случай, и скандальная газетная статья нанесла бы ему ущерб, которого не покрыла бы выручка от всего предприятия. Комиссионные наверняка были мизерные.
- Я предлагаю игру, - сказал Барт. - Она называется "Как погибнуть в Неаполе при загадочных обстоятельствах?". Какими качествами необходимо для этого обладать? Вы мне поможете, хорошо?
- Охотно. Здесь имеют значение пол, возраст, телосложение, недуги, материальное положение и некоторые другие особенности, которые я постараюсь перечислить. Надо быть мужчиной лет под пятьдесят, желательно рослым, пикнического или атлетического сложения, холостяком либо вдовцом, во всяком случае, прибыть в Неаполь в одиночку. Учитывая случай с Шиммельрейтером, следует признать, что быть состоятельным не обязательно. Зато полезно совсем не знать итальянского языка или едва-едва говорить на нем.
- Никто из них не владел итальянским?
- Никто. Перехожу к незначительным деталям. Чтобы погибнуть, не следует страдать диабетом.
- Это еще почему?
- Никто из жертв диабетом не страдал. А те пятеро диабетиков, которые были среди ревматиков, направленных Стеллой в Неаполь, вернулись домой целехонькими.
- Как это объясняли ваши эксперты?
- Не знаю даже, что вам сказать. Они рассуждали об обмене веществ, об ацетоновых телах, которые могут служить противоядием, но другие специалисты, не столь, быть может, блестящие, зато более добросовестные - впрочем, это только мое впечатление, - оспаривали их выводы. Ацетоновые тела возникают как реакция на отсутствие в крови инсулина, а сейчас любой диабетик регулярно принимает соответствующие лекарства. Следующая необходимая особенность - аллергия. Чувствительность к цветущим травам, поллиноз, астма. Однако были люди, которые отвечали всем этим условиям, и с ними ничего не произошло. Например, пациент Стеллы, которого я назвал "земляничником", и второй - с насморком.
- Состоятельные, одинокие, пожилые, принимали серные ванны, все атлетического сложения, аллергики, не знали итальянского?
- Да. Принимали одни и те же лекарства против аллергии, в том числе и плимазин.
- Что это?
- Антигистаминный препарат с примесью риталина. Риталин - это хлористо-водородная соль ацетилированного фенилальфаниперидила. Одна из составных частей плимазина - пирибензамин снимает аллергическую реакцию, но вызывает сонливость, затормаживает рефлексы; тем, кто водит машину, приходится принимать его с добавлением стимулятора - риталина.
- Вы еще и химик!
- Сам принимаю это много лет. Каждый аллергию отчасти сам себе врач. Плимазин - швейцарский препарат. В Штатах я принимал тамошний его эквивалент. Итак, плимазин. Но тот, с насморком, Чарльз Деккер, тоже принимал плимазин, а ведь ни один волос не упал с его головы… Постойте!..
Я замер с полуоткрытым ртом как идиот. Барт молча глядел на меня.
- Они все лысые… - наконец выдавил я.
- Лысые?
- Начинающие лысеть. Подождите! Да. У Деккера тоже проявилась тонзура на темени, однако - ничего.
- Зато вы не лысеете, - заметил Барт.
- Что? Ах да, я не лысею. Это недостаток? Но раз с Деккером ничего не случилось, хоть он и начал лысеть… Впрочем, какая может быть связь между облысением и приступом безумия?
- А какая - между безумием и диабетом?
- Вы правы, доктор, это запрещенный вопрос.
- Неужели вы пропустили эту их особенность - облысение?
- Тут, знаете ли, дело обстоит так. Мы продифференцировали множество тех, кто погиб, и сравнили с множеством тех, кто возвратился из Неаполя невредимым. Эта деталь, конечно, всплыла. Сложность заключалась в том, что обнаружить лысину наверняка можно лишь у покойника: уцелевшие могли скрывать, что носят парик. Человеческое самолюбие в этом вопросе чертовски чувствительно, и невозможно дергать каждого за волосы или пристально разглядывать чью-то шевелюру. Для точного диагноза потребовалось бы отыскать косметическое заведение, где такой человек заказал парик или прибегнул к подсадке волос, а на это у нас не было ни времени, ни сил.
