- Понятно. Что ж, вы туда попасть не можете, но…
- Что значит я не могу туда попасть? Мы говорим о спасении моей жизни! Я знаю, что у вас правила, но…
Гадес поднял руку.
- И мы не можем их нарушить. Но не волнуйтесь. Мы свяжемся с нужными людьми от вашего имени и доставим специалиста прямо сюда. У вас неограниченное медицинское обслуживание, хотя…
Я знаю, о чём он думает. Что мой бухгалтер - старина Ларри Хэнкок - несомненно, заметит… сколько? Миллионы? Да, это обойдётся в миллионы. Но Гадес всё ещё не улавливал суть.
- Нет-нет, вы не поняли. Теперь всё по-другому. Условия, на которых я согласился здесь поселиться, больше не действуют.
Голос Гадеса был бесконечно любезен.
- Мне очень жаль, сэр. Мы, без сомнения, организуем ваше лечение - и как можно скорее, поскольку я прекрасно понимаю нестабильность вашего текущего состояния. Но вы не можете покинуть Верхний Эдем.
- Вы должны меня отпустить, - сказал я сдавленным голосом.
- Мы не можем. Снаружи у вас нет ни дома, ни денег, ни личности - ничего. Здесь единственное место для вас.
- Нет, вы не понимаете.
- О, прекрасно понимаю. Послушайте - сколько вам лет?
- Сорок четыре.
- Подумайте о том, как вам повезло. Мне пятьдесят два, и я должен буду трудиться ещё много лет, но вы ушли на покой на один или два десятка лет раньше, чем большинство людей и живёте в абсолютной роскоши.
- Но…
- Разве нет? Разве вам чего-то здесь не хватает? Вы ведь знаете, как мы гордимся качеством нашего обслуживания. Если что-то не отвечает вашим стандартам, вам достаточно только сказать. Вы ведь знаете.
- Нет-нет… здесь всё очень приятно, но…
- Вот видите, мистер Салливан, вам совершенно не о чем беспокоиться. У вас здесь есть всё, что вы могли бы иметь снаружи.
- Не всё.
- Так скажите мне, чего вам не хватает. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вы остались довольны.
- Я хочу домой. - Это прозвучало так жалобно, так похоже на мои первые дни в летнем лагере много лет назад. Но именно этого мне сейчас хотелось больше, чем чего бы то ни было в целом мире - во всех мирах. Я хотел домой.
- Мне правда очень жаль, мистер Салливан, - сказал Гадес, медленно качая головой; конский хвост у него на затылке при этом подпрыгивал. - Этого я вам дать никак не могу.
17
Вы должны пройти американскую таможню в аэропорту Пирсон города Торонто ещё до того, как сядете в самолёт до Штатов. Я боялся, что у нас с этим будут сложности, но биометрия наших новых тел в ключевых пунктах полностью совпадала с биометрией прежних, так что мы прошли через автоматизированный контроль без всяких хлопот. Я думал, что у Карен будут проблемы из-за того, что её нынешнее лицо непохоже на фотографию в паспорте, но программа распознавания лиц, вероятно, больше полагалась на базовую костную структуру, потому что признала, что изображённая на фото женщина - это действительно она.
Я не летал на самолёте с тех пор, как был подростком. Доктора не рекомендовали мне этого делать, потому что перепады давления могли спровоцировать мой синдром Катеринского. Теперь, разумеется, я не ощущал никаких перепадов давления вообще. Мне было интересно, улучшилась ли кормёжка на борту за последние годы, но теперь я этого уже никак не мог выяснить.
Одно из преимуществ отсутствия потоотделения состоит в том, что не нужно брать с собой так много одежды; у нас была лишь ручная кладь. Прибыв в Атланту, мы сразу подошли к стойке "Hertz" и взяли в аренду автомобиль - белую "тойоту-дила". Поскольку нам незачем было заезжать сначала в отель, мы поехали прямиком в похоронное бюро.
Водительские права Карен по-прежнему действовали, хотя она сказала, что не садилась за руль много лет - боялась, что её рефлексы уже не те. Но сейчас она вела машину с большим удовольствием. Я уже и не помню, когда в последний раз ездил пассажиром, но это дало мне возможность насладиться видами; у них в Джорджии и правда много персиковых деревьев.
По пути Карен рассказывала мне о Дароне.
- Он был моей первой любовью, - сказала она. - А когда это в первый раз, тебе не с чем сравнивать. Я и предположить не могла, что всё так обернётся… хотя, полагаю, этого никто не знает заранее.
- Почему вы расстались? - Этот вопрос давно меня интересовал, и теперь я решил, что выждал достаточно перед тем, чтобы его озвучить.
- О, по множеству причин, - сказала Карен. - В основном, из-за того, что мы разного хотели от жизни. Когда мы поженились, мы ещё были студентами. Он хотел заниматься продажами в печатном бизнесе, как его отец - тогда печатное дело ещё считалось хорошей карьерной перспективой - и он хотел, чтобы я тоже поскорее начала работать. Но я хотела остаться в университете, поступить в аспирантуру. Он хотел дом с большим участком в пригороде; я хотела путешествовать и не быть привязанной к одному месту. Он хотел немедленно заняться семейной жизнью; я хотела повременить с детьми. На самом деле…
- Что?
- Ничего.
- Нет. Скажи мне.
Карен какое-то время молча вела машину. Потом сказала:
- У меня был аборт. Забеременела - глупо, правда? Забыла принять таблетки. Так вот, я не сказала об этом Дарону, потому что он стал бы настаивать на том, чтобы сохранить ребёнка.
Я сознательным усилием подавил естественную реакцию на удивление - глупо захлопать глазами. Они поженились в 1980-е, сейчас 2040-е. Если бы Карен оставила ребёнка, ему бы сейчас было около шестидесяти… и он бы также направлялся бы сейчас на похороны человека, который был его отцом.
Я практически ощутил водоворот мировых линий, туман жизней, которые могли пойти иначе. Если бы Карен не прервала ту беременность десятки лет назад, она ради ребёнка могла бы остаться с Дароном… что означало, что она, вероятно, никогда бы не написала "Диномир" и его продолжения - к писательству её приохотил её второй муж. А это означало, что она никогда не смогла бы позволить себе услуги "Иммортекс". И была бы она сейчас просто старой-старой дамой, страдающей от больных суставов.
Мы въехали на парковку похоронного бюро. На ней было много свободных мест; Карен припарковалась на одном из мест для инвалидов.
- Что ты делаешь? - спросил я.
- Что? Ой. - Она включила задний ход. - Сила привычки. Раньше, когда я ещё водила, мы имели право пользоваться такими местами - мой бедный Райан передвигался с ходунками. - Она нашла другое место для парковки, и мы вышли. Я считал, что у нас в Торонто в августе жарко; здесь же было как в доменной печи и к тому же влажно, как в парной.
Другая пара - какое многозначное слово! - опережая нас, входила в здание. Должно быть, расслышав звук наших шагов, мужчина придержал для нас дверь, для чего ему пришлось обернуться
От удивления у него отвисла челюсть. Господи, как я устал от того, что на меня пялятся. Я выдавил из себя то, что считал своей лучшей постановочной улыбкой и перехватил дверь. Мы с Карен вошли. Сегодня здесь было три скорбящие семьи; указатель в вестибюле направил нас в нужное помещение.
Гроб был открыт. Даже с такого расстояния я мог разглядеть тело, пытающееся казаться живым.
Ну да. Мне ли об этом говорить.
Разумеется, все взгляды тут же устремились на нас. Женщина лет, наверное, под восемьдесят - примерно ровесница Карен - поднялась со скамьи и подошла к нам.
- Кто вы? - спросила она, глядя на меня. Её голос был слаб, а глаза покраснели.
Этот вопрос, разумеется, я много раз задавал себе в последнее время. Однако прежде, чем я успел произнести хоть слово, Карен ответила:
- Он со мной.
Морщинистое лицо повернулось к Карен.
- А вы кто?
- Я Карен, - ответила она.
- Да? - сказала женщина, явно ожидая продолжения.
Карен, казалось, не хотела произносить свою фамилию. Здесь, в окружении настоящих Бесарянов - Бесарянов по рождению или в силу длительного замужества - она, должно быть, не была уверена, что имеет на неё право. Но потом она всё-таки сказала:
- Я Карен Бесарян.
- О… Господи, - сказала женщина, щуря глаза и вглядываясь в молодое синтетическое лицо Карен.
- А вы…? - спросила Карен.
- Джули. Джули Бесарян.
Я не знал, сестра она Дарону или ещё одна его вдова, но Карен, похоже, это знала; она наверняка помнила имена своих бывших золовок, если таковые были.
Карен протянула Джули руки, словно в выражении соболезнования, но та лишь посмотрела на них и не пошевелилась.
- Мне всегда было интересно, как вы выглядели, - сказала Джули, снова переводя взгляд на лицо Карен.
Значит, другая вдова. Карен едва заметно вскинула голову.
- Теперь вы знаете, - ответила она. - На самом деле сейчас я выгляжу не намного старше, чем когда мы с Дароном были вместе.
- Я… простите, - сказала Джулии. - Простите меня. - Она посмотрела на своего мёртвого мужа, потом снова на Карен. - Я бы хотела, чтобы вы знали: за все пятьдесят два года нашей с Дароном совместной жизни он ни разу не сказал о вас худого слова.
Карен благодарно улыбнулась.
- И он очень радовался вашим успехам.
Карен слегка кивнула.
- Спасибо. Кто здесь из семьи Дарона?
- Наши дети, - сказала Джули, - но вы их вряд ли знаете. У нас родилось две дочери. Они скоро вернутся.
- А его брат? Его сестра?
- Григор умер два года назад. А Наринэ вон там.
Голова Карен повернулась к ещё одной старой женщине, опирающейся на ходунки, которая разговаривала со среднего возраста мужчиной.
- Я… я подойду поздороваюсь, - сказала она. - Выскажу соболезнования.
- Конечно, - ответила Джули. Женщины отошли, а я обнаружил, что прохожу в переднюю часть помещения, где стоит гроб, и там вглядываюсь в лицо покойника. Я не думал о том, чтобы это сделать - но мне стали очевидны намерения моего тела, и я не стал накладывать на них вето.
Я не могу сказать, что все мои мысли доброжелательны и уместны, и я довольно часто хочу, чтобы они вообще не приходили мне в голову. Но они приходят, и я вынужден их принимать. Этот человек там, в гробу, делал то, чего я никогда не сделаю - касался её во плоти, сливался с ней в природной, животной страсти. Да, то было шестьдесят лет назад… задолго до моего рождения. И я не злился на него за это; я ему завидовал.
Он лежал, скрестив руки на груди, и выглядел очень спокойным. Спокойным - и очень старым; лицо изборождено морщинами, голова практически лысая. Я попытался представить себе это лицо молодым; был ли он в молодости красавцем - и насколько много тогда это значило для Карен? Но я не мог сказать, как выглядел этот человек в двадцать один, в возрасте, когда она вышла за него замуж. Ну да ладно; вероятно, лучше и не знать.
И всё же я не мог отвести взгляд от его лица, такого, каким моё собственное теперь уже никогда не станет. Однако нас разделяла не только внешность; этот человек - Дарон Бесарян - был мёртв, а я - я до сих пор пытался это осознать - я, вероятно, никогда не умру.
- Джейк?
Я выпал из своего транса. Карен приближалась ко мне очень короткими шажками; на её искусственную руку опиралась Джули, по-видимому, преодолевшая своё недоверие к ней.
- Джейк, - повторила Карен, подойдя ближе, - прости, что я вас сразу друг другу не представила. Это Джули, жена Дарона, - очень тактично с её стороны не уточнять "вторая жена".
- Я глубоко сочувствую вашей утрате, - сказал я.
- Он был хороший человек, - сказала Джули.
- Не сомневаюсь в этом.
Джули немного помолчала, потом сказала:
- Карен рассказала мне, что с вами произошло. - Она указала тонкой скрюченной рукой на моё тело. - Я, конечно, немного слышала об этих вещах - я всё ещё смотрю новости, хотя они по большей части вгоняют меня в депрессию. Но я и подумать не могла, что познакомлюсь с кем-то настолько состоятельным, чтобы…
Она замолчала, и я не нашёл, что сказать в ответ, так что я просто ждал, что она продолжит, и она в конце концов заговорила снова.
- Простите, - сказала она. Потом посмотрела на гроб, и снова на меня. - Я не хотела бы того, что есть у вас - только не без моего Дарона. - Она коснулась моего синтетического запястья своей рукой из плоти и крови. - Но я вам завидую. Мы с Дароном были вместе всего пятьдесят лет. Но вы двое! У вас впереди ещё столько времени! - В её глазах снова блеснули слёзы, и она опять посмотрела на своего мёртвого супруга. - О, как я вам завидую…
Вскоре после прибытия на Луну я слышал, как кто-то в шутку сказал, что одно из преимуществ лунной жизни в том, что здесь нет адвокатов. Но, разумеется, это было не совсем так: мой новый друг Малкольм Дрэйпер был адвокатом, пусть и, по его собственным словам, в отставке. Так что было естественно обратиться к нему за советом относительно моих затруднений. Я позвонил ему по внутренней телефонной сети Верхнего Эдема - единственной, к которой имели доступ здешние обитатели.
- Привет, Малкольм, - сказал я, когда его легко узнаваемое лицо появилось на экране. - Мне нужно с вами поговорить. Есть минутка?
Он приподнял седые брови.
- Что стряслось?
- Мы можем где-нибудь встретиться? - спросил я.
- Конечно, - ответил Малкольм. - Как насчёт оранжереи?
- Отлично.
Оранжереей называлось помещение пятидесяти метров в длину и ширину и десяти метров в высоту, полное тропических растений и деревьев. Это единственное место во всём Верхнем Эдеме, где воздух влажен. Огромное разнообразие цветов казалось пёстрым даже мне; представляю себе, какое буйство красок и оттенков видит Малкольм. Конечно, растения предназначались не только для борьбы с ностальгией жильцов; они были составной частью системы регенерации воздуха.
Мои нечастые посещения оранжерей в Торонто - "Аллан-гарденс" была моей любимой - приучили меня к медленным, неспешным прогулкам, словно в музее, от одного информационного стенда к другому. Но на Луне ходят по-другому. Я видел исторические кадры астронавтов "Аполлона", подпрыгивающих на ходу - а ведь на них были надеты скафандры, которые весят больше, чем сам астронавт. У нас же с Малкольмом, одетых спортивные шорты и футболки, не подскакивать просто не получалось. Это наверняка выглядело смешно, но мне было не до смеха.
- Так что же случилось? - спросил Малкольм. - Почему такое кислое лицо?
- Появился способ лечения моей болезни, - сказал я, гляда на переплетение лиан.
- Правда? Так это же здорово!
- Да, только вот…
- Только вот что? Вы должны прыгать до потолка. - Он улыбнулся. - Ну да, вы и так подпрыгиваете на каждом шагу, но радости в вас что-то не заметно.
- О, я очень рад тому, что лечение нашлось. Вы себе не представляете, каково мне было все эти годы. Но, в общем, я поговорил с Брайаном Гадесом…
- Да? - сказал Малкольм. - И что же сказал этот c хвостом?
