…Школа была на первом этаже. Просторная комната с пластиковыми кабинками для каждого ученика. В кабинках - обычные ОМИПы - обучающие машины индивидуального пользования. Не очень новые и не очень старые модели. Длинный, с кадыком и плохо сбритой щетиной учитель обошел всех, включил каждому программу и позвал Корнелия в преподавательскую комнатушку.
- Выпить хочешь?
Корнелий помотал головой:
- Все-таки на работе…
Учитель не настаивал. Спросил сочувственно:
- Недавно поступил?
- Подзаработать надо… - неохотно сказал Корнелий. - Куча оттяжек по платежам, нанялся на время отпуска… Я здесь пока ни черта не понимаю, работа новая…
- Разберешься. Дело унылое, зато деньги…
"Видать, платят и правда прилично", - с усмешкой подумал Корнелий, вспомнив Альбина.
А учитель тем временем рассказывал - многословно и с монотонной доверительностью, - что попал сюда волей случая. Преподавал биологию в Рельском колледже и, будучи в дурном расположении духа, вляпал по физиономии одному пятикласснику. Родители оказались "принципиальные", подняли вой. Штрафная Машина отсчитала неудачливому наставнику полутысячный шанс ("холера с ним, пронесло, конечно"), а из колледжа пришлось убраться.
- Думаешь, жалею? Да провались они! Пускай обзывают уланом, зато сам себе хозяин. Слышь, ты как хочешь, а я все-таки глотну.
Чем-то он похож был на инспектора Мука. Интонациями, что ли? Может, здешняя система на всех кладет отпечаток?
Когда наставник юношества, дернув кадыком, "глотнул", Корнелий спросил:
- Ну, а как пацанята эти? Правда говорят, что недоразвитые?
- А откуда мне знать? Машина учит, машина проверяет… Если на оценки глядеть, то вроде все нормально, как в колледже… Тем более, что учатся без каникул, сам видишь…
- А почему?
- Ну посуди, что им еще делать-то? Взаперти живут. Знай учись… Хотя, конечно, без толку это. Академические мужи говорят, что машинная педагогика, без живого учителя, ни фига не стоит… Глотнуть еще, что ли?
- Постой… Скажи, а тебе их не бывает жалко? Ты же все-таки как раз и есть учитель. Живой вроде…
- А какой прок от моей жалости? Они все равно безнадежные.
- Как это?
- Ну, как с неизлечимой болезнью… Ты правда будто с Луны… Хотя я такой же был сперва… Что у них впереди-то? На работу их почти не берут, значит, рано или поздно все равно уголовная статья. А девчонки куда? Замуж кто возьмет безындексную? Одна дорога…
- И никакого выхода?
- А какой выход? Машинное законодательство просто не предусматривает бичей…
- Кого?
- Бичей! Бич - безындексный человек. Официальный термин уланских канцелярий. Не слыхал, что ли?
- Я слыхал проще: "безында"…
- Один черт. Обожди, я сейчас. Вот так. По правде говоря, их, по-моему, лучше сразу было бы… безболезненно. Да ты так на меня не гляди, я не зверь какой-нибудь. Только если уж мы себе машинную стабильность выбрали, то к чему изображать гнилой гуманизм, как в кино… Ты ведь на старинном клавесине компьютерные задачки решать не будешь…
Корнелий сел у стены в глубокое пыльное кресло. Закинул ногу на ногу. Сказал раздумчиво:
- Я эту машинную стабильность не выбирал, туда ее… и туда… Меня взяли за шиворот и поставили перед ней навытяжку, я не просился…
- Ну и что? Недоволен?
- Иди глотни, - вздохнул Корнелий.
- Ага… Послушай, ты через полчаса перемени им программу на грамматический курс. А младшим - на чтение. Красную кнопку на зеленую. А я пока… посижу тут.
После обеда заглянул в каморку Корнелия Альбин. Ребята в спальне мальчиков играли на полу в электронное лото. И слышно было иногда негромкое: "Гуси-гуси, га-га-га…"
- Ну как? - бодро спросил Альбин.
Корнелий лежал навзничь на тахте.
- Шеф, - сказал он медленно, - а чего это вы так паршиво содержите ребятишек-то? Они в родительских грехах не виноваты.
- Почему паршиво? В соответствии с инструкциями Управления по…
- Иди ты с Управлением. В доме даже экрана нет.
- Они смотрят кино на учебных машинах. Сколько положено…
- Их отсюда хоть куда-нибудь выпускают? В парк, в город…
- Должны быть прогулки… От тебя зависит.
- Да?.. Я смотрю, тут многое зависит от любого… А что, шприц - это узаконенный метод воспитания?
- Какой еще шприц?
Корнелий, морщась, рассказал.
- Ну, это свинство, - поморщился и Альбин. - Это Эмма. Она, конечно, стерва. Давай, я ее совсем прогоню, а? И никого больше брать не буду. Ты же все равно здесь безвылазно.
- Надолго ли… - усмехнулся Корнелий. И почуял, что страха нет. Устал он бояться.
- А чего тебе? Живи. - Альбин тоже заусмехался. - Пока я тут на должности, все в ажуре. Только ты это… Ты не обижайся на это дело.
- Какое?
- Да понимаешь… Предписание-то надо выполнять. Я, значит, поднагреб там золы, в банку запечатал и послал на адрес супруги твоей. Как положено.
Интересно, что Корнелий почти ничего не почувствовал. Он лишь с любопытством ощупал стоявшего над ним Альбина взглядом.
- Ты чего? - Альбин вроде бы смутился.
- Да так. Думаю: ты человек? Может, биоробот? Говорят, были такие. В эпоху неконтролируемых экспериментов…
Инспектор Мук не обиделся. Сказал примирительно:
- Тебя бы в мою шкуру. Бытие определяет сознание. Не слыхал про такое?
- Слыхал. Кстати о бытии. У меня-то ведь нет учебной машины с экраном. Не добудешь ли хотя бы портативный ящичек? А то я однажды вечером свихнусь.
- О чем речь! Свой принесу, автомобильный!
К удивлению Корнелия, ребята не очень обрадовались экрану. Правда, первый вечер они провели у ящика неотрывно. И все же, как показалось Корнелию, смотрели передачи скорее из вежливости, чтобы не обидеть взрослого воспитателя. Настоящий интерес у них появлялся, лишь когда показывали новости или видовые фильмы. Корнелий понял: им, живущим в клетке, нравится смотреть на обыкновенную жизнь - на разных людей, на суету городских улиц…
На следующий день Антон попросил:
- Господин воспитатель… господин Корнелий, можно мы не будем смотреть кино, а лучше погуляем?
- Как хотите, - слегка уязвленно откликнулся Корнелий.
Маленький Чижик, видимо, почуял его обиду. Тронул за рукав и тихонько объяснил. Доверчиво так:
- Мы кино-то часто глядим. Когда учитель спит, Антон - чик и переключит сразу с учебы на передачу. Он умеет.
- Болтушка, - поспешно сказала Дина. - Вы его не слушайте, господин Корнелий, он всегда сочиняет.
Прошло три дня. И казалось, он здесь давным-давно. И ребят уже всех знает по именам, и даже втянулся в нехитрые воспитательские заботы. Очень нехитрые. Потому что ребятишки жили тихо, самостоятельно и послушно под началом Антона и Дины. И он жил - с привычной уже пустотой внутри, с бездумностью. С глубоко затаенным страхом. Со смутным намеком на какую-то надежду…
… - Гуси-гуси, га-га-га! Улетайте на луга!
И вдруг - вскрик. Суета. Тышкина ровесница и подружка Тата проколола ногу. Острый сучок воткнулся в ступню сквозь истершийся пластик подошвы.
Сидит, держится за ногу, кровь между пальцами. Всхлипывает, но негромко. От дома уже мчится Лючка с бинтом и пузырьками.
- Ну-ка, дай промою…
- Не-е…
- Кому говорят!
Тата улыбается сквозь слезы:
- Лючка-злючка, не кричи. Пусть Антон лечит, у тебя пальцы щекотливые…
- Пустите-ка меня… - Корнелий сел, прислонился к стволу яблони, рядом усадил девочку. Ногу ее положил себе на колено… Кровь закапала брючину. Так уже было когда-то, с Алкой. Та, правда, громко ревела… А как это больно - раненая нога, - он помнит… - Ничего, маленькая, потерпи, это быстро.
- Ага, я терплю.
- Умница.
Обезболивающий раствор. Тампон. Бинт.
- Не туго?
- Не-е…
Какая крошечная теплая ножонка. А ведь и в самом деле, была когда-то у него маленькая дочь, Алка.
- Давай, отнесу в спальню. Надо полежать…
- Давайте, я ее отнесу, господин Корнелий. - Это Антон протянул руки. - Давайте. А к вам… вон, идут.
Это шагал через двор Альбин. Старший инспектор Мук.
Нехорошо засосало под сердцем: "Он - за мной?"
Вот тебе и "не осталось страха"!
Альбин Мук подошел с озабоченным лицом:
- Слышь, Корнелий, тут такое дело…
"Понял… - тоскливо подумал Корнелий. - Что ж, пойду… Надо встать… А может, в драку? Почему я должен как теленок на убой?.."
Но инспектор Мук сказал хмуро:
- Скоро привезут одного… Пацанчик лет десяти. Странная история… Ты подготовь, что надо.
Вторая часть.
ЧЕРНЫЕ ЗЕРКАЛА ПРОСТРАНСТВ
Цезарь
Новичка привезли за час до ужина. Два человека. Явно не уланы: пожилые, упитанные, в дорогих костюмах. Видимо, штатские чины Управления. Говорили негромко, бархатно.
- Ну вот, пока ты поживешь здесь, - сообщил мальчику один, лысоватый, в блестящих очках.
- Здесь? - Мальчик оглядел койки под черно-синими одеялами, тесные проемы окон в толще старинных стен. Лицо его дернулось испуганно и брезгливо - наверно, от неистребимого интернатского запаха.
Ребята тесной группой стояли поодаль, в углу спальни. Мальчик скользнул по ним глазами так же, как по койкам и стенам.
- Почему - здесь?!
Он был некрасив. Очень большой рот и треугольный маленький подбородок, твердые скулы, сильно вздернутый нос. Лишь волосы хороши - светлые, почти белые, и, видимо, жесткие, они были подстрижены ровным шаром. Как густой громадный одуванчик. И только на темени из ровной стрижки торчал непослушный, увернувшийся от ножниц клочок. Но лицо - без привычной и ласкающей глаз детской округлости. Ничего общего с теми славными мордашками, которые Корнелий на работе привык впечатывать в рекламные проспекты для счастливых семейств…
И все же ярлык "безынды" никак не клеился к новичку. Мальчишка был явно из хорошей семьи. Из такой, где истинная воспитанность и твердое ощущение своего "я" - наследие нескольких поколений. Порода видна всегда, инфанта узнают, несмотря на лохмотья (как в фильме "Шпага принца Филиппа"). А этот был отнюдь не в лохмотьях. В шелковистой рубашке стального цвета со всякими клапанами и пряжками, в модных светлых брючках длиною чуть ниже колен, в длинных серых носках с вытканными по бокам серебристыми крылышками, в лаковых сандалетках. На плече он держал расшитую курточку - "гусарку".
Эта "гусарка" взметнулась, когда мальчик обернулся к своему очкастому спутнику:
- Почему - здесь?! Разве это клиника?
- Это школа, - мягко сказал очкастый. - Закрытая спецшкола для обследуемых детей. В клинике сейчас не все готово к твоему приезду, и…
- Вы говорили, что отвезете меня к профессору Горскому! Вы солгали!
- Я не солгал, голубчик. Просто изменились обстоятельства. Некоторое время тебе следует побыть в этой школе. А для того, чтобы… Эй! Что такое!
Мальчик метнулся к двери, и уже через две секунды Корнелий увидел в окно, как он, бросив курточку, мчится к проходной будке у высокой побеленной стены.
Очкастый и его товарищ сшиблись в дверях, потом друг за другом резво выскочили во двор. Корнелий - следом.
Постовой улан уже нес мальчишку от проходной. Тот молча и яростно рвался из уланских лап. Но в двух шагах от чиновников перестал биться. Наверно, чтобы не унижаться.
- Вы уж глядите за ним покрепче, господа хорошие, - сумрачно сказал улан. - А то он мне головой под дых…
- Ты ведешь себя крайне неразумно, - сказал очкастый. - Куда ты собрался бежать?
- Домой!
- Это нельзя. Я же объяснил.
- Разве я арестант?
- Нет, но так сложились обстоятельства.
- Я понял, это тюрьма! - Новичок яростно оглянулся. Словно искал щель в грязно-белых стенах. - Почему? Что я вам сделал?! Какое вы имеете право?! Я хочу домой!!!
- Я же объяснял…
- Вы все врете! Вы бесчестный человек! Вас самого надо в тюрьму! Вы…
Он стоял прямо, со сжатыми кулаками, со вскинутым на очкастого чиновника лицом. Слезы не бежали, а брызгами летели из блестящих гневной зеленью глаз.
Второй чиновник - с розовой шеей и ровным пробором на гладкой круглой голове, сказал со злым пришепетыванием Корнелию:
- Вы, кажется, воспитатель? Успокойте же мальчика…
Корнелий не успел сказать: "Как успокоить, черт возьми?" Неслышно и быстро подошел Антон. Взял новичка за локоть.
- Послушай. Слезами здесь не поможешь. Надо сперва успокоиться, передохнуть, а потом…
- Отстань! - Мальчик вырвал руку.
Антон сказал терпеливо:
- Это зря. Мы хотим тебе помочь.
Но он, видимо, не был уверен, когда говорил "мы". Мальчишки и девчонки, стоявшие у крыльца, прижимались друг к другу плечами и смотрели насупленно. Корнелий понимал, что в новом мальчике они чувствуют чужака.
За эти дни Корнелий научился кое в чем понимать их. Наверное, помог случай со шприцем. Ребята увидели, что Корнелий не обычный штатный воспитатель. Не надзиратель… Нельзя сказать, что между ним и детьми возникло особое доверие или какая-то привязанность. Но, по крайней мере, они его не боялись. Или почти не боялись. И жили с новым воспитателем по молчаливому уговору: не мешать друг другу. Корнелий имел возможность часами сидеть в своей стеклянной каморке, лениво перебирая воспоминания, и, без особой уже тревоги, притупленно размышлять о смысле бытия и о будущем (сколько его еще осталось?). Ребятам для радостной жизни вполне хватало тех послаблений в режиме, которые допустил Корнелий. Лишнего они себе не позволяли.
Это была довольно дружная и спокойная ребячья компания. Судя по всему, они жили вместе уже долго, привыкли и привязались друг к другу. Антон был признанный командир, даже диктатор, но без всяких намеков на жестокость или на удовольствие от собственной власти. На нем лежала нелегкая роль посредника между ребятами и школьным (точнее, тюремным) начальством. Неглупый был парнишка и, видимо, с годами крепко понял, что послушание - это единственный способ защиты для безындексных пацанов. Куда деваться-то?
И спокойствие у ребят было, конечно, не от природных характеров, а от въевшегося в душу сознания: мы незаконные, лучше не спорить…
Но, разумеется, не были они одинаковыми. И Корнелий догадывался, что внутренняя жизнь этой маленькой общины сложнее и беспокойнее, чем видится ему со стороны. Их глубинный мир оставался для него скрытым. Лишь непонятное заклинание - "Гуси-гуси, га-га-га…" - то в игре, то в молитве пробивалось иногда, словно ключик из глубины. Да ненароком замеченные сценки порой говорили: не все здесь мирно и монотонно.
Иногда замечал Корнелий тревожные перешептывания и боязливые взгляды девочек. Один раз услышал, как Антон вполголоса, но жестко отчитывал курчавого Илью: "Еще раз увижу - не обрадуешься. Я Корнелию не скажу, мы сами… Но запомнишь…" Илья - с головой ниже плеч, с красной шеей и свекольными ушами - неловко топтался и теребил подол своей мятой бумазейной курточки…
Корнелий не стал допытываться, в чем вина мальчишки. Не все ли равно? Ни у ребят, ни у воспитателя-арестанта впереди не было ничего. Немудрено, что понимание этой истины глушило интерес. Странно было другое: несмотря на всю свою апатию и тупую унылость, Корнелий иногда все же замечал в себе проблески любопытства к ребячьей жизни.
Может быть, любопытство - один из признаков надежды? А надежда, как известно, не исчезает, пока человек дышит…
Так или иначе, но общее настроение ребят Корнелий чувствовал. Ясно было, что новичок для них - чужой на сто процентов. Они отторгали его, как один биологический вид отторгает другой. Не по злости, а просто в силу природной несовместимости. Даже Антон отошел, словно говоря: "А что я могу поделать?"
- Ты должен слушаться. Ты же разумный человек, Цезарь, - сказал очкастый.
"Ого, имечко… - мелькнуло у Корнелия. - В самом деле аристократ".
У мальчишки и выговор-то был особый: словно под языком перекатывался стеклянный шарик, небрежно и чуть заметно перепутывая звуки "р" и "л":
- Это несправедливо! Почему я должен? Вы меня просто украли! Даже родители не знают, где я! Они думают, что меня увезли в клинику Горского!
- Ты не прав. Родители извещены. А сюда тебя направили по указанию муниципалитета.
- Неправда! Я хочу видеть папу и маму!
- Папа сейчас в длинном рейсе, а мама… в санатории на Побережье.
- Какие нелепости вы говорите! - стеклянно сказал Цезарь. - Неужели папа и мама уедут, не повидавшись со мной! Вы просто… неумный человек! Я все равно уйду отсюда!
- Если ты будешь дерзить и сопротивляться, тебя накажут, - предупредил чиновник с пробором.
О, как Цезарь повел плечом! Какое великолепное презрение брызнуло из зеленых глаз мальчишки!
- Думаете, я боюсь? Я все равно не буду подчиняться. Хоть убейте.
- Да кто тебя собирается убивать? Ты что, парень? - Это подошел наконец старший инспектор Альбин Мук. - Поживешь здесь, все определится. Тут ведь тоже люди живут…
Цезарь быстро обернулся: новый человек - новая надежда.
- Могу я хотя бы позвонить домой?
- Видишь ли… Здесь только внутренняя связь, тюр… служебная. Чтобы звонить в город, надо с территории выходить, а с этим лучше обождать…
- Служебная связь без выхода на общую систему? Ну и смешные вещи вы го-ворите… - В голосе его прозвучали утомление и безнадежность.
- Пойдем в дом, - сказал Альбин. Хотел взять новичка за плечо. Тот с отвращением дернулся. И… пошел. Наверно, чтобы не повели силой. Корнелий почти физически ощутил, как боится мальчик чужих прикосновений.
Чиновники незаметно слиняли к проходной: видно, свое дело они сделали.
Цезарь медленно, как приговоренный к смерти принц, шел к своей тюрьме. Ребята молча раздвинулись у дверей. Антон подобрал с земли его "гусарку".
- Ну, теперь у тебя будет хлопот, - сумрачно посочувствовал Корнелию Альбин. - Пока птенчик не привыкнет…
- Откуда он такой? Что случилось? Ты же говорил, безындексные в семьях не живут…
- А он был нормальный. В том-то и дело. А месяц назад индекс у него пропал. Дикая история…
- То есть как это - индекс пропал?
- Ты меня спрашиваешь! Я же говорю: дикая история! Невозможно, чтобы живой человек перестал излучать! А у этого - глухо! Сто профессоров мозги вывихнули, месяц его исследовали в разных клиниках. Нет индекса, хоть расшибись…
- Бред какой-то… Так не бывает.
- Бред не бред, а факт.
- Ну… а сюда-то мальчишку зачем? Разве он виноват?
- А другие, кто здесь, разве виноваты? Закон…
- Но у других-то родителей нет. А у этого…
- Ты чего с меня-то спрашиваешь? - плаксиво сказал Альбин. - Я, что ли, решал? Машина решает! У нее в электронной башке сидит четко: безындексных детей - в закрытые спецшколы. Всех. Как убедились, что индекс у парня больше не появляется, - привет…
- Идиотство… А почему не дать ему хотя бы с родителями повидаться? Или позвонить…