- Вам это казалось таким существенным?
- Мнения разделились. Некоторые сочли это пустяком - если среди пациентов Стеллы были люди, скрывавшие, что они лысеют, какая тут связь с трагической судьбой остальных ревматиков?
- Допустим. Но раз вы обращали внимание на состояние их волос, что именно вас поразило минуту назад?
- Корреляция отрицательного порядка. То, что ни один из умерших лысины не скрывал. Никто из них не носил парика, не подвергался пересадке волос, не наращивал на голом черепе растительность… Делают и такие операции.
- Знаю. И что же?
- Ничего, кроме того, что все жертвы лысели и не делали из этого тайны, в то время как среди уцелевших имелись и лысые, и люди с нормальными шевелюрами. Меня вдруг осенило, что у Деккера была плешь, только и всего. Мне показалось, будто я напал на горячий след. Такое ощущение охватывало меня не раз. Поймите, я так влез в это дело, что мне стало мерещиться. Я вижу духов…
- О, это уже похоже на наитие, одержимость, на тайное заклятие. Духи… А может, в этом что-то есть?
- Вы верите в духов? - вытаращил я глаза.
- Может, достаточно того, что верили они? Как по-вашему? Допустим, в Неаполе практикует какой-то прорицатель, который охотится на богатых иностранцев…
- Хорошо, допустим! - Я заерзал в кресле. - И что дальше?
- Можно предположить, что он с помощью разных трюков, приемов пытается завоевать их доверие, скажем, даром дает им некий чудодейственный тибетский эликсир, а на самом деле - наркотическое снадобье, чтобы подчинить их своей воле, заверяет, что это снадобье исцелит от всех недугов, - и вот из сотни таких людей десять или одиннадцать, приняв по легкомыслию в один прием слишком большую дозу…
- Ага! - воскликнул я. - Допустим. Но тогда итальянцы о чем-нибудь подобном слыхали бы. Их полиция. Впрочем, распорядок дня некоторых жертв мы изучили так тщательно, что нам известно, в котором часу они выходили из гостиницы, как были одеты, в каком киоске и какие газеты покупали, в какой кабине на пляже раздевались, где и что ели, какую оперу слушали, - так что подобного "гуру" мы могли упустить в одном-двух, но не во всех случаях. Нет, ничего такого не было. Да это и правдоподобно. Итальянского они почти не знали. Неужели швед с высшим образованием, антиквар, почтенный предприниматель ходили бы к итальянской гадалке? Наконец, у них на это не было времени…
- Как убежденному, но не побежденному мне полагается еще один выстрел! - поднялся Барт со своего кресла. - Если они клюнули на какой-то крючок, который их осторожно подсек, то это был крючок, не оставлявший следа… Согласны?
- Согласен.
- Итак, "это" брало их в порядке частном, интимном, индивидуальном и вместе с тем мимоходом. Секс?!
Я помедлил с ответом.
- Нет. Вероятно, некоторые из них заводили какие-то связи, но это совсем не то. Мы изучили их жизнь столь тщательно, что не пропустили бы таких значительных факторов, как женщины, эксцессы, связанные с ними, или посещения домов свиданий. Тут, очевидно, должен быть совершенный пустяк…
Я сам удивился последним своим словам, поскольку до сих пор так не думал. Но Барт подхватил:
- Пустяк с летальным исходом? Почему бы и нет? Нечто такое, чему предаются по тайному влечению, старательно скрываемому от окружающих… И при этом мы с вами подобного, может, и не стыдились бы. Возможно, только известную категорию людей разоблачение подобной страстишки компрометировало бы…
- Круг замкнулся, - заметил я, - вы вернулись в сферу, из которой изгоняли меня, - к психологии.
За окном посигналила. Доктор поднялся - он показался мне неожиданно молодым, - посмотрел вниз и погрозил пальцем. Гудки оборвались. Я с удивлением обнаружил, что смеркается, взглянул на часы, и мне стало не по себе - я сидел у него четвертый час! Встал, чтобы попрощаться, но Барт и слышать об этом не хотел.
