- Я вас вполне понимаю, - сказал отец, - если вам от этого легче.
- Передайте им, что мы очень сожалеем, - сказал Еж. - И раскаиваемся.
Отец поднялся наверх, чтобы передать разговор. Он все сказал через закрытую дверь, но ему даже не ответили. Пожав плечами, он раскурил трубку и сошел вниз.
Всю следующую неделю отец был порядком занят. В те три вечера подряд, что он возвращался со службы раньше обычного, он не видел ни Ежа, ни Шутника. Дочери меж тем рисовали в своей комнате с каким-то рьяным упорством. На четвертый день Еж и Шутник мелькнули в самом конце улицы - что называется, в туманной дали. На пятый день позвонили по телефону. На шестой Мэг сказала им с десяток слов. На седьмой, то есть в воскресенье, парни удостоились высокой чести беседовать с сестрами на крыльце не более пяти минут. К следующей среде ребята уже забегали по три-четыре раза за вечер, пытаясь уговорить девушек пойти с ними в кино или на танцы (то самое свидание, которого они добивались теперь уже больше месяца).
- Как вы считаете, пойдут они с нами, мистер Ф-ай-филд? - спросили они отца, встретив его однажды вечером.
- Все в руках божиих, мальчики, - ответил он.
- По-моему, мы ведем себя прекрасно, - сказал Еж.
- Каемся как черт знает что, - добавил Шутник.
- Мы даже не вспоминаем проклятых портретов!
- Это мудро, - сказал отец и похлопал парней по плечу.
Отношения отца с дочерьми были в ту неделю несколько отчужденными: похоже было, что они и его причислили к мужскому заговору. А он, проявляя благоразумную деликатность, не интересовался тем, как развивается новая форма искусства.
- Ну как, готово? - спросил он однажды.
- Почти, - ответили сестры.
- Нашли ребят, похожих на портреты? - Это прозвучало как бы между прочим.
- Почти.
- Что ж, не теряйте надежду.
На десятый день после ссоры отец улучил момент, чтобы взглянуть на рождение великих полотен, когда дочерей не было дома. Потом он спросил у жены:
- Тебе не кажется, что портреты слегка меняются?
- Не заметила.
- Волосы, например. Ведь оба были блондинами?
- Разве?
- По-моему, и глаза у обоих были сначала небесно-голубыми.
- Может, ты и прав.
- А девчонки говорят тебе что-нибудь… м-м-м… о том, что трудно найти ребят, похожих на идеал?
- Они все время не в духе. Пора бы им прекратить это дурацкое занятие.
- Ерунда. Они умеют приспосабливаться, вернее, закаляться в борьбе. Жизнь никогда их не скрутит. Впрочем, эти портреты… Мне кажется, девчонки похудели… Костлявые какие-m Не могу понять, в чем дело.
- Можно сказать, что этой живописью они сами себя загнали в тупик, - ответила мать, - и не видят выхода. А что там творится с портретами?
- Еще не закончены. Будем ждать. Однако, должен признаться, эта неопределенность меня убивает. - И отец снова побрел наверх, в комнату дочерей.
На одиннадцатый день, а именно в пятницу вечером, придя с работы, отец был удивлен тишиной, царившей в доме. Он подошел к жене, сел рядом и чмокнул ее в щеку.
- Что за безлюдье? - спросил он.
Обеденный стол сверкал серебром и белизной салфеток, но все было не тронуто.
- А где дочери? - продолжал отец.
- Наверху, болеют.
- Болеют?!
- Ты же знаешь, каждый раз, когда у них свидание, они заболевают. Когда появляются кавалеры, они выздоравливают. А к десяти вечера, после кино, каждая сможет выпить по четыре эля. Кстати, сегодня великий день: они нашли своих Прекрасных принцев.
- Не может быть.
- Так они сказали.
- Я знал, они своего добьются. И кто же герои дня?
- Это большой сюрприз. Они будут здесь через пять минут. Нам придется решать, соответствуют ли они своим портретам.
- Горжусь дочерьми. Молодцы. Поставили цель и достигли ее.
- Они еще после обеда работали: последние мазки, говорят.
- Ну что ж, теперь нам только остается повторить за Малюткой Тимом: "Да осенит нас всех господь своею милостью!" - сказал отец. - Такое событие следует отпраздновать. Честно говоря, сначала я думал, что девчонки метят слишком высоко.
На улице за углом послышался странный грохот, словно неслась лавиной огромная консервная банка. Дешевый автомобильчик остановился возле дома, наткнувшись на собственные тормоза. Напоследок он подпрыгнул, как на ухабах, и издал скрежет, в котором слышались жалобы и стоны мертвецов.
- Приехали, - сказала мать.
- Я должен их видеть, - сказал отец, сияя. - Будем надеяться, что у избранников есть мозги, соответствующие их красивым лицам.
