В проекте "Темпо", генерал, предусмотрены меры, понижающие вероятность всех этих неудач. Передача всех полномочий гражданскому техническому персоналу делает этот персонал ответственным за предотвращение неудач первой категории. Засекреченность местоположения лабораторий и внимательная проверка кадров на благонадежность предусмотрены, чтобы проект не постигла неудача второй категории. А неудачи третьей категории - на совести доктора Инли и ее сотрудников. Пока, как вы говорите, командую я, я приму майора Либера при выполнении трех условий. Первое - он не будет обсуждать теоретические и технические проблемы ни с кем из персонала. Второе - он будет носить штатскую одежду и ему придется приспособиться к нашим правилам. Третье - ему придется пройти проверку на благонадежность по "классу А" и расширенную проверку на стабильность психики, которой подвергаются все вновь принимаемые на работу.
Майор Либер покраснел и уставился в потолок.
- Доктор Лэйн, - спросил Сэчсон, - вы считаете, что ваше положение дает вам право устанавливать такие условия?
Бад понял, что сейчас может решиться многое. Если он отступит, то вскоре Либер сколотит свой персонал, ядро военного штаба, и генерал Сэчсон дюйм за дюймом перехватит все руководство проектом. А если не отступит, Сэчсон может выполнить свою угрозу. Но такая отставка будет смотреться в послужном списке генерала не слишком-то удачно.
- Я не приму майора Либера ни на каких других условиях, - ответил Бад.
Секунд десять Сэчсон внимательно смотрел на Бада.
- Я не вижу причин, - вздохнул он наконец, - не пойти на компромисс. Но меня обижает ваше подозрение, касающееся того, что любой сотрудник из моего личного персонала может оказаться неблагонадежным человеком.
- Генерал, я могу напомнить вам случай капитана Сэнгерсона, - заметил Бад.
Сэчсон, казалось, не услышал этого замечания. Он взглянул на Либера.
- Введите заключенного, майор, - приказал генерал. Либер открыл дверь комнаты для совещания и что-то тихо сказал охраннику. Тотчас же в комнату ввели Уильяма Конэла.
Карие глаза Шэрэн удивленно расширились, она торопливо подошла к Конэлу и осмотрела припухлость под его левым глазом. Затем повернулась к генералу, бросив на него раздраженный взгляд.
- Генерал, этот человек не заключенный, а пациент. Почему его били?
- Не поднимайте шума, доктор Инли, - жалостно скривился в улыбке Конэл. - Я не виню парня, побившего меня.
- Сотрите это из протокола, сержант, - приказал Сэчсон. - Сядьте на тот стул, Конэл. Вы являетесь… или являлись специалистом?
- Более, чем специалистом, - быстро вставил Бад Лэйн. Конэл является компетентным физиком, свыше пяти лет проработавшим в Брукхэвене.
- Допустим, - произнес Сэчсон, холодно взглянув на Бада. - Но неужели обязательно, доктор Лэйн, напоминать вам вновь, что я хочу получать ответы от тех, кому заданы вопросы. - Генерал снова обратился к Конэлу.
- Вы вдребезги разбили дорогое и точное оборудование. Вы имеете представление о наказании за преднамеренное уничтожение государственного имущества?
- Это совершенно неважно, - уныло ответил Конэл.
- Я считаю ваш ответ, - улыбнулся генерал Сэчсон, - весьма странным заявлением. Может быть, вы соблаговолите пояснить его.
- Генерал, - начал Конэл, - "Битти" значит для меня больше, чем я могу выразить словами. За всю свою жизнь я никогда ни над чем не работал так упорно. И никакая работа до этого не приносила мне столько счастья. И мне наплевать на наказание, даже если меня станут варить в кипящем масле.
- У вас странный способ выражения вашего великого уважения к проекту "Темпо". Может быть, вы сумеете рассказать нам, почему вы уничтожили государственное имущество?
- Я не знаю.
- А может быть, вы не хотели рассказать нам, кто поручил вам разбить вдребезги панели? - шелковым голосом спросил Сэчсон.
- Все, что я могу сделать - это рассказать вам все, что я рассказывал Ба… доктору Лэйну, генерал. Я проснулся и больше не мог заснуть. Поэтому оделся и вышел глотнуть воздуха и покурить. Я стоял на улице, как вдруг, ни с того ни с сего, сигарета выпала у меня из руки. Будто кто-то перенял мою руку и разжал пальцы. И вообще все это было… будто меня загнали в уголочек моего сознания, откуда я мог смотреть, но не мог ничего делать.
- Вас загипнотизировали, я полагаю, - язвительно заметил Сэчсон.
- Не знаю. Но это было непохоже на состояние, возникающее, когда дают гипнотическое снадобье. Мое сознание не было одурманено. Только загнано в угол. Я не могу описать это состояние по-другому.
- Значит, вы находились с сознанием, загнанным в угол. Продолжайте, пожалуйста.
- Я прошел туда, где строится новое общежитие. Там валялись несколько забытых водопроводчиками обрезков труб. Я поднял короткий обрезок и засунул его за пояс. Затем отправился в лабораторию и подошел к двум охранникам. Они узнали меня. Вы должны понять, все это время мое тело выполняло действия без приказов моего сознания. И все это время во мне, где-то на краю сознания, тлело странное ощущение того, что строительство "Битти" неправильное дело. Более того, оно казалось отвратительным, грязным. А все мои друзья, все люди, спящие в зоне строительства, стали моими врагами и вроде как… ну… не очень сообразительными. Вы понимаете, что я имею в виду?
- Я думаю, - посмотрел на него Сэчсон, - что на этом вам следует остановиться поподробнее.
Конэл потер лоб.
- Послушайте. Предположим, генерал, что вы ночью забрались в африканскую деревню. Все туземцы спят. Вы чувствовали бы себя намного умнее и выше этих дикарей, и все же, немного боялись бы того, что они проснутся и нападут на вас. Так вот, я испытывал нечто подобное. Я вытащил трубу и ударил ею обоих охранников. Они упали, а я взломал дверь. Я вошел в лабораторию и мне казалось, будто я никогда не бывал в ней прежде. Оборудование, панели управления - все было мне незнакомо. И все это было нечистое так же, как и "Битти", и я должен был все это разгромить. У меня было десять минут до того, как до меня добрались. Как только меня схватили, я снова стал самим собой. Поработал я там здорово. Адамсон заплакал, когда увидел разгром. Он плакал как ребенок. То, что овладело моим сознанием и телом… я полагаю, это было что-то вроде дьявола.
Шэрэн бросила на Бада быстрый изумленный взгляд.
- Значит, вами овладели бесы? Да? - с наигранным удивлением и явно насмешливо спросил Сэчсон; брови его поползли дугой на лоб.
- Что-то овладело мной. Что-то вошло и завладело моим сознанием. А я, будь оно проклято, ничего не мог поделать. Когда я снова стал самим собой, я попытался покончить с собой. Но не сумел этого сделать.
Сэчсон повернулся к полковнику Пауизу.
- Что там говорится в дисциплинарном уставе по таким случаям, Роджер?
- Мы не можем передать дело в суд, генерал, если подозреваемый знает слишком много о совершенно секретном проекте, находящемся в процессе завершения, - у Пауиза был хриплый, громыхающий голос. - Человек, пытавшийся взорвать. "Гиттисберг-три", рассказывал историю почти аналогичную тому, что рассказал нам Конэл. Ведущие доктора придумали для этого название и мы спрятали диверсанта в дом для умалишенных, пока "Геттисберг-три" не оторвался от земли. Конечно, корабль оказался неустойчивым на высоте пятисот миль и грохнулся у Гаваев…
- Я не просил вас рассказывать историю полетов на Марс, полковник. Что случилось с Мак Брайдом?
- Ну, когда "Геттисберг-три" погиб, ведущие доктора сообщили, что Мак Брайд выздоровел и тогда мы отдали его под суд. Ввиду того, что он поступил на военную службу добровольно, нам удалось дать ему пять лет трудовых лагерей, но, как мне представляется, этот случай к Конэлу не приложим.
Сэчсон одарил Пауиза ледяным взглядом.
- Благодарю вас, полковник. Коротко и, как всегда, по сути.
- Уильям, - обратился Бад к Конэлу. - Я думаю, что тебе было бы лучше всего вернуться к проекту. Хочешь попытаться?
- Хочу ли? - Уильям вытянул руки. - Бог мой, как бы я вкалывал! Адамсон говорит, что потеряно четыре месяца. Я мог бы сократить этот срок, по крайней мере, до трех.
- Вы что, совсем сошли с ума, Лэйн? - возмущенно спросил Сэчсон.
- А как полагаете вы, Шэрэн? - проигнорировал его Бад.
- Я не вижу причины возражать, если он пройдет через первичные проверочные психологические тесты. Мы применяем самые лучшие из известных. Если он пройдет через них, его кандидатура станет такой же приемлемой, как кандидатура всякого, кто через них проходит. Майор Либер может проходить тесты в то же время.
- Я продолжаю протоколировать и протестую, - произнес Сэчсон.
- Я тоже, - громыхнул Пауиз.
- Извините, генерал, - сказал Бад. - Конэл - высокообразованный человек. Он нужен нам. Если произошедшее с ним только временное отклонение, а не повторяющееся расстройство, он может помочь нам ликвидировать вред, который он причинил. У меня нет времени на размышления о соответствии наказания преступлению. Билл накажет себя гораздо сильней, чем это сможет сделать кто-либо другой.
- По-видимому, это - ваш малый. Все ваши слова запечатлены в документах. Когда он вас лишит еще четырех месяцев, проект "Темпо" будет либо распущен, либо получит нового директора. Сержант, доктор Лэйн даст вам точные формулировки своих условий, касающихся майора Либера. Совещание откладывается. Когда поедете в зону, захватите с собой майора Либера, - закончил маленький генерал Сэчсон и широким шагом направился к двери, одарив холодным прощальным кивком всех оставшихся.
Как только за генералом закрылась дверь, майор Либер затянул елейным голосом:
- Я понимаю, ребята, что вы считаете меня шипом в вашем боку. Не моя вина в том, что старик затолкал меня в ваше горло. Но, поверьте мне, я не буду становиться у вас на дороге. Томми Либер может быть по-настоящему уживчивым парнем. Хорошенькая встряска стаканчиком чего-нибудь покрепче да пара розовеньких ушек, в которые можно пошептать - вот и все, что ему нужно. Дважды в неделю я буду отправлять туманные доклады и мы все вместе счастливо заживем в горах.
На чересчур полных губах под темными, разрешенными воинским уставом, усами, появилась ленивая улыбка, но черные немигающие глаза под полуприкрытыми веками, придававшими майору сонный вид, оставались холодными и настороженными.
- Мы счастливы, что вы с нами, - без всякой сердечности произнес Бад.
Шэрэн поднялась и Либер тут же придвинулся к ней,
- А как вы, доктор Инли? Вы рады, что я в одной с вами команде?
- Конечно, - отсутствующе ответила она. - Бад, скоро мы отправимся назад?
- Лучше отправиться в полдень. Это даст нам время немного поспать.
В комнате остались только Бад и сержант. Сержант выжидательно посмотрел на Бада. Тот улыбнулся.
- Вы же знаете своего босса. Отредактируйте протокол так, чтобы он почувствовал себя счастливым, насколько позволят включенные в протокол условия, навязанные мной. Вы обработали условия?
- Да, сэр. Прочитать их вам?
- В этом нет надобности, - Бад двинулся к двери.
- Хм-м…, доктор Лэйн, - позвал сержант.
