- За что? - засмеялся Галька.
- А я из желтой бумаги окошко сделал, нарисованное. И на кристалл налепил. Ну, помнишь, тот, что в горшке растет. Она же сама говорила: это Вселенная, дом всего человечества. А если дом, почему без окошка?.. Она потом сама засмеялась и говорит: "Ладно, пусть так и будет…" Галька, а ты скоро домой вернешься?
Вьюшка тоже спрашивала: "Ты скоро домой?"
Галька рассеянно улыбался и лохматил Вьюшке и Лотику волосы.
Форт-майор Дрейк предлагал Гальке стать барабанщиком. Обещал ему через полгода чин капрала, а к пятнадцати годам офицерское звание форт-прапорщика.
- Я подумаю, - кивнул Галька.
Вечером на верхней площадке бастиона к нему подошел барабанщик Ведди.
- Галь… я спросить хочу… Если не так, ты не сердись.
Галька улыбнулся: чего, мол, сердиться-то?
- Там, на мониторе… - неловко сказал Ведди. - Когда расстрелять хотели, очень страшно было?
Галька подумал. Даже зажмурился, чтобы лучше вспомнить.
- Тогда? Нет, казалось, что не страшно. А сейчас, когда вспоминаю, кажется, что было страшно. Понимаешь, я будто в двух человек превратился. Будто один стоит у мачты и ему наплевать, гордый такой… - Галька усмехнулся. - А другой в сторонке и боится. Страх - он как бы отодвинулся. Ну, как в школе, на математике, множитель за скобки выносят…
Ведди серьезно вздохнул:
- Кажется, я понимаю. Видишь ли, для меня это очень важно. Ты уже испытал такое, а я еще нет. А ведь придется, наверно. Мы люди военные.
Галька опять улыбнулся:
- Это ты военный, а я пока не решил.
…Наутро Галька ушел из форта. Рано, до побудки. Оставил на кровати форму барабанщика, надел старые штаны и голландку и ушел.
Никто не знает куда. Следы его в этой истории теряются. Одни говорят, что он отправился в столицу, где учился старший брат. Другие - что просто пошел бродить по дорогам, искать…"
- Что искать? - слегка недовольно спросил мальчик.
- Кто его знает. Может, приюта… желтого окошка, вроде того, которое наклеил на кристалл мадам Валентины Лотик. А то ведь как получается: Вселенная - она, конечно, общий дом, но у каждого ли есть в этом доме свой угол и окошко с огоньком?.. Впрочем, слышал я еще одну версию. Будто Галька ушел из форта с капитан-командором Крассом.
- Значит, Красс бежал?
- Нет, здесь проще. Он и Бенецкий дали подписку не участвовать больше в этой войне, и фан Риген их освободил. Бенецкий отправился к семье, а Красс… кто его знает.
- Может, он стал опять командовать клипером? А Галька сделался юнгой?
- Ты знаешь, это тоже вариант. Хотя, пожалуй, излишне романтический… А точно ничего не известно. Жители Реттерхальма, благодарные Гальке за спасение города, воздвигли ему памятник.
"Местный скульптор вылепил Гальку из глины в натуральный рост. Потом отлил из бронзы. И поставили его на низком, почти незаметном постаменте, на краю обрыва. Впереди бастиона. Хорошо получилось. Галька стоял в своей старой голландке с закинутым на плечо галстуком, в мятых штанах с пуговицами у коленей, босой, с неровно подстриженными, упавшими на уши волосами. Чуть исподлобья смотрел на реку, где за островом ржавел на сваях монитор со своей чудовищной мортирой.
Всем памятник нравился. Только Вьюшка говорила, что осенью и зимой Гальке холодно. Когда она приходила в форт, обязательно набрасывала бронзовому Гальке на плечи белую куртку. Вернее, китель. Его забыл в камере капитан-командор Красс.
У кителя были тяжелые медные пуговицы, их любил разглядывать Лотик. А потом одну даже оторвал украдкой. Лотику нравилась эмблема на пуговице: якорь, за ним скрещенные шпаги, а сверху - не то корона с острыми зубцами, не то встающее из-за горизонта солнце.
Лотик вместе с Вьюшкой часто бывал в форте. Майор Дрейк уговаривал его записаться в барабанщики, когда подрастет, и Лотик обещал подумать. Но скоро форт разоружили, а гарнизон перевели в крепость Ной-Турм: город стало не от кого охранять.
Да и незачем.
Реттерхальм начал стремительно пустеть, а затем его не стало и вовсе…"
- Почему? - спросил мальчик.
- Много причин. После проливных дождей в ту осень пошли на холме сильные оползни, дома стали разрушаться… Молодежь не хотела оставаться в Реттерхальме, считала его глушью. Население старело и таяло. Мосты и замки рушились. А главная причина, пожалуй, в том, что города, которые предали своих детей, долго не живут.
- Даже если одного?
- Даже если одного, - тихо, но твердо сказал Пассажир.
- А Углич? - будто самому себе прошептал мальчик.
Пассажир не удивился.
- Углич не предавал царевича. Его предали бояре, кучка негодяев. Город здесь ни при чем.
- А от Реттерхальма ничего не осталось? Даже развалин?
- Может быть, камни да фундаменты. Но все поросло лесом.
- Но вот вы говорите: город предал Гальку. А они ведь потом… ну, исправились. Даже памятник поставили.
- Памятником разве откупишься? Впрочем, он-то как раз сохранился.
- Печальный какой-то конец, - вздохнул мальчик.
Пассажир развел руками - в одной тетрадка, в другой очки.
- И это, значит, вся история? - с какой-то еще надеждой спросил мальчик.
- Вся. По крайней мере, на сегодня. Давай-ка, голубчик, спать. Середина ночи.
Пока Пассажир читал рукопись, пароход один раз отходил от пристани. Но сейчас опять стоял с заглохшей машиной.
- Когда же я попаду домой… - шепотом сказал мальчик.
3
Пассажир выключил свет. Мальчик повозился, устраиваясь под одеялом. Он повернулся к стенке и стал уходить в зыбкий мир полусна: когда знаешь, что не спишь, но видения уже ярки и осязаемы.
Мальчик умел быть хозяином в этом мире. Он перенес себя на солнечный пустырь, где росли подорожники, дикая ромашка и одуванчики. В траве валялись разбитые фанерные ящики. Прыгали воробьи, неподалеку резвились малыши. Мальчик сел на ящик, подозвал к себе Майку.
Это была не нынешняя Майка, а поменьше, пятилетняя. Мальчик посадил ее к себе на колено. Почти машинально и незаметно для сестренки ладонью скользнул вдоль ее позвоночника (он похож был на крупные, проступавшие под платьицем бусы). Не толкнется ли в ладонь упругий тревожный комочек? Еще не боль, а предвестие боли, о которой пока Майка и сама не ведает?
Нет, сегодня все хорошо. Мальчик взял светлую косу с пушистой кисточкой на конце. Пощекотал Майкин нос. Она сморщилась, чихнула. Шутливо ткнула брата кулачком. Засмеялась - теплая, живая, легонькая. А потом насупилась:
- Ты почему уехал?
- Куда?
- В Лисьи Норы! "Куда"… Не притворяйся.
"Но ведь я еще не уехал. Это будет потом. Пока еще все в порядке", - хотел объяснить мальчик. Однако он понимал, что ничего не в порядке. Эта Майка, прибежавшая к нему в ласковом и тревожном полусне, все знает и понимает. Вот она, кстати, сделалась уже старше. Как нынешняя, семилетняя.
Мальчик растерянно взялся за нижнюю губу. Майка хлопнула его по руке:
- Оставь эту дурную привычку! Сию же минуту!
Это были ее любимые слова. Если рассердится, то к месту и не к месту: "Сию же минуту!"
Но сейчас она только притворялась, что сердится. Она просто за него беспокоилась.
- Почему ты сбежал в Лисьи Норы? А?
Сейчас не было ни смысла, ни сил обманывать. И мальчик с прихлынувшей горечью прошептал:
- А ты… только все время о ней. Все "мама" да "мама"… Конечно, ты нашу маму не помнишь.
Она смотрела внимательно и по-взрослому. И так же по-взрослому сказала:
- Глупенький. А что же мне делать?
Он потянулся к губе, спохватился, закусил ее. Потом шепотом спросил:
- А мне?
А глаза у Майки были - ну в точности мамины.
Майка опустила ресницы и вполголоса проговорила:
- Сперва отсюда сбежал, потом из Лисьих Нор. Знаю почему.
Настоящая Майка ничего знать не могла. Но мальчик не заспорил. Покорно спросил:
- Почему?
- Сам знаешь. Она вовсе не вредная. И не строгая. Анна Яковлевна. Наоборот. Ты просто испугался, что привыкнешь к ней, как я к ма… к тете Зое… Ну ты что? Ну перестань! Сию же минуту!
- Дура… - всхлипнул мальчик. Но не прогнал Майку, а прижал покрепче. И стал ее косой вытирать себе щеки. Здесь, сейчас это было можно.
Потом сделалось холодно, потому что вместо солнца оказалась луна и ее часто закрывали бегущие облака. Пахло речной водой, сырым песком, камышами. Мальчик передернул плечами. Майка соскочила у него с коленей и накрыла его большой парусиновой курткой.
"А Галька не продрогнет?" - хотел спросить мальчик, но сон уже уносил его в темную глубину. Там, как сорванные листья, летели другие мысли, тревоги, лица…
Билет на среду
1
Пассажир проснулся поздно. Пароход бодро шлепал колесами. Было солнечно, змеились на белом потолке блики. Мальчик сидел на стуле в привычной позе - задом наперед. Кулаками упирался в коленки, подбородком - в спинку стула. Неотрывно и слегка насупленно смотрел на Пассажира.
Пассажир улыбнулся, не шевелясь:
- Доброе утро… Или уже день?
- Ни то ни се. Одиннадцать часов.
- Ого! Вот это я поспал! А ты давно поднялся?
- Не… Но уже позавтракал. И по берегу погулял.
- По берегу? Мы вроде бы плывем.
- Недавно поплыли. А то стояли, стояли… В буфете схема речного пути висит, я посмотрел, мы от мыса Город всего километров на двадцать отошли. - Мальчик не отводил глаз. Он будто говорил про одно, а в уме держал что-то более важное. И беспокойное.
- Ну… а что хорошего в буфете? - спросил Пассажир. - Кроме схемы.
- Я чай да вафли взял. Остальное все какое-то… - Мальчик поморщился. И вдруг раскачал стул с боку на бок и "подъехал" к постели. Как на лошадке. Разжал кулак.
- Вот… Мне буфетчица это на сдачу дала.
На ладони лежала белая монетка, размером с пятнадцатикопеечную. Виден был маленький мальчишечий профиль, а вокруг головы - крошечные буквы.
- Так и написано: "Фрее стаат Лехтенстаарн", - неловко сказал мальчик. - И вот… - Он перевернул монетку. На другой стороне было число десять, а под ним колосок.
Пассажир смотрел, приподняв голову от подушки.
- Понятно. Говоришь, на сдачу?
- Я ей положил несколько пятнадчиков, а она потом два обратно отдала. Говорит: "Мне лишнего не надо"… Я сперва и не посмотрел. А потом гляжу: один - простой пятнадчик, а второй - вот…
- По-нятно…
Мальчик сдвинул брови.
- Я так и думал, что вы не удивитесь.
- Почему?
- Догадался. Это ваша, да? Возьмите. - Он положил монетку на одеяло. - Вы вчера уронили, а буфетчица подхватила. Нахальная такая. А сегодня отдала, не разглядела, что не простая пятнашка.
Пассажир приподнялся, оперся локтями. На небритом подбородке блестели седые волоски.
- Господи, с чего ты взял, что это моя? Ничего я не ронял! Честное слово! - Он будто даже испугался. Потом сказал медленнее: - Не ронял и не бросал…
- Значит, буфетчица? Пойти отдать ей?
- Не вздумай! Это… твоя. Бери и храни. Все получилось как надо.
- Ничего я не понимаю.
- Потом поймешь, - буркнул Пассажир и сел. И вдруг, несмотря на морщины и седину, лицо его обрело мальчишечье выражение. Заискрились глаза. Он очень похоже на мальчика оттянул нижнюю губу и щелкнул ею. И коротко засмеялся.
Тогда засмеялся и мальчик:
- Вы все придумываете. Это ваша монетка. Вы поэтому и написали про нее в повести.
- Да клянусь тебе…
- Но не бывает же таких совпадений!
- Бывают, - важно сказал Пассажир. - На совпадениях, друг мой, много чего держится в этом мире. Совпадения, падения, попадания, иногда в десятку. А такие монеты в этом краю встречаются не столь уж редко. Начеканено их было немало.
Мальчик нерешительно взял монетку с одеяла. Подышал на нее, вытер о рубашку, рассеянно поцарапал ребром тыльную сторону ладони. Тонкая металлическая заусеница оставила на смуглой коже волосяной белый след. Мальчик подумал, нарисовал таким же способом якорь и скрещенные шпаги: словно татуировку наметил. Потом стер рисунок помусоленным мизинцем. Потянулся к губе, взглянул на Пассажира, быстро опустил руку…
"Кобург" опять причалил и затих.
Пассажир сказал:
- Давай-ка я поднимусь. А потом, если хочешь, поговорим еще на эти наши темы.
На пароходе вдруг проснулось радио. Динамик на верхней палубе поскрипел и объявил, что "в силу технических причин пароход задержится у пристани Веха до четырнадцати ноль-ноль. Экипаж приносит пассажирам свои извинения". Потом динамик покашлял и добавил неофициально:
"Машина-то, сами понимаете, товарищи, времен Фультона…"
Пассажир глянул в окно и предложил:
- А пойдем-ка, друг мой, прогуляемся. А?.. Что за Веха, на каком пути веха?
Мальчик взял с крючка свою синюю кепчонку с надписью "Речфлот". Сердито усмехнулся:
- Не "Речфлот", а "Речстой". Когда я домой попаду? Там уже, наверно, всесоюзный розыск объявлен.
Они сошли на пологий берег. Дорога с песчаной колеей между редких сосен вывела их на сельскую улицу с бревенчаты ми домами и палисадниками. Было безлюдно. В конце улицы белела обшарпанная церковь с голым каркасом на месте купола. Там суетились вороны.
Среди этой деревенской старины нелепо и вызывающе торчала квадратная постройка с витринами до самой земли. С трубчатыми стеклянными буквами: "Парикмахерская". На прозрачной двери висел допотопный амбарный замок.
Пассажир и мальчик остановились перед стеклом, как перед зеркалом. Мальчик встретился глазами с отражением Пассажира. Тот улыбнулся:
- Ну и как? Нравимся мы себе?
Мальчик повел плечами: чему тут нравиться или не нравиться? Обыкновенный пацан, обыкновенный старый дядька… Впрочем, Пассажир сейчас не казался очень старым. Он побрился, расчесал свой старомодный пробор, держался подчеркнуто прямо. И морщин будто стало меньше, и глаза сделались как-то острее, прицельнее. Несовременная парусиновая куртка - длинная, с обтянутыми той же материей пуговицами - сидела на Пассажире ладно, словно китель отставного флотского офицера…
- Ты все о чем-то о своем думаешь, - заметил Пассажир. - Тревожишься, что домой опаздываешь? Да?
- Ага. Это само собой. А еще я о другом.
- О чем же?
- О вчерашнем. О Гальке.
- Ну… и что же тебя беспокоит? - тихо спросил Пассажир.
- А он, может, правда ушел с капитан-командором?
- Возможно, - охотно сказал Пассажир.
- Но они же были враги. Ну, старинная была война, враги могли уважать друг друга, только все-таки…
- Они были не враги, а лишь противники. Волею обстоятельств. Потом обстоятельства изменились…
- Ладно. А что этот командор в нем такого нашел? В Гальке-то… - неловко сказал мальчик. И стал чесать левым кедом правую ногу. - Чего такого, чтобы вместе идти?
- Видишь ли… - Пассажир взял мальчика за плечо, и они медленно пошли вдоль улицы. - Если принять ту версию, что Галька ушел из форта с командиром монитора… А тебе ведь этого хочется, верно?
Мальчик кивнул. Точнее, опустил голову и не поднял.
- Тогда логично предположить и другое: Красс не был тем, за кого себя выдавал.
Мальчик по-птичьи, сбоку, быстро глянул на Пассажира. Тот сказал:
- Тогда вся история повернется по-иному… если он был Командором.
- Как это?.. Ну да, был. Ну и…
- Подожди. Я не о его офицерском звании. Бытовала легенда о Командоре. О человеке, который ходит по свету и собирает неприкаянных детей. И не просто детей, а таких, как Галька, со странностями.
- Койво?
- Да… Именно им чаще других неуютно и одиноко в нашей жизни. Потому что они опередили время… Так говорил Командор. Говорил, что они - дети другой эпохи, когда все станет по-иному. Тогда, в будущем, каждый сможет летать, причем стремительно - на миллионы километров за миг. Люди смогут разговаривать друг с другом на любом расстоянии и, значит, всегда быть вместе. Не будет одиноких. Никто не сможет лишить другого свободы, потому что человек станет легко разрывать все оковы - и природные, и сделанные руками… И у каждого будет добрый дом во Вселенной, куда можно возвратиться с дороги… Это не мечта, а просто будущее. Ведь все на свете меняется, развивается, появляются и у людей новые способности… Только способность к одиночеству не появится никогда, потому что одиночество и вражда противны человеческой сути… Но до тех времен еще далеко, а мальчики и девочки со странными свойствами своей природы и души нет-нет да и появляются среди людей. Как первые ростки. Их надо сохранить… Это длинная легенда, не меньше, чем о Реттерхаль ме. А я рассказываю очень коротко…
Мальчик серьезно сказал:
- Если все было так, то это хороший конец. Для Гальки. Но ведь это уже совсем сказка.
- Как знать! Может быть, такие ребята - ничуть не странные, а самые нормальные. Может быть, наоборот, мир нынешних людей - странный, уродливый и не дает каждому открыть свойства своей души. Это не я говорю, это опять же мысли Командора.
Мальчик вдруг насупился:
- Это не только Командор говорит, а многие. У нас знакомый есть, дядя Валера, папин друг, дак он тоже… А папа отвечает, что это… как это? А, "философия для субботних вечеров". А в другое время, говорит, работать надо.
- Что ж, папа тоже прав.
- Беспокоится, наверно, - вздохнул мальчик. - Куда я подевался.
Пассажир опять взял его за плечо.
- Смотри-ка! Здесь автостанция.
Они только что обошли церковь. Позади нее была площадка с навесом, на площадке урчали два автобуса. В алтарном закруглении церкви желтела новая некрашеная дверь с табличкой "Кассы".
Пассажир и мальчик вошли. По-церковному светились узкие решетчатые окна. Было пусто. "Кассами" оказалось одно окошечко, к тому же закрытое. Рядом с ним висело расписание рейсов и схема путей. Мальчик остановился, закинув голову.
- Поглядите! Отсюда автобус ходит до Черемховска! Только три часа идет! И билет всего рубль тридцать!.. Я поеду!
- Ну что ж… - Пассажир, кажется, обрадовался за мальчика. - Так, наверно, и в самом деле правильно. Но смотри: отходит он в восемь вечера. Приедешь ты совсем поздно.
- А пароходом! Вообще неизвестно когда! Тут хоть точно.
- А денег на билет хватит?
- У меня же мелочи полный карман! Да еще бумажный рубль где-то. Вот он!