- О нет, дорогой мой. Во-первых, вы останетесь ужинать, во-вторых, мы ни о чем не договорились, а в-третьих, или скорей во-первых, я хочу перед вами извиниться. Я поменялся с вами ролями! Взялся за вас как следователь! Не стану скрывать: у меня была определенная цель, может быть, недостойная хозяина дома… Мне хотелось узнать о вас и через вас то, чего нельзя почерпнуть из материалов. Атмосферу дела способен передать только живой человек, в этом я убежден. Я даже попытался малость расшевелить вас колкостями, и, должен признаться, вы сносили это великолепно, хотя и не столь бесстрастно, как вам, наверное, кажется, - до бесстрастности игрока в покер вам далеко. Если я и могу чем-то оправдаться перед вами, то лишь тем, что у меня благие намерения, - я готов впрячься в это дело… Однако присядем на минутку. Ужин еще не подан. У нас звонят…
Мы опять уселись. Я испытывал немалое облегчение.
- Я займусь этим, - продолжал Барт, - хотя шансы на успех невелики… Можно узнать, как, собственно, вы представляли себе мое участие?
- Дело позволяет, пожалуй, прибегнуть к многофакторному анализу… - начал я осторожно, взвешивая каждое слово. - Не знаю вашей, программы, но знаком с программами подобного типа и думаю, что следственная программа должна с ними в чем-то совпадать. Это загадка не столько для детектива, сколько для ученого. Компьютер, разумеется, не укажет виновного. Но этого виновного как неизвестную величину можно спокойно исключить из уравнений: решить проблему означает разработать теорию гибели этих людей. Сформулировать закон, который их погубил…
Доктор Барт сочувственно поглядывал на меня. А может, мне это почудилось, потому что сидел он прямо под лампой и при малейшем движении по его лицу пробегали тени.
- Дорогой мой, говоря, что я готов попробовать, я имел в виду упряжку из людей, а не из электронов. У меня великолепный коллектив ученых разных дисциплин, плеяда лучших умов Франции, и я уверен; что они кинутся на эту загадку, как борзые на лисицу. А вот программа… Да, мы разработали ее, она неплохо себя показала в экспериментах, но такая история… нет, нет… - повторял он, качая головой.
- Почему?
- Очень просто! Компьютер не может работать без машинного кода, а здесь, - развел он руками, - что мы будем кодировать? Допустим, в Неаполе действует шайка торговцев наркотиками и гостиница - то место, где покупателям вручают товар, скажем заменяя соль в определенных солонках; разве время от времени солонки не могут поменять местами? И разве опасности отравления не подвергались бы в первую очередь люди, любящие пересаливать еду? Но каким образом, спрашиваю я вас, все это вычислит компьютер, если во введенных данных не будет ни одного бита о солонках, наркотике и кулинарных пристрастиях жертв?
Я с уважением посмотрел на него. С какой легкостью он сооружал из воздуха такие концепции! Донесся звон колокольчика, он становился все пронзительней, потом оборвался, и я услышал женский голос, отчитывающий ребенка. Барт поднялся:
- Нам пора… Ужинаем мы всегда в одно время.
В столовой на столе горел длинный ряд розовых свечей. Еще на лестнице Барт шепнул мне, что вместе со всеми ужинает его девяностолетняя бабка, хорошо сохранившаяся, пожалуй, даже несколько эксцентричная. Я понял это как приглашение ничему не удивляться, но не успел ответить, поскольку настало время знакомиться с обитателями дома. Кроме троих детей, уже мне знакомых, и мадам Барт я увидел сидевшую в резном кресле - таком же, как в кабинете наверху, - старуху, одетую во все фиолетовое, словно епископ. На груди у нее искрился бриллиантиками старомодный лорнет; ее маленькие черные, как блестящие камешки, глазки вонзились в меня. Энергичным жестом она подала мне руку - подняла так высоко, что руку пришлось поцеловать, чего я никогда не делаю, и неожиданно сильным, мужским голосом, как бы принадлежащим другому человеку - словно в неудачно озвученном фильме, - сказала:
- Значит, вы астронавт? Мне еще не приходилось ужинать с астронавтом.
Даже Барт удивился. Его жена объяснила, что бабушке рассказали обо мне дети. Старуха велела мне сесть рядом и говорить громко, потому что она плохо слышит. Возле ее прибора лежал слуховой аппарат, похожий на две фасолинки, - она им почему-то не пользовалась.