- Да? - обернулся Бад.
- Насчет майора Либера. Он очень умен, доктор. Он делает прекрасные успехи в армии. Я думаю, что недалеко то время, когда он станет генералом.
- Полагаю, это заслуженное стремление.
- Он любит производить… хорошее впечатление там, где больше всего считаются с впечатлением.
- Благодарю вас, сержант. Большое вам спасибо.
- Пожалуйста, доктор, - усмехнулся сержант.
В предназначенном ему номере офицерской гостиницы Бад улегся в постель и в ожидании сна невольно начал размышлять о дьяволе, который может, вторгшись в сознание против желания человека, использовать тело в качестве инструмента. Неужели древние были ближе к истине, чем мы, со всеми нашими измерениями, циферблатами и тестами по чернильным кляксам? Человечество не может спрятать теорию, заключающуюся в том, что в сознании имеется мера врожденной нестабильности, в том, что безумие может прийти с любым последующим вздохом. Теория дьяволов или бесов более удобна для объяснения внезапных припадков безумного разрушительства. "Может быть, - думал Бад, - мы эту планету с кем-то разделяем; всегда ее разделяли. Мы для других… вещи, которые они могут использовать в своих целях. Может быть, они незаметно проскальзывают в сознание человека и тешатся своими дьявольскими прихотями. А может быть, наведываются к нам с какой-нибудь далекой планеты, и для них это всего лишь яркий пикник, красочная экскурсия. И очень может быть, они смеются…"
Глава 3
Мир Рола Кинсона был ограничен стенами. Это был мир комнат, покатых поверхностей и коридоров.
Ничего другого в нем больше не было. Мысли не могли вырваться за пределы стен, за пределы самых дальних комнат. Рол пытался пробиться мыслями сквозь стены, но они не могли охватить идею небытия и поэтому свивались обратно, отраженные концепцией, находящейся за пределами возможностей его ума.
Когда ему было десять лет, он нашел в стене отверстие. Через это отверстие нельзя было пролезть, потому что оно было заделано каким-то странным материалом: смотреть через него можно было, как через воду, а на ощупь это вещество было твердым.
А грезить таким малолеткам, как он, еще не позволялось.
Грезить разрешалось только старшим; тем, кто достаточно вырос, чтобы иметь право участвовать в любовных играх.
В старинных микрофильмах и микрокнигах он нашел слово, обозначающее отверстие в стене. Окно. Рол много раз повторял это слово. Никто другой не читал микрокниг.
Никто другой не знал этого слова. Слово стало тайной, причем тайной драгоценной, потому что тайна была непридуманной. Слово существовало. Конечно, позднее он узнал, что в грезах встречается много окон. Их можно было трогать, смотреть через них, открывать. Но не своими собственными руками. В этом заключалось различие. В грезах приходилось пользоваться чужими руками, чужими телами.
Ему никогда не забыть тот день, когда он наткнулся на окно. Обычно другие дети обижали его. Ему никогда не нравились игры, в которые они играли. Они смеялись над ним, потому что он не был таким слабым, как они. Его игры, развивающие мышцы, причиняли им боль и вызывали слезы. В тот знаменательный день они пустили его поиграть в одну из их игр, старинную игру "танцующие статуи". Игру затеяли в одной из самых больших комнат на самом нижнем уровне. Длинная худая девочка держала в руках два белых брусочка, а остальные дети танцевали вокруг нее. Неожиданно девочка хлопнула брусочками друг о друга. По этому сигналу все остановились и замерли, словно превратились в статуи. Но Рол находился в неустойчивом положении и, когда попытался замереть, неловко грохнулся прямо на двух хилых мальчишек, которые, пронзительно завопив от боли, раздражения и гнева, свалились на пол. Но его гнев превзошел их гнев; прозрачный пол под ним засветился мягким янтарным светом.
- Ты не умеешь играть, Рол Кинсон. Ты - груб. Уходи, Рол. Мы не разрешаем тебе играть с нами.
