И летят, сменяются годы, голоса, лица, люди, и всегда поначалу одни и те же разговоры. Летний вечер - последний вечер, что он провел у Эмили Робинсон, вечер, когда она открыла его секрет; она сидит в качалке, он слышит ее голос:
- Сколько я на своем веку детишек перевидала. Смотрю на них иной раз и думаю - такая жалость, такая обида, что все эти цветы будут срезаны, что всем этим огонькам суждено угаснуть. Такая жалость, что этого не миновать - вот они бегают мимо, ходят в школу, а потом вырастут, станут долговязые, безобразные, в морщинах, поседеют, полысеют, а под конец и вовсе останутся кожа да кости, да одышка, и все они умрут и лягут в могилу. Вот я слышу, как они смеются, и просто не верится, неужели и они пойдут той же дорогой, что и я. А ведь не миновать! До сих пор помню стихи Вордсворта: "Я вдруг увидел хоровод нарциссов нежно-золотых, меж них резвился ветерок в тени дерев, у синих вод". Вот такими мне кажутся дети, хоть они иной раз бывают жестоки, хоть я знаю, они могут быть и дурными, и злыми, но злобы еще нет у них в лице, в глазах, и усталости тоже нет. В них столько пылкости, жадного интереса ко всему! Наверно, этого мне больше всего недостает во взрослых людях - девять из десяти уже ко всему охладели, стали равнодушными, ни свежести, ни энергии, ни жизни в них не осталось. Каждый день я смотрю, как детвора выбегает из школы после уроков. Будто кто бросает из дверей целые охапки цветов. Что это за чувство, Уилли? Каково это - чувствовать себя вечно юным? Всегда оставаться новеньким, свеженьким, как серебряная монетка последней чеканки? Ты счастлив? Легко у тебя на душе - или ты только с виду такой?
Мяч со свистом прорезал воздух, точно большой белесый шершень ожег ладонь. Морщась от боли, он погладил ее другой рукой, а память знай твердила свое:
- Я изворачивался как мог. Когда все родные умерли и оказалось, что на работу меня никуда не берут, я пробовал наняться в цирк, но и тут меня подняли на смех.
"Сынок, - говорили мне, - ты же не лилипут, а если и лилипут, все равно, с виду ты просто мальчишка. Уж если нам брать карлика, так пускай он и лицом будет настоящий карлик. Нет уж, сынок, не взыщи". И я пустился бродить по свету и все думал: кто я такой? Мальчишка. И с виду мальчишка, и говорю, как мальчишка, так лучше мне и оставаться мальчишкой. Вой - не вой, плачь - не плачь, что толку! Так куда же мне податься? Какую найти работу? А потом однажды в ресторане я увидел, как один человек показывал другому карточки своих детей. А тот все повторял: "Эх, нету у меня детей… вот были бы у меня детишки…" И все качал головой. А я как сидел неподалеку, с куском шницеля на вилке, так и застыл! В эту минуту я понял, чем буду заниматься до конца своих дней. Все-таки нашлась и для меня работа. Приносить одиноким людям радость. Не знать ни отдыха, ни срока. Вечно играть. Я понял, что мне придется вечно играть. Ну, разнесу когда-нибудь газеты, побегаю на посылках, может, газоны косилкой подстригу. Но настоящей тяжелой работы мне не видать. Все мое дело - чтоб мать на меня радовалась да отец мною гордился. И я повернулся к тому человеку за стойкой, неподалеку от меня. "Прошу прощенья", - сказал я. И улыбнулся ему…
- Но послушай, Уилли, - сказала тогда, много лет назад, миссис Эмили. - Наверно, тебе иногда бывает тоскливо? И, наверно, хочется… разного… что нужно взрослому человеку?
- Я молчу и стараюсь это побороть, - сказал Уилли. - Я только мальчишка, - говорю я себе, - и я должен жить с мальчишками, читать те же книги, играть в те же игры, все остальное отрезано раз и навсегда. Я не могу быть сразу и взрослым, и ребенком. Надо быть мальчишкой - и только. И я играю свою роль. Да, приходилось трудно. Иной раз, бывало…
Он умолк.
- Люди, у которых ты жил, ничего не знали?
- Нет. Сказать им - значило бы все испортить. Я говорил им, что сбежал из дому - пускай проверяют, запрашивают полицию. Когда выяснялось, что меня не разыскивают и ничего худого за мной нет, соглашался - пускай меня усыновят. Так было лучше всего… пока никто ни о чем не догадывался. Но проходило года три, ну, пять лет, и люди догадывались, или в город приезжал кто-нибудь, кто видел меня раньше, или кто-нибудь из цирка меня узнавал - и кончено. Рано или поздно всему приходил конец.
- И ты счастлив, тебе хорошо? Приятно это - сорок лет с лишком оставаться ребенком?
- Говорят, каждый должен зарабатывать свой хлеб. А когда делаешь других счастливыми, и сам становишься почти счастливым. Это моя работа, и я делаю свое дело. А потом… еще несколько лет, и я состарюсь. Тогда и жар молодости, и тоска по недостижимому, и несбыточные мечты - все останется позади. Может быть, тогда мне станет полегче и я спокойно доиграю свою роль.
Он встряхнулся, отгоняя эти мысли, в последний раз кинул мяч. И побежал к своему чемодану. Том, Билл, Джейми, Боб, Сэм - он со всеми простился, всем пожал руки. Они немного смутились.
- В конце концов, ты ж не на край света уезжаешь, Унлли.
- Да, это верно… - Он все не трогался с места.
- Ну, пока, Уилли! Через неделю увидимся!
- Пока, до свиданья!
И опять он идет прочь со своим чемоданом и смотрит на деревья, позади остались ребята и улица, где он жил, а когда он повернул за угол, издали донесся паровозный гудок, и он пустился бегом.
И вот последнее, что он увидел и услышал: белый мяч опять и опять взлетал в небо над остроконечной крышей взад-вперед, взад-вперед, и звенели голоса: "Раз-два-голова, три-четыре-отрубили!" - будто птицы кричали прощально, улетая далеко на юг.
Раннее утро, солнце еще не взошло, пахнет туманом, предрассветным холодом, и еще пахнет холодным железом - неприветливый запах поезда, все тело ноет от тряски, от долгой ночи в вагоне… Он проснулся и взглянул в окно, на едва просыпающийся городок. Зажигались огни, слышались негромкие, приглушенные голоса, в холодном сумраке взад-вперед, взад-вперед качался, взмахивал красный сигнальный фонарь. Стояла сонная тишина, в которой все звуки и отзвуки словно облагорожены, на редкость ясны и отчетливы. По вагону прошел проводник, точно тень в темном коридоре.
- Сэр, - тихонько позвал Уилли.
Проводник остановился.
- Какой это город? - в темноте прошептал мальчик.
- Вэливил.
- Много тут народу?
- Десять тысяч жителей. А что? Разве это твоя остановка?
- Как тут зелено… - Уилли долгим взглядом посмотрел в окно на окутанный предутренней прохладой городок. - Как тут славно и тихо, - сказал он.
- Сынок, - сказал ему проводник, - ты знаешь, куда едешь?
- Сюда, - сказал Уилли и тихо поднялся, и в предутренней прохладной тишине, где пахло железом, в темном вагоне стал быстро, деловито собирать свои пожитки.
- Смотри, паренек, не наделай глупостей, - сказал проводник.
- Нет, сэр, - сказал Уилли, - я глупостей не наделаю.
Он прошел по темному коридору, проводник вынес за ним чемодан, и вот он стоит на платформе, а вокруг светает, и редеет туман, и встает прохладное утро.
Он стоял и смотрел снизу вверх на проводника, на черный железный поезд, над которым еще светились последние редкие звезды. Громко, навзрыд закричал паровоз, криками отозвались вдоль всего поезда проводники, дрогнули вагоны, и знакомый проводник помахал рукой и улыбнулся мальчику на платформе, маленькому мальчику с большим чемоданом, а мальчик что-то крикнул, но снова взревел паровоз и заглушил его голос.
- Чего? - закричал проводник и приставил ладонь к уху.
- Пожелайте мне удачи! - крикнул Уилли.
- Желаю удачи, сынок! - крикнул проводник и улыбнулся, и помахал рукой. - Счастливо, мальчик!
- Спасибо! - сказал Уилли под грохот и гром, под свист пара и перестук колес.
Он смотрел вслед черному поезду, пока тот не скрылся из виду. Все это время он стоял не шевелясь. Стоял совсем тихо долгих три минуты - двенадцатилетний мальчик на старой деревянной платформе, - и только потом наконец обернулся, и ему открылись по-утреннему пустые улицы.
Вставало солнце, и, чтоб согреться, он пошел быстрым шагом - и вступил в новый город.
Поиграем в "Отраву"
- Мы тебя ненавидим! - кричали шестнадцать мальчиков и девочек, окруживших Майкла. Дела его были плохи. Перемена уже кончилась, а мистер Ховард еще не появлялся.
- Мы тебя ненавидим!
Спасаясь от них, Майкл вскочил на подоконник. Дети открыли окно и начали сталкивать его вниз. В этот момент в класс вошел мистер Ховард.
- Что вы делаете! Остановитесь! - закричал он, бросаясь на помощь Майклу, но было уже поздно.
До мостовой было три этажа.
Майкл пролетел их и умер, не приходя в сознание.
Следователь беспомощно развел руками. Это же дети. Им всего восемь-девять лет. Они же не понимают, что делают.
На следующий день мистер Ховард уволился из школы.
- Но почему? - спрашивали его коллеги.
Он не отвечал, и только мрачный огонек вспыхивал у него в глазах. Он думал, что, если скажет правду, они решат, что он совсем свихнулся.
Мистер Ховард уехал из Мэдисон-сити и поселился неподалеку, в маленьком городке Грин-бэй.
Семь лет он жил, зарабатывая рассказами, которые охотно печатали местные журналы.
Он так и не женился. У всех его знакомых женщин было нечто общее - желание иметь детей.
На восьмой год его уединенной жизни, осенью, заболел один приятель мистера Ховарда, учитель. Заменить его было некем, и мистера Ховарда уговорили взять его класс.
Речь шла о замещении на несколько недель, и, скрепя сердце, он согласился.
Хмурым сентябрьским утром он пришел в школу.
- Иногда мне кажется, - сказал мистер Ховард, - что дети - это захватчики, явившиеся из другого мира.
Он остановился, и его взгляд испытующе заскользил цо лицам маленьких слушателей. Одну руку он заложил за спину, а другая, как юркий зверек, перебегала от лацкана пиджака к роговой оправе очков.
- Иногда, - продолжал он, глядя на Уильяма Арнольда, Россела Новеля, Дональда Боуэра и Чарли Хэнкупа, - иногда мне кажется, что дети - это чудовища, которых дьявол вышвыривает из преисподней, потому что не может совладать с ними. И я твердо верю, что все должно быть сделано для того, чтобы исправить их грубые примитивные мозги.
Большая часть его слов, влетавших в мытые-перемытые уши Арнольда, Новеля, Боуэра и компании, оставалась непонятой. Но тон был устрашающим - все уставились на мистера Ховарда.
- Вы принадлежите к совершенно другой расе. Отсюда ваши интересы, ваши принципы, ваше непослушание, - продолжал свою вступительную речь мистер Ховард. - Вы не люди, вы - дети. И пока вы не станете взрослыми, у вас не должно быть никаких прав и привилегий.
Он сделал паузу и опустился на мягкий стул, стоявший у вытертого до блеска учительского стола.
- Вы, кажется, живете в мире фантазий, - сказал он, мрачно усмехнувшись. - Чтобы никаких фантазий у меня в классе! Вы у меня поймете, что, когда получаешь линейкой по рукам, это не фантазия, не волшебная сказка и не рождественский подарок! - Он фыркнул, довольный своей шуткой. - Ну, напугал я вас? То-то! Вы этого заслуживаете. Я хочу, чтобы вы не забывали, где находитесь. И запомните - я вас не боюсь. Я вас не боюсь!
Он, довольный, откинулся на спинку стула. Взгляды мальчиков были прикованы к нему.
- Эй! А вы о чем там шепчетесь? О черной магии?
Одна девочка подняла руку:
- А что такое "черная магия"?
- Мы обсудим это, когда два наших юных друга расскажут, о чем они беседовали. Ну, молодые люди, я жду!
Поднялся Дональд Боуэр:
- Вы нам не нравитесь. Вот о чем мы говорили.
Он сел на место.
Мистер Ховард сдвинул брови:
- Я люблю правду. Спасибо тебе за честность. Но я не терплю дерзостей. Ты останешься сегодня после уроков и вымоешь все парты в классе.
Возвращаясь домой из школы, мистер Ховард наткнулся на четырех учеников из своего класса. Чиркнув своей тростью по тротуару, он остановился около них.
- Что вы здесь делаете?
Два мальчика и две девочки бросились врассыпную, как будто трость мистера Ховарда прошлась по их спинам.
- А ну, - потребовал он. - Подойдите сюда и объясните, чем вы занимались, когда я подошел.
- Играли в "отраву", - сказал Уильям Арнольд.
- В "отраву"! Так-так, - мистер Ховард язвительно улыбнулся. - Ну и что же это за игра?
Уильям Арнольд прыгнул в сторону.
- А ну вернись сейчас же! - заорал мистер Ховард.
- Я же показываю вам, - сказал мальчик, перепрыгнув через цементную плиту тротуара, - как играют в отраву: если мы подходим к покойнику, мы через него перепрыгиваем.
- Что-что? - не понял мистер Ховард.
- Если вы наступите на могилу покойника, то вы отравлены, падаете и умираете, - вежливо пояснила Изабелла Скелтон.
- Покойники, могила, "отрава", - передразнил ее мистер Ховард. - Откуда вы все это взяли?
- Видите? - Клара Пэррис указала портфелем на тротуар. - Вот на той плите указаны имена двух покойников.
- Это просто смешно, - сказал мистер Ховард, посмотрев на плиту. - Здесь написаны имена подрядчиков, которые делали плиты для этого тротуара.
Изабелла и Клара обменялись взглядами и возмущенно уставились на обоих мальчиков.
- Вы же говорили, что это могилы! - почти одновременно закричали они.
Уильям Арнольд смотрел на носки своих ботинок:
- Да, в общем-то… я хотел сказать… - Он поднял голову. - Ой! Уже поздно. Я пойду домой. Пока!
Клара Пэррис смотрела на два имени, вырезанных в плите.
- Мистер Келли и мистер Террил, - прочитала она. - Так это не могила? Они не похоронены здесь? Видишь, Изабелла, я же тебе говорила…
- Ничего ты не говорила, - надулась Изабелла.
- Чистейшая ложь, - стукнул тростью мистер Ховард. - Самая примитивная фальсификация. Чтобы этого больше не было. Арнольд и Боуэр, вам понятно?
- Да, сэр, - пробормотали мальчики неуверенно.
- Говорите громко и ясно! - приказал мистер Ховард.
- Да, сэр! - дружно ответили они.
- То-то же, - мистер Ховард двинулся вперед.
Уильям Арнольд подождал, пока он скрылся из виду и сказал:
- Хоть бы какая-нибудь птичка накакала ему на нос.
- Давай, Клара, сыграем в "отраву", - нерешительно предложила Изабелла.
- Он все испортил, - хмуро сказала Клара. - Я иду домой.
- Ой, я "отравился", - закричал Дональд Боуэр, падая на тротуар. - Смотрите! Я отравился! Умираю!
- Да ну тебя, - зло сказала Клара и побежала домой.
В субботу утром мистер Ховард выглянул в окно и выругался. Изабелла Скелтон что-то чертила мелом на мостовой прямо перед его окном и прыгала, монотонно напевая себе под нос. Негодование мистера Ховарда было так велико, что он тут же вылетел на улицу с криком "А ну, прекрати!", чуть не сбив девочку с ног. Он схватил ее за плечи и хорошенько потряс.