- Вы будете развлекать меня беседой. Не думаю, чтобы мне скоро представился такой случай. Расскажите, как на деле выглядит Земля оттуда, сверху. Я не верю фотографиям!
- И правильно, - сказал я, подавая ей салат; мне стало весело оттого, что она так бесцеремонно за меня взялась. - Никакие фотографии не могут этого передать, особенно если орбита низка, потому что Земля тогда заменяет небо! Она становится небом. Не заслоняет его, а становится им. Такое создается впечатление.
- Это и вправду так прекрасно? - В ее голосе прозвучало сомнение.
- Мне понравилось. Самое сильное впечатление - что Земля так пустынна. Не видно ни городов, ни дорог, ни портов - ничего, только океаны, материки и тучи. Впрочем, океаны и материки примерно такие, как на школьных картах. Зато тучи… оказались очень странными, может, потому, что они не похожи на тучи.
- А на что похожи?
- Это зависит от высоты орбиты. С большого расстояния они напоминают очень старую, сморщенную шкуру носорога, такую синевато-серую, с трещинами. А вблизи выглядят как разномастная овечья шерсть, расчесанная гребнями.
- А на Луне вы были?
- Нет, к сожалению.
Я приготовился к дальнейшим расспросам о космосе, но она неожиданно переменила тему:
- По-французски вы говорите вполне свободно, хотя как-то странно. Иногда употребляете не те слова… Вы не из Канады?
- Мои родители оттуда. А я родился уже в Штатах.
- Вот видите. Ваша мать француженка?
- Да, по происхождению.
Я видел, как Барт с женой поглядывали на старую даму, словно пытаясь умерить ее любопытство, но она не обращала на это внимания.
- И мать говорила с вами по-французски?
- Да.
- Вас зовут Джон. Но она наверняка называла вас Жаном.
- Да.
- Тогда и я буду называть вас так. Будьте любезны, отодвиньте от меня спаржу. Мне ее нельзя есть. Суть старости, мсье Жан, в том, что приобретаешь опыт, которым нельзя воспользоваться. И поэтому они, - показала она на остальных, - правы, что со мной не считаются. Вы об этом ничего не знаете, но между семьюдесятью и девяноста годами - большая разница. Принципиальная, - подчеркнула она и умолкла, принявшись за еду. Оживилась, только когда меняли тарелки.
- Сколько раз вы были в космосе?
- Дважды. Но я недалеко улетел от Земли. Если сравнить ее с яблоком, то на толщину кожицы.
- Вы скромный человек?
- Скорее, напротив.
Это была достаточно странная беседа; не могу сказать, что она была мне неприятна, - у старой дамы было какое-то особое обаяние. Поэтому к продолжению допроса я отнесся без раздражения.
- Считаете ли вы, что женщины должны летать в космос?
- Как-то над этим не задумывался, - ответил я совершенно искренне. - Если им хочется, почему бы и нет?
- У вас там, в Штатах, очаг этого сумасшедшего движения - women's liberation. Это ребячество, это вульгарно, но, по крайней мере, удобно.
- Вы думаете? Почему удобно?
- Удобно сознавать, кто всему виной. По мнению этих дам - мужчины. Эти дамы считают, что только женщины способны навести порядок в мире, и стремятся занять ваши места. И хотя это абсурдно, у них есть ясная цель, а у вас нет ничего.
После десерта - огромного пирога с ревенем в сахаре - дети улетучились из столовой, а я начал собираться в дорогу. Узнав, что я поселился в Орли, доктор Барт стал уговаривать меня перебраться к ним. Мне не хотелось злоупотреблять его гостеприимством, хотя соблазн был велик. Грубо говоря, это означало сесть ему на шею.
Мадам Барт поддержала мужа, показав мне пока еще чистую книгу гостей: недурная примета, если первым распишется астронавт. Мы состязались в вежливости, наконец я уступил. Решили, что я переберусь к ним завтра. Доктор проводил меня к машине и, когда я садился, сказал, что я понравился бабушке, а это - немалое достижение. Попрощавшись с ним у распахнутых ворот, я двинулся, чтобы вскоре окунуться в ночной Париж.