Но я не был в этом абсолютно уверен. Я хорошо понимал страх девушки и сам его немного ощущал, но в то же время при встречах порядка с темным хаосом, который ему угрожает, я давно привык вставать на сторону хаоса. Я всегда говорил себе, что тем самым защищаю хрупкие формы, рождающиеся из хаоса, которые порядок хочет уничтожить, – но не была ли эта позиция выражением увлечения хаосом как таковым и застарелой ненависти к тем, кто устроился в порядке, как в безопасном доме? Однако я не хотел больше заниматься анализом. Мне не терпелось наконец узнать о разноцветных камнях, из-за которых мы пришли сюда и которые искрились передо мной на скатерти, и я напомнил о них девушке.
– У моей истории есть продолжение, – сказала она. – Я изучаю в университете философию и историю, а в прошлом году ходила на лекции по археологии. Это был один из моих любимых предметов. Профессор, который читал их, как раз вернулся из Индии, он был руководителем экспедиции, которая изучала остатки одной любопытной древней цивилизации. Он увлекательно рассказывал о развалинах дворцов, заросших джунглями, о скульптурах, вокруг которых обвились лианы, о странном ракушечном письме, найденном и расшифрованном двумя членами его группы. Однажды он пришел на лекцию и сразу начал рассказывать о таинственной находке в Южной Чехии, в лесах между Ландштейном и Славоницами в районе Индржихува Градеца. Там работали геологи, и под огромным камнем на вершине лесного холма они, к своему удивлению, обнаружили гигантскую каменную руку, которая как бы держала этот валун снизу. Геологи рассказали о находке археологам; те немедленно отправились в ландштейнский лес и раскопали руку до плеча. Скоро из земли показалась огромная каменная голова. Это была голова женщины с волосами, закрепленными налобным украшением в виде трех рядов горизонтальных овалов, разделенных золотыми волнистыми линиями. Находка вызвала большой ажиотаж, потому что внешний вид скульптуры не напоминал ни один из известных стилей, и никто из специалистов не мог определить, когда эта скульптура была создана и к какой культурной эпохе относится. В Ландштейн съехались ведущие археологи и историки искусства; одни находили в лице шумерские черты, другие говорили о Персии, третьи – о Египте, но в конце концов все они в недоумении умолкали перед каменной рукой и головой.
Услышав о зарытой в земле ландштейнской скульптуре, я была потрясена еще больше, чем археологи, потому что сразу вспомнила ворота морского города, о которых рассказывал писатель на вокзале. Я не удержалась и спросила, не было ли на груди у скульптуры ожерелья, сплетенного из спиралей, и не держала ли она в другой руке светильник в форме лилии. Профессор сказал, что на шее у нее действительно было спиралевидное украшение, а о фонаре он ничего не знал, так как вторая рука была еще скрыта в земле. Наверное, он думал, что я узнала об украшении от кого-то из тех, кто принимал участие в раскопках. Но спустя несколько дней археологи отрыли вторую руку, и оказалось, что в ней действительно зажат светильник в форме лилии. И когда профессор пришел на следующую лекцию, то прямо от двери направился к ряду, где сидела я, и стал расспрашивать, откуда мне было известно о подземном фонаре. Я рассказала ему о встрече с писателем и о его морском романе. Профессор думал, что это случайное совпадение, но все же решил посоветовать археологам искать с другой стороны огромного камня вторую скульптуру. Скоро там обнаружили руку другой фигуры. Профессор принимал участие в этих работах; вернувшись в Прагу, он сразу же позвонил мне и попросил зайти к нему на факультет. Мы пробыли там, пока не заперли здание, а потом до поздней ночи сидели в ресторанчике "У городской библиотеки" и отчаянно пытались найти разгадку этой истории.
Мы рассмотрели несколько возможностей. Прежде всего, могло оказаться, что описанное в книге совпало с археологическими находками по чистой случайности. Однако более правдоподобным казалось существование некоего древнего манускрипта, упоминающего о ландштейнских скульптурах, некоего источника, о котором писатель знал и который использовал в своем произведении, – он сам говорил, что опирается в творчестве на опыт реального мира. При этом превращение в литературный мотив могло быть бессознательным: в процессе творчества со дна памяти всплыло забытое воспоминание о какой-то статье или пассаж из книги, которую он читал, и писатель в тот момент мог решить, что это – порождение его фантазии. Но удивляло, что писатель, который явно не был специалистом в области археологии, знал источник, совершенно незнакомый всем отечественным и иностранным специалистам, – к тому времени известие о скульптуре дошло и до заграницы. Также было возможно, что ландштейнские скульптуры являлись копиями, а писатель где-то видел оригинал, – или же, наоборот, ландштейнские скульптуры были оригиналом, а писатель видел где-то копии. Но существование где-либо подобных скульптур, не известных никому из историков и археологов, казалось еще более неправдоподобным, чем предположение, что писатель воспользовался неизвестным древним источником.
Было и еще одно объяснение, которое помогло бы отгадать эту загадку, подумал я: возможно, скульптур вообще не существует, как не существует и писателя, и машинки с голубым огоньком, и рукописи о морском городе. Девушка могла все это выдумать. Мне сразу показалось подозрительным, что она способна пересказать историю, услышанную почти два года назад, да еще с мельчайшими подробностями, показалась странной ее охота к пересказу морских баек. Быть может, все, что она говорит, описано в ее же собственном романе, и теперь она ради развлечения рассказывает это мне как реальный случай. А может, она хранит историю в голове; я вспомнил, что в ее возрасте перед сном сочинял про себя длинные романы с продолжением, из которых не записал ни строчки и которые потом позабыл. Еще мне показалось подозрительным, что морская богиня, как и она, училась в Пражском университете. Не приписала ли она героине свои собственные мифы?
С другой стороны, о правдивости истории говорило то, что я действительно видел голубой свет в окошке напротив браникского пивоваренного завода. Само по себе это ничего не доказывало – девушка тоже могла видеть голубой свет из автобуса, и он послужил ей отправной точкой для развития фабулы. Правдоподобность ее рассказа подтверждало также наличие в нем профессора археологии: наверняка именно он руководил той самой экспедицией, о которой рассказывал мне археолог на набережной. Но и это не было убедительным доказательством. Я думал о том, как трудно найти реальность в городе, где большинство предметов и героев созданы из слов и где все сущее – лишь фантом. В тот момент мне казалось, что Прага немногим реальнее, чем морской город, и что скульптуры на фасадах домов над нашими головами такие же ирреальные, как и каменные фигуры, покоящиеся в земле посреди леса.
– Разгадку мы могли узнать только от писателя. Я пообещала профессору найти его и на другой же день отправилась в Браник. Но там я узнала, что склад пиломатериалов несколько месяцев назад был закрыт, а фирма, которой он принадлежал, разорилась. Земля и здания теперь имели другого хозяина, и из прежних работников тут никого не осталось. Я пыталась узнать что-нибудь об исчезнувшей фирме или найти кого-нибудь из сотрудников, но – как это часто бывает в таких случаях – фирма пропала бесследно. Я ходила по разным учреждениям, но мне показывали только уйму официальных бумаг, которые ссылались друг на друга. Мои долгие поиски окончились ничем – мне не удалось выяснить даже имя писателя. Профессор вспомнил, что я рассказывала ему о начале литературной деятельности незнакомца, и принялся искать его через Союз писателей и Институт чешской литературы, но тоже не преуспел. Тем временем раскопки скульптур в лесу приостановили: необходимо было укрепить склон, иначе земля могла сдвинуться, а камень – рухнуть. И посреди леса так и остались фрагменты загадочных морских скульптур.
– Я пытаюсь представить себе, как они выглядят.
– Однажды я их видела. На каникулах мы с друзьями путешествовали по Южной Чехии. Однажды утром мы вышли из Новой Быстрицы и целый день бродили по лесу у австрийской границы. Вечером лес расступился, и показалось несколько построек, над которыми между стволами деревьев высилась мощная четырехгранная башня – остатки средневекового замка. Во дворе деревенского домика мы нашли открытый ресторанчик. Когда мы сидели возле длинного стола, кто-то спросил у официанта, как называется замок, на башню которого мы смотрим. Он сказал, что это Ландштейн, и я тут же вспомнила – где-то недалеко должны быть лесные скульптуры. Я спросила о них официанта, и он, поставив пустые стаканы, которые держал в руках, на стол, указал поверх наших голов на лес. Он сказал, что скульптуры находятся в получасе ходьбы отсюда и что их легко найти, поскольку мимо них проходит специально обозначенная туристическая тропа. Я хотела увидеть скульптуры и стала уговаривать остальных немедленно отправиться в лес. Идти никому не хотелось, но когда я рассказала о тайне скульптур, то моим спутникам тоже стало интересно, и сразу после ужина мы углубились в лес. Стемнело быстро, и знаки на стволах нам приходилось искать при помощи карманных фонариков. В конусах света выныривали, чтобы тут же исчезнуть во тьме, деревья и огромные серые камни. А потом мы внезапно увидели скульптуры. На вершине холма, густо заросшего елями, лежал большой темный камень, напоминающий гигантскую черепаху, а под ним из земли выступали две фигуры. С одной стороны камень подпирала рукой женщина, по пояс погруженная в землю, с украшением на голове и фонарем из толстого мутного стекла в другой руке. Женщина смотрела вдаль; мне казалось, что этот взгляд она устремляет к далекому горизонту над морской гладью. С другой стороны под камнем была выкопана небольшая яма, которая очень напоминала нору какого-то животного; в ней виднелась лишь поднятая мускулистая рука, упершаяся ладонью в камень.
Мы разложили спальные мешки на маленькой лужайке под холмом. Кто-то придумал зажечь фонарь, который держала в руке каменная женщина. Мы открыли стеклянную дверцу и наполнили фонарь шишками и веточками, а потом положили внутрь зажженную бумагу и снова закрыли дверцу. Огонь горел долго. Мои друзья скоро уснули, а я все лежала, завернувшись в мешок, и смотрела на лесной маяк. От его беспокойного света тени деревьев и каменных глыб колебались. Я еще не спала, когда на дне фонаря остался только слой тлеющих угольков; они озаряли слабым красноватым светом одну половину лица скульптуры, а лес погрузился во тьму. Внезапно мне показалось, что за залитой красноватым светом частью лица простирается морская гладь, над которой виднеются верхние этажи домов, шум леса превратился в тихий голос спокойного моря; мне чудилось, что вот-вот из тьмы вынырнет луч света на носу корабля. В тот момент я была готова поверить, что город где-то посреди океана действительно существует и что кто-то по какой-то таинственной причине тайно перевез его ворота в славоницкие леса и закопал их здесь.
После каникул лекций по археологии больше не было. Я встретилась с профессором в коридоре факультета, и мы немного поговорили о скульптурах; он уже перестал надеяться, что найдет писателя. И мне тоже в это не верилось. В конце октября я навещала приятеля на Жижкове. Вечером я возвращалась домой, спускалась вдоль обшарпанных домов по крутым и безлюдным улицам мимо широких подворотен, из которых доносилось визжание дрелей и шлифовальных станков. Случайно глянув на противоположную сторону улицы, я увидела в нижней части окна на первом этаже яркий голубой свет. Луч был неширокий, а остальная часть комнаты тонула во тьме. Мне тут же пришло в голову, что это свет пишущей машинки и что я наконец-то разгадаю тайну лесных скульптур. Я перебежала улицу, открыла тяжелую створку двери и вошла в дом. Я поднялась по нескольким ступенькам мимо стен, выложенных изразцами, и оказалась на темной площадке перед дверью чужой квартиры; только на лестницу с перилами из хитроумно переплетенных железных прутьев, которая вела на следующий этаж, падал сверху из какого-то невидимого окна луч холодного света. Фамилия хозяина была написана на металлической табличке на двери, но в темноте я не смогла прочесть ее. Я нажала на плохо укрепленную кнопку звонка.
Послышались шаги. Потом дверь открылась, и я увидела бледного мужчину лет тридцати, в очках, с длинными черными волосами, зачесанными назад. На нем была светлая рубашка, заляпанная красно-коричневыми пятнами, – сначала я испугалась, приняв их за засохшую кровь, но потом заметила на рукавах у него пятна и других цветов, и мне пришло в голову, что это, наверное, художник, которому я помешала творить. В прихожей было полутемно; на противоположной стене на вешалке висел серый пиджак, мятый рукав которого касался ободранной, кремового цвета двери; в ее верхней трети виднелось матовое стекло, в темном прямоугольнике светились капельки разбрызганного голубого света. Я несколько путано объяснила открывшему мне мужчине, что ищу писателя, который работает на машинке с голубой лампочкой. Вид у мужчины тоже был растерянный: к гостям, судя по всему, он не привык. Он начал убеждать меня, что такой машинки у него нет и что, кроме него, в квартире никто не живет. И будто желая доказать, что не скрывает от меня ни пишущую машинку, ни самого писателя, он распахнул дверь с матовым стеклом и впустил меня внутрь. В комнате, куда вела дверь, была полутьма, только перед окном сиял голубой овал, являвшийся частью какой-то странной конструкции, стоявшей на столе. Мне стало интересно, что это, и я вошла в темную комнату. На столе, покрытом полиэтиленовой пленкой, находился сложный прибор, состоявший из множества стеклянных сосудов всевозможной формы; некоторые из них были закреплены в металлических штативах и соединены между собой стеклянными трубками. Голубовато мерцала жидкость, наполнявшая высокую овальную емкость, закрепленную на штативе примерно в трех четвертях метра над поверхностью стола; из ее верхней части выходило десять трубок. Восемь из них поднимались по пологой дуге, потом немного спускались и снова поднимались. Две трубки были длиннее и уже прочих, они изгибались крутой дугой и выходили за пределы круга, описываемого остальными. Строго под устьями двух этих длинных трубок на низких подставках стояли два грязно-зеленых предмета, похожих на яйца, перевернутые острым концом книзу. Между ними на двух металлических штативах была закреплена жестяная пластина; один ее конец находился над открытой стеклянной цилиндрической емкостью, наполненной темно-фиолетовой жидкостью, поверхность которой покрывал грязно-желтый налет, похожий на скисшие сливки. Стеклянный цилиндр стоял на металлическом поддоне, с одного конца зауженном в длинный желобок. Этот желобок заканчивался над другой стеклянной емкостью, которая стояла немного ниже, имела форму куба и была пуста. Я задумалась, зачем нужно это хитросплетение сосудов, штативов, трубок и пластин. Попала ли я в квартиру тайного алхимика или оказалась в логове сумасшедшего ученого, который вот-вот одурманит меня и будет ставить на мне свои жуткие опыты? Но мужчина в очках не выглядел пугающе, он не был даже похож на ученого, а алхимика или мага так и вовсе не напоминал.
Я огляделась. Из синеватой полутьмы выступали тяжелые полированные шкафы с закругленными углами, какие делали в тридцатые годы; выключенный торшер на блестящей металлической ножке склонялся над низким круглым столиком, примостившимся между двумя креслами, в их потертой черной коже виднелись дырки; за стеклом серванта толпились стеклянные фигурки животных; на стене висела картина маслом, изображавшая крестьянку в словацком наряде. Мне подумалось, что квартира досталась мужчине в наследство от родителей или от родственников и пространство, в котором он живет, интересует его в такой малой степени, что он не хочет тратить время на заботы о нем или же на какие-либо перемены. Но как в эту унылую комнату, дышащую затхлостью, попал аппарат, которому место, скорее, в химической лаборатории? Я повернулась к мужчине в очках и хотела спросить его, но он жестом привлек мое внимание к прибору.