- Он не отпустит меня домой, даже когда меня вылечат.
Мы пропрыгали ещё несколько шагов. Малкольм время от времени взмахивал руками, чтобы удержать равновесие, и он явно тщательно обдумывал свои слова. Наконец, он произнёс:
- Вы и так дома, Джейк.
- Господи, и вы туда же? Условия, на которых я согласился поселиться здесь, изменились. Я знаю, что контрактное право - не ваша специализация, но должно же быть что-то, что мог бы предпринять.
- Типа чего? Улететь обратно на Землю? Вы и сейчас там; новая версия вас живёт там в вашем доме, вашей жизнью.
- Но я оригинал. Я важнее.
Малкольм покачал головой.
- "Два Джейка", - сказал он.
Я посмотрел на него; он отводил от лица свисающую сверху листву.
- Что?
- Никогда не видели? Это сиквел к "Чайнатауну", одному из любимых моих фильмов. Первая часть была сказочно хороша, а вот "Два Джейка" - дешёвка.
Я даже не скрывал своего раздражения.
- О чём вы говорите?
- О том, что сейчас есть два Джейка. И, может быть, вы и правы: возможно, оригинал действительно важнее сиквела. Но вам будет очень трудно это доказать кому-либо помимо вас или меня.
- А вы не могли бы мне помочь - ну, в профессиональном качестве?
- Адвокат полезен лишь в инфраструктуре, поддерживающей судебный процесс. Мы же на Диком Западе. Здесь словно фронтир - ни полиции, ни судов, ни адвокатов, ни тюрем. Тот, кто сейчас вместо вас на Земле, возможно, в состоянии что-то изменить - хотя я не вижу, зачем бы ему это понадобилось - но вы здесь не можете сделать ровным счётом ничего.
- Но теперь я проживу ещё десятки лет.
Малкольм пожал плечами.
- Я тоже. Мы отлично проведём время. - Он обвёл рукой окружающий нас сад. - Это правда замечательное место, чтоб вы знали.
- Но… но у меня есть кое-кто там, на Земле. Женщина. Теперь всё по-другому - вернее, будет по-другому, когда мне сделают операцию. Я должен отсюда выбраться; я должен попасть домой - к ней.
Мы прошли ещё немного.
- Гринсборо, - пробормотал Малкольм тихо, словно про себя.
Моё раздражение не унималось.
- Ещё один никому не известный фильм?
- Не фильм. Это из истории. Истории моего народа. На юге США раньше всё было отдельно для чёрных и белых и, разумеется, чёрным доставалось что похуже. Так вот, в 1960 году один чернокожий студент колледжа зашёл белый сектор кафетерия в "Вулворте" - это такой большой универсальный магазин - и попросил, чтобы его обслужили. Ему отказали и велели убираться из магазина. Он не ушёл и устроил там сидячую забастовку; эта мода распространилась на другие заведения только для белых по всему Югу.
- И что?
Малкольм вздохнул, видимо, потрясённый моим невежеством.
- Они победили путём мирных протестов. Буфеты были десегрегированы, и чёрные получили те же права, что другие люди имели всегда. Участники бойкотов заставили людей у власти признать, что нельзя вытолкать кого-то взашей только из-за цвета его кожи. Так вот, вы - не более чем кожура, мой друг - сброшенная кожа. И, возможно, вы заслуживаете признания своих прав. Но, как и тем храбрым молодым людям, если вы хотите их иметь, вам нужно их потребовать.
- Как?
- Найдите место, которые вы могли бы занять, и откажитесь покинуть его, пока вам не дадут то, чего вам нужно.
- Думаете, это сработает? - спросил я.
- Раньше срабатывало. Конечно, вы не должны прибегать ни к чему насильственному.
- Я-то? Да никогда в жизни.