- Дьявольщина! - воскликнул метр Маес. - Он ведь сделает то, что говорит.
Затем он с силой, доказавшей Эусебу, что, если тот будет упорствовать в своем намерении задушить его, ему придется иметь дело с сильным противником, оттолкнул руки ван ден Беека и сказал:
- Ну, успокойтесь, приятель! Ад не всегда таков, каким его представляют; а этот, хоть и в другом роде, ничем не хуже и не лучше вашей биржи в Батавии.
- Господин Маес, - решительно продолжал Эусеб. - Разве вы не говорили мне, что поведете меня встретиться с китайским торговцем, который купит у меня кофе?
- Совершенно верно.
- Ну, так где же ваш покупатель? Покажите его мне, познакомьте меня с ним, и прошу вас поторопиться.
- Ну хорошо, хорошо, - ответил метр Маес, выставив вперед руки, как человек, готовящийся защищаться. - Потрудитесь выйти из коляски и взглянуть на то, что я хотел показать вам, милый мой господин ван ден Беек. Кто знает? В этом чертовом Меестер Корнелисе столько всякого можно встретить, что, возможно, вам повезет и вы найдете то, что ищете.
- Меестер Корнелис, - стараясь понять, повторил Эусеб. - Что такое Меестер Корнелис?
- О, это славная шутка! - отозвался толстый нотариус, и все его тело заколыхалось в припадке смеха. - Скоро уже год, как вы живете в Батавии, и все еще не знаете, что такое Меестер Корнелис? Это незнание делает честь вашей нравственности, молодой человек. Ну, спускайтесь и знакомьтесь с неизвестным, потом вы скажете мне откровенно, что вы об этом думаете… Петере, друг мой, откройте дверцу пошире, вы же видите - я не могу пройти!
В самом деле, хотя экипаж, как мы сказали, был открытым, проем дверцы был недостаточным для нижней части туловища метра Маеса.
Но Эусеб, напротив, остался на месте.
- Ну что же вы? - спросил нотариус, обернувшись, как только почувствовал, что обеими ногами твердо опирается на землю.
- Сударь, - ответил своему спутнику Эусеб. - Я начинаю понимать, что вам угодно насмехаться надо мной; позвольте мне откланяться.
- Мой юный друг, - произнес нотариус, к которому вернулась вся его величественность. - Взгляните на меня, прошу вас: разве похож я на шутника, разве выгляжу человеком, способным на розыгрыш дурного тона? Нет. Вместо того чтобы сердиться на меня, вы должны, напротив, поблагодарить меня: я просто хотел отвлечь вас от мрачных мыслей, предложить вам кое-какие развлечения, развеять вашу грусть, внушающую самые серьезные тревоги вашей юной жене, достойной госпоже ван ден Беек, и, прибавлю от себя, вполне обоснованные тревоги.
Эусеб понял, что нотариус говорил искренне.
- Благодарю вас за намерение, - сказал он. - Но хочу предупредить об одном.
- О чем же?
- Вы напрасно старались.
- Почему?
- Потому что я этим не воспользуюсь. Я приехал ради дела, но вы меня обманули. Следовательно, я, с вашего разрешения, вернусь на Вельтевреде.
- Какая склонность к коммерции! - с подлинным или наигранным восхищением вскричал нотариус. - Но как вы собираетесь возвращаться на Вельтевреде?
- Пешком, черт возьми!
- Пешком, вы?
- Разумеется, я.
- Что вы говорите! Пешком? Вы хотите опозориться в глазах всей колонии? Господин Эусеб ван ден Беек, набоб, наследник достойного и почтенного доктора Базилиуса, миллионера, передвигается пешком, словно жалкий ласкар или тагал-побирушка! Как бы вам этого ни хотелось, господин ван ден Беек, но я такого не потерплю.
- Тогда разрешите мне воспользоваться вашей коляской и прикажите вашему кучеру отвезти меня домой.
- Это было бы прекрасно, мой юный друг; но кучер должен отвезти домой меня самого; вы ведь не думаете, что я собирался только войти и выйти. Придется мне уехать вместе с вами, но, право же, вы не поступите со мной так жестоко, дорогой господин ван ден Беек, после такого тяжелого рабочего дня, какой был у меня.
Продолжая говорить, нотариус потянул Эусеба к себе, заставив его выйти из коляски, и, подталкивая вперед, вынудил сделать несколько шагов по узкому и темному переулку, ведущему ко входу в заведение.
Молодой человек еще пытался сопротивляться, но звон тамбурина, послышавшийся в десяти шагах от него, привлек его внимание; повернув голову, он заметил в углублении между двумя домами группу из трех индийцев, освещенную факелами.
Двое из них играли на музыкальных инструментах.
Один ударял в своеобразный тамбурин, другой играл на флейте.
Третий опустил руку в тростниковую корзинку конической формы.
Вокруг них уже собрались зрители, явно ожидавшие представления; непонятно, какое именно, но оно должно было вот-вот начаться.
- А, это Харруш, заклинатель змей! - воскликнул нотариус и с детским любопытством устремился в сторону этой группы, бросив спутника на произвол судьбы.
Эусеб именно потому, что его перестали понуждать к этому, без всяких уговоров последовал за нотариусом.
Его движение было совершенно машинальным и не имело ничего общего с проявлением свободной воли, полностью, казалось, утраченной в тот момент молодым человеком.
Два индийца, на которых возложено было музыкальное сопровождение зрелища, старались изо всех сил: один неистово бил в тамбурин, другой яростно дул в свою флейту.
Под звуки музыки тростниковая корзинка двигалась будто бы сама собой.
Харруш концом палочки приподнял крышку корзинки, и над краем показалась плоская треугольная голова очковой змеи.
При виде ее зрители закричали и инстинктивно отступили назад.
Змея обвела все вокруг взглядом маленьких зеленоватых глаз, сверкающих подобно изумрудам, издала свист, гармонирующий с дикой музыкой, которая управляла ее движениями, и, покачиваясь в такт, полностью выбралась из корзины.
Она была около трех с половиной футов длиной, с черной спинкой, прочерченной двумя желтыми линиями, и грязно-серым, усыпанным желтыми пятнами брюшком.
Едва выбравшись из корзины, она стала искать, куда ей броситься.
Но, пока она сворачивалась, чтобы найти точку опоры, Харруш тоже издал свист, приковавший все внимание рептилии.
Ее глаза сверкнули, потом начали переливаться радужными опаловыми оттенками; приподнявшись на хвосте, опираясь лишь на два последних позвонка, змея вытянулась на два фута в высоту.
Тогда свист Харруша превратился в своеобразную модуляцию, которой вторил генерал-бас флейты и тамбурина.
Едва заклинатель начал свистеть, как вторая голова, такая же бледная, как и первая, показалась над корзиной; затем кобра тем же способом, что и ее предшественница, и таким же движением выбралась наружу, вытянулась и принялась раскачиваться на хвосте.
Понемногу звуки, издаваемые Харрушем (несомненно, с помощью какого-то маленького инструмента, зажатого в зубах, сквозь который он втягивал и выдыхал воздух), стали следовать быстрее один за другим и тем самым ускорили движение рептилий. Оттенок опала, который приняли глаза змей, перешел в цвет топаза; из их пасти вырывалось негромкое шипение.
Харруш усилил свои модуляции. Можно было подумать, что каждый звук понятен змеям и означает приказ; выполняя его они сильнее раскачиваются и выбрасывают заостренное жало.
Зрители аплодисментами отозвались на эту грозную игру.
Один Эусеб остался равнодушным или, вернее, недоверчивым.
- Да здесь нет никакой опасности, - заявил он.
- Как? - удивился нотариус.
- Нет, конечно; я думаю, ваш заклинатель змей позаботился о том, чтобы вырвать у них зубы.
Хотя этот короткий разговор происходил на голландском языке, индиец как будто понял, о чем шла речь, потому что схватил одну их своих кобр за раздувающуюся от яда шею, как взял бы за рукоятку пистолет, и протянул змею Эусебу, повернув в его сторону ее разинутую пасть.
Ван ден Беек потянулся к ней рукой.
Но метр Маес поспешно удержал его, воскликнув:
- Дьявольщина, что вы делаете? Вы с ума сошли или устали от своих миллионов? Не правда ли, друг Харруш, - продолжал он, - ваши змеи сохранили зубы? Не правда ли, они вовсе не утратили яда? Не правда ли, они наверняка убьют того, кто неосторожно попытается к ним прикоснуться?
Вместо ответа Харруш, который, казалось, понимал голландский язык, но, как все индийцы, отказывался говорить на нем, приподнял крышку второй корзины, достал из нее живую курицу и приблизил ее к змее.
Кобра подняла голову, зашипела, ее рубиновые глаза сверкнули кровавым блеском - она стрелой бросилась на несчастную курицу и ужалила ее над крылом.
Индиец тотчас же выпустил птицу, та попыталась убежать, но смогла сделать не более двух или трех шагов: она шаталась, лапки отказывались нести ее тело, голова поворачивалась вправо и влево в невыразимой тоске. Наконец курица слабо забила крыльями, вытянула их, потом упала на песок и осталась неподвижной: она была мертва.
- Вот видите! - торжествующе заметил нотариус. - Что, сохранили свои зубы змеи Харруша? Попробуйте теперь сказать, что в Меестер Корнелисе нельзя увидеть любопытных и поразительных вещей! - И с глубоким убеждением он добавил: - О, Харруш - это колдун, великий колдун!
Порывшись в кошельке, нотариус достал из него монетку и подал ее индийцу, очень заботясь о том, чтобы вложить ее в ту руку, на которой не было устрашающего браслета.
Эусеб последовал его примеру, и Харруш, принявший первое подношение без единого слова благодарности, ответил на подарок Эусеба гримасой, которая могла бы сойти за улыбку.
- О-о! - воскликнул нотариус. - Вы в привилегированном положении, господин Эусеб, ваше лицо, несомненно, понравилось Харрушу. Нет такой любезности, какую я бы ему не оказал, а он обращает на меня внимания не больше, чем обезьяна - на понюшку табаку.
- Что это за человек? - спросил Эусеб. - И отчего он возбуждает в вас такой сильный интерес?
- Это один из самых забавных плутов, каких я когда-либо встречал, - ответил метр Маес. - Он знает множество магических фокусов, за которые два столетия тому назад в Европе его непременно сожгли бы, но они чрезвычайно развлекают меня, за это я и люблю его, а вовсе не оттого, поверьте, что придаю хоть какое-то значение его фиглярским проделкам, Да, я верю в яд его змей, но не верю в его колдовство; впрочем, оно всегда помогает скоротать время.
- Но, в конце концов, откуда он, этот человек? - поинтересовался Эусеб, заметив, что заклинатель змей со странной пристальностью уставился на него. - Мне кажется, он не малаец?
- Нет, индиец с берегов Ганга; я сказал "индиец", хотя должен был бы сказать "парс", поскольку он считается потомком гебров - этих огнепоклонников, ускользнувших от мусульманских преследований во время завоевания их страны халифами, найдя убежище у древних братьев, с которыми разлучило их более сорока веков назад древнее соперничество асуров и дева́.
- И этот человек сделал чародейство своим ремеслом? - притворяясь глубоко безразличным, спросил Эусеб.
- Да, и должен сказать, я видел, как он проделывал довольно забавные штуки; кроме того, ему приписывают дар предсказывать будущее. Вы прекрасно понимаете, мой юный друг, что я ни одному слову из его предсказаний не верю; но, в конце концов, это забавляет народ, и я уподобляюсь ему. Чего вы хотите! Я всегда говорил, что удовольствия черни - самые основательные.
- А что ему особенно удается? - продолжал спрашивать Эусеб, но старался не показывать своего любопытства.
- Он умеет все, но более всего славится тем, что обладает чудодейственными амулетами, отвращающими колдовство злых духов. Если кто-то наведет на вас порчу, - смеясь, прибавил нотариус, - обратитесь к Харрушу, дорогой Эусеб, и он снимет с вас ее.
Эусеб сделал вид, что ему смешно, но смеялись лишь его губы; сердце билось так, что готово было разорваться; неясные мысли теснились в мозгу с невнятным шумом, с каким море набегает на скалы.
В последнее время его жизнь обратилась в беспрестанную тревогу, и он подумал, что может обратиться к Харрушу, чтобы узнать у него, чего следует опасаться и чего следует ждать от доктора Базилиуса.
Тем временем индиец, не теряя из вида двоих европейцев, кончил собирать подаяние и убрал в корзину своих змей; он приблизился к Эусебу, и в ту минуту как метр Маес, используя пробудившееся любопытство своего молодого друга, подтолкнул его вперед, Харруш, проходя мимо, прошептал ему в ухо:
- Тот, кто закалился в источнике жизни, подобен коршуну, затерявшемуся в тучах; он следит взглядом за бедным бенгальцем, прячущимся среди листьев в джунглях.
Эусеб живо обернулся и хотел схватить индийца за руку.
Но тот уже исчез, будто обладал кольцом Гигеса и ему довольно было повернуть камень, чтобы сделаться невидимым.
- Где он? Где он? - спрашивал Эусеб.
- Кто? Харруш?
- Да, Харруш.
- Он прошел за ограду; но говорил ли он с вами?
- Да.
- Тихонько, на ухо?
- Да.
- И что он сказал вам такого страшного?
- Ничего… - попытался отрицать Эусеб.
- Да? Но вы бледны и бескровны, словно героиня соти́!
- Я хочу видеть его, хочу говорить с ним! - воскликнул Эусеб, не отвечая прямо на вопрос метра Маеса, но дрожа, словно лист в бурю.
- Ах, негодник! Он вас околдовал, - сказал нотариус. - Черт возьми! Мой юный друг, вы превзойдете меня в увлечении Харрушем: бегаете за ним, как местные щеголи за нашими хорошенькими китаянками. Давайте войдем: он наверняка там.
- О, войти туда!.. - Эусебом вновь овладели сомнения.
- Ба! - возразил метр Маес. - Но я же туда вхожу, я, королевский нотариус, и лучшие люди Батавии вместе со мной! Впрочем, того, кто вам нужен, вы можете встретить только здесь; бедняга Харруш не появляется на бирже.
Эусеб не сразу решился, но потом, схватив за руку своего спутника, бросился в переулок, явно не желая отступить от принятого решения.
И тогда взгляду его предстало поразительное зрелище.
XIII
МЕЕСТЕР КОРНЕЛИС
Труппа танцовщиц исполняла под навесом характерный танец, странность которого ни в чем не уступала причудливости костюмов этих женщин; их тела плотно облегали затканные золотом платья, а гибкую, словно тростник, талию обвивала серебряная лента.
Зрители всех сословий и разного возраста, в разнообразных нарядах, представляли для наблюдателя не менее любопытное зрелище, чем то, что являли его взору рангуны.
Здесь были представители всех народов, населяющих континент и острова Индийского архипелага: знатные яванцы в шелковых саронгах - у каждого за поясом крис со сверкающей алмазами рукояткой; крестьяне, завернувшиеся в кусок дешевого батиста, с островерхой шапкой на голове; китайский банкир, толкающий локтями ку́ли и портовых носильщиков; множество европейских и малайских матросов; колонисты и иностранцы, привлеченные кто любопытством, кто привычкой.
Этот танец казался излюбленным зрелищем туземцев: именно они живее прочих интересовались поэмой, которую с помощью пантомимы изображали перед ними женщины.
Более расчетливые китайцы отдавались своей неистовой страсти к игре: они с жадным и лихорадочным беспокойством следили за движением игральных костей, и медяки так и сыпались, а банкомет безжалостно обирал нищих в лохмотьях.
Метр Маес, как и яванцы, восхищался танцами рангун, но Эусеба ничто не могло отвлечь от его мыслей, и он взглядом искал в толпе странного индийца, чьи слова так сильно возбудили его любопытство и заставили биться сердце.
- Не видите ли вы его? - спросил он у своего спутника.
- Какого черта! Поищите его, мой юный друг; Харруш, Харруш… это забавляло несколько минут назад, но, когда танцуют рангуны и мне скажут, что генерал-губернатор требует меня к себе, что мой дом горит, что яванцы разоряют город, - я даже с места не сдвинусь. Поищите его среди курильщиков опиума: ему, негоднику, знакомы эти наслаждения!
И метр Маес вновь погрузился в созерцание, не в такт качая своей большой головой и продолжая непрерывно следить за всеми движениями рангун, которые извивались, подчиняясь ритму музыки.
Потеряв надежду добиться от него большего, Эусеб направился в сторону курильни.
Она состояла из ряда темных конурок, прилепившихся к стене ограды; многие были закрыты, в других можно было видеть человека, присевшего на корточки на циновке, которая составляла всю обстановку курильни, и проходившего сквозь все стадии головокружения, опьянения, восторга и конвульсий, какие вызывает опиум - этот сильный наркотик.
Увидев своего индийца в одной из конурок, Эусеб вошел и присел к нему на циновку.