Пройдя в холл, отец подождал звонка, потом щелкнул выключателем, чтобы осветить крыльцо. Фонарь не зажегся.
- Простите, пожалуйста, - сказал он двум незнакомцам, стоявшим в сумерках. - Все собираюсь сменить проклятую лампочку. Рад познакомиться, я отец девушек. Проходите. Как вас зовут?
Две фигуры неловко протиснулись вперед, к свету.
- А-а вы знаете нас, мистер Файфилд.
Раздался взрыв смеха, внезапный, как порыв зимнего ветра, и сразу же стих, сменившись красивым, застенчивым хохотком.
Молчание.
- Еж, - произнес отец, - Шутник.
- Привет, - ответили парни.
- Я хотел сказать - Честер и Уолт. - Отец поспешна отступил, чтобы пропустить их в холл. - А это… не ошибка? Девушки ждут именно вас?
- Кого же еще? - крикнул со смехом Шутник. Потом опустил голову и сделал новую попытку: - Кого же еще? - На этот раз тихим, деликатным голосом, как настоящий джентльмен.
- Марта, - отец повернулся к жене, - мне кажется, ты сказала…
- Проходите, мальчики, проходите, - поспешно пригласила мать.
- Спасибо. - Парни неловко приблизились и встали под лампой - странные, непохожие, совсем другие.
- Наконец-то нам удалось их пригласить.
- Сломили сопротивление противника, - добавил Уолт.
- Дайте на вас посмотреть, - сказал отец. - Так. Волосы причесаны.
Парни улыбнулись.
- Брюки отглажены.
Посмотрели на свои брюки.
- Руки отмыты, - сказал отец испуганно. Они взглянули на свои руки.
- Надели белые рубашки и галстуки!
Парни поправили галстуки; лица их покрылись бисеринками пота - видимо, от гордости.
- Ботинки сверкают, - продолжал отец. - Я с трудом узнал тебя, Шут… я хотел сказать, Уолт.
- Для ваших дочерей не жаль усилий, сэр.
- Я это каждый день говорю. - Отец продолжал смотреть на лица ребят, на их тела в аккуратной одежде. Казалось, какая-то особая деликатность зарождалась в них в выходной день с наступлением темноты.
Девушки сбежали по лестнице бегом, потом резко сменили темп и пересекли комнату не спеша, стряхивая друг с друга тончайшие ниточки и следы пудры. Они принесли с собой запах масляной краски и запах духов.
- Я думаю, у нас все же есть головы на плечах, - сказала Мэг.
- Еще как есть! - крикнул Шутник, а потом, при бегнув к новому способу, повторил всю фразу снова, вполголоса: - Еще как есть, Мэг.
- До свиданья, папа, мама. - Девушки весело кружились по комнате, раздавая поцелуи. - Мы вернемся к одиннадцати.
- Я не волнуюсь, - сказал отец.
- Вы можете быть совершенно спокойны, сэр, - сказал Шутник, подавая руку отцу. Торжественным рукопожатием они словно скрепили договор.
Парадная дверь закрылась бесшумно. Отец удивился: он ждал, что она грохнет. Уводя мать под руку из передней, он спросил:
- Мне казалось, ты говорила…
- Я удивилась не меньше, чем ты.
- Знаешь, когда парни приоделись, оказалось, что они не так уж плохи. Если дать им еще с годик времени, подкормить овощами и молоком… - Он остановился. - Слушай, мне страшно интересно, что с портретами? Не мое собачье дело, конечно, но что они сделали? Выбросили их, прекратили поиски оригинала? Это можно узнать, только увидев.
- Ты думаешь, что имеешь право?
- Никогда им не признаюсь. Я пошел. - И он поспешил по лестнице вверх.
Отец открывал дверь так осторожно, словно духи дочерей витали в комнате. Он тихо вошел и остановился перед двумя портретами, освещенными лампой "молния". Сначала он долго смотрел на работу Мари, потом столь же долго на работу Мэг.
Портрет, что писала Мари, был таким же, каким он видел его четыре дня назад, и в то же время не таким. Нижняя челюсть юноши таинственным образом убавилась, зубы выдались вперед, локти, казалось, готовы были подняться вверх, как два летающих ящера, а ноги зашагать сразу в нескольких направлениях. Портрет дышал великолепной ленью, беспечным и красивым равнодушием. Глаза были бледно-голубого, размытого дождями цвета, а волосы, еще недавно такие длинные, белокурые, свисавшие прядями, стали грязновато-коричневыми, как перья воробья, и торчали жесткой, сердитой армейской щетиной.
Отец мягко улыбался, подвигая портрет поближе к свету. Рассматривая второе творение, он услышал легкие шаги и обернулся. Жена его вошла в комнату, подошла поближе, встала рядом.
- Как же так, - произнесла она через минуту, - ведь это же…
- Да, - сказал отец. - Прекрасный принц.