- А я и сам не хочу с вами играть. Это глупая игра. Рол покинул детей и спустился в длинный коридор, проходивший через лабиринт помещений с энергетическими установками, где, казалось, вибрировал даже воздух. Ролу нравилось гулять здесь, так как это давало ему странное, но приятное ощущение. Теперь, конечно, он знал, что размещалось в этих помещениях, и знал название серого мягкого металла, из которого были сделаны стены коридора в энергетической зоне. "Свинец" - вот как он назывался. Но понимание того, что пронизывало энергетические помещения, никогда не уменьшало удовольствия, которое он испытывал, проходя через гудящее пространство, через вибрирующий на частотах за пределами слышимости воздух.
Уйдя тогда от детей и их игр, он бесцельно слонялся повсюду. Воспоминания о том дне отчетливо сохранились, хотя с тех пор прошло четырнадцать лет. Ему было скучно. Комнаты, в которых без конца звучала музыка, и музыка, которая звучала там с самого начала Времени и будет звучать всегда, больше не доставляла ему удовольствия. Взрослые, которых он встречал, не замечали его - это было в порядке вещей.
И вот, в поисках новых впечатлений, он ступил в нишу непрерывно движущегося подъемника, который пронес его вверх через двадцать уровней и доставил на уровень, где спали грезящие и куда детям вход был запрещен. Он на цыпочках прошмыгнул по коридору и попал в зал, где в кабинках с толстыми стеклянными стенками лежали грезящие.
Рол взглянул на кабинку со спящей женщиной. Свернувшись, почти как кошка, клубочком, она лежала на мягком ложе, подложив одну руку под щеку и уронив другую на грудь. Рот ее был деформирован вложенной в него подогнанной по форме зубов металлической пластинкой. Выходящие из выдающейся части пластинки скрученные спиралью провода исчезали в стене за ее спиной. К этой стене примыкали все кабины. Подойдя поближе, Рол мог ощутить слабенькие пульсации, очень похожие на те, что ощущались вблизи энергетических установок, но только послабее.
Пока Рол рассматривал кабину, женщина вдруг пошевелилась, и внезапный страх пригвоздил его на месте. Неуверенными движениями женщина медленно вынула изо рта пластинку, отложила ее в сторону и потянулась за связанным из тусклых металлических нитей платьем, лежавшим около ее ног. Она широко зевнула и протянула руку, чтобы открыть дверь из стеклянной кабины, и тут увидела Рола; ее ничего не выражавшее сонное лицо тут же исказилось гримасой гнева. Рол бросился бежать, зная, какое ему грозит наказание, и надеясь, что в сумеречном освещении женщина плохо его рассмотрела и не запомнила. Он еще услышал, как она пронзительно закричала:
- Мальчик! Стой!
Рол не остановился, а наоборот припустил еще быстрее, рассуждая на ходу, что если он воспользуется медленно движущимся непрерывным подъемником, крики женщины могут потревожить кого-нибудь на нижем уровне, и этот кто-то сможет его перехватить. Поэтому он решил схитрить и побежал к неподвижному эскалатору, ведущему на двадцать первый уровень. Однажды он уже пытался изучать этот уровень, но тишина помещений внушала такое благоговение и так его напугала, что в тот раз он поторопился вернуться обратно, вниз. Но теперь молчаливые комнаты могли стать убежищем.
Выше, еще выше! Ролу казалось, что двадцать первый уровень недостаточно безопасен. И он, запыхавшись, устремился еще выше - к следующему уровню; во рту у него пересохло, в боку кололо, а сердце, казалось, было готово выскочить из груди. Отдышавшись, он прислушался: его окружало полное безмолвие.
Вот тогда-то он заметил совсем близко, слева от себя, обод огромного колеса, которое приводило в движение ленту эскалатора. Оно было таким же, как колеса на нижних уровнях, но с одной поразительной разницей - оно было неподвижным.