- Я только играла в классы, - заскулила Изабелла, размывая слезы грязными кулаками.
- Кто тебе разрешил здесь играть? - Он наклонился и носовым платком стер линии, которые она нарисовала мелом. - Маленькая ведьма. Тоже мне придумала, классы, песенки, заклинания. А все выглядит так невинно! У-у, злодейка! - Он размахнулся, чтобы ударить ее, но передумал.
Изабелла, всхлипывая, отскочила в сторону.
- Проваливай отсюда. И скажи всей своей банде, что им со мной не справиться. Пусть только попробуют сунуть сюда нос!
Он вернулся в комнату, налил полстакана бренди и выпил залпом. Потом весь день он слышал, как дети играли в пятнашки, прятки, колдуны. И каждый крик этих маленьких монстров болью отзывался в его сердце. "Еще неделя - и я сойду с ума, - подумал он. - Господи, почему ты не сделаешь так, чтобы все сразу рождались взрослыми?!"
Прошла неделя. Между ним и детьми быстро росла взаимная ненависть. Ненависть и страх, нервозность, внезапные вспышки безудержной ярости и потом молчаливое выжидание, затишье перед бурей.
Меланхолический аромат поздней осени окутал город. Дни стали короче, быстро темнело.
"Они меня не тронут, не посмеют тронуть, - думал мистер Ховард, потягивая одну рюмку бренди за другой. - Глупости все это. Скоро я уеду отсюда, уеду от них. Скоро я…"
Что-то стукнуло в окно. Он поднял глаза и увидел белый череп.
Дело было в пятницу, в восемь вечера. Позади была долгая, трудная неделя в школе. А тут еще перед домом вырыли котлован - надумали менять водопроводные трубы. И ему всю неделю пришлось гонять из котлована этих сорванцов - ведь они так любят торчать в таких местах, прятаться, лазить туда-сюда, играть в свои дурацкие игры. Но, слава Богу, трубы уложены. Завтра рабочие зароют котлован и сделают новую цементную мостовую. Плиты уже привезли. Тогда эти чудовища найдут себе другое место для игр.
Но вот сейчас… за окном белел череп.
Не было сомнения, что чья-то маленькая рука двигала его и постукивала им по стеклу. За окошком слышалось приглушенное хихиканье.
Мистер Ховард выскочил на улицу и увидел трех убегающих мальчишек. Ругаясь, на чем свет стоит, он бросился за ними в сторону котлована. Уже стемнело, но он очень четко различал их силуэты. Мистеру Ховарду показалось, что мальчишки остановились и перешагнули через что-то невидимое. Не успев обдумать увиденное, он ускорил бег, но тут нога его за что-то зацепилась и он рухнул в котлован.
"Веревка…" - пронеслось у него в сознании, прежде чем он со страшной силой ударился головой о трубу. Теряя сознание, он почувствовал, как лавина грязи обрушилась на его ботинки, брюки, пиджак, шею, голову, заполнила рот, уши, глаза, ноздри…
Утром, как обычно, хозяйка постучала в дверь мистера Ховарда, держа в руках поднос с кофе и румяными булочками. Она постучала несколько раз и, не дождавшись ответа, вошла в комнату.
- Странное дело, - сказала она, оглядевшись. - Куда мог подеваться мистер Ховард?
Этот вопрос она неоднократно задавала себе в течение многих лет…
Взрослые - люди ненаблюдательные. Они не обращают внимания на детей, которые в погожие дни играют в "отраву" на Оук-Бэй-стрит. Иногда кто-нибудь из детей останавливается перед цементной плитой, на которой неровными буквами выдавлено "М. Ховард".
- Вилли, а кто это "мистер Ховард"?
- Не знаю, наверное, тот человек, который делал эту плиту.
- А почему так неровно написано?
- Откуда я знаю. Ты "отравился"! Ты наступил!
- А ну-ка, дети, дайте пройти! Вечно устроят игру на дороге…