Мать поднесла руки к лицу.
- Ты знаешь, это и грустно, и глупо, и мило с их стороны - все сразу. Девочки, девочки…
- А что ты скажешь о работе Мэг? Ты как раз вошла, когда я начал ее рассматривать.
Оба долго изучали портрет.
- Не похож ни на одного мальчика, с которым она знакома, - сказал отец. - Я думал, раз портрет Мари так напоминает Ежа, этот должен быть…
- Похож на Шутника?
- Да.
- А он и похож немножко. И в то же время нет. Он напоминает… - Мать задумалась на мгновение, потом взглянула на мужа. - Он напоминает тебя.
- Ничего подобного!
- Но это так.
- Нет, нет.
- Но он похож.
Отец только фыркнул в ответ:
- Этот контур челюсти…
- У меня не такая волевая челюсть.
- Такая.
- Вы обе слепые, и ты, и Мэг.
- Неправда. И глаза тоже твои.
- У меня они не такие голубые.
- Ты споришь со своей бывшей невестой?
- Все равно голубые, но не настолько.
- Напрашиваешься на комплимент. А уши? Это отчасти ты, отчасти Шутник.
- Я оскорблен.
- Наоборот, - тихо сказала мать, - ты польщен.
- Тем, что моя дочь перемешала меня с Шутником?
- Нет, тем, что она вообще писала с тебя. Ты польщен и тронут. Ну пожалуйста, Уилл, согласись.
Отец долго стоял перед портретом; на сердце у него было тепло и светло, щеки его зарделись.
- Ладно, сдаюсь. - Он широко улыбнулся. - Я польщен и тронут. Ох эти девчонки!
Жена взяла его под руку.
- Знаешь, Шутник вообще немного похож на тебя.
- Опомнись, что ты говоришь?!
- Я видела фото, на котором тебе семнадцать: ты был похож на скелет в перьях. А если подождать пару лет, Шутник раздастся в плечах, остепенится и будет как две капли воды похож на тебя. Эго твой непарадный портрет, если хочешь.
- Никогда не поверю.
- Не слишком ли ты протестуешь?
Он промолчал, но вид у него был застенчивый и довольный.
- Ну ладно. Завтра, заканчивая портреты, девицы опять все изменят, они ведь еще не готовы. - Отец протянул руку и прикоснулся к холстам. - Черт возьми…
- Что случилось?
- Потрогай, - сказал отец. Он взял руку жены и провел ее пальцем по портрету.
- Осторожно, смажешь!
- В том-то и дело, что нет. Чувствуешь?
Портрет был сухим. Они оба были сухими. Их сбрызнули фиксатором и подержали у огня, чтобы закрепить краски. Портреты были закончены - полностью закончены - и высушены.
- Закупорили и выставили на обозрение, - заключил отец.
Далеко за стенами дома, в прохладе ночи, снова прогрохотала огромная консервная банка, было слышно, как засмеялись сестры, что-то выкрикнул Еж, захохотал Шутник, вспугнул стаю ночных птиц, которые панически взметнулись в небо. Дребезжа всем корпусом, автомобиль мчался дальше, по улицам окраины, навстречу городским огням.
- Пойдем, Шутник, - тихо позвала мать.
Она повела отца из комнаты; они выключили свет, но, прежде чем закрыть за собой дверь, бросили последний взгляд на два портрета, стоящих в темноте.
Увековеченные в масле лица улыбались праздной, небрежной улыбкой; тела стояли неуклюже, стараясь уравновесить головы, прижимая локти, готовые в любой момент отскочить в стороны, а главное, заботясь о том, чтобы огромные ноги не ринулись бог знает куда, на бегу высадив из окон прохладные темные стекла.
Молча улыбаясь, отец и мать вышли из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
Время уходить
Мысль взрастала три дня и три ночи. Днем голова вынашивала ее, словно зреющую грушу. А ночью он позволял мысли обретать плоть и кровь и висеть в тишине комнаты, освещаемой лишь деревенской луной да деревенскими же звездами. В молчании перед рассветом он рассматривал эту мысль со всех сторон. На четвертое утро протянул руку, уже невидимую, взял мысль в ладонь, поднес ко рту и сжевал всю, без остатка.
Он вскочил так быстро, как только мог, затем сжег старые письма, упаковал несколько самых необходимых вещей в крохотный чемоданчик и надел вечерний костюм, повязав к нему галстук цвета воронова крыла, словно шел на поминки. Спиной он чувствовал, что в дверях стоит его жена и, словно критик, который в любую минуту может ворваться на сцену и остановить представление, оценивает его маленькую пьеску.
Протискиваясь мимо, он пробормотал:
- Извини.
- Извинить?! - закричала она. - И это все, что ты можешь сказать, ползая тут и что-то замышляя?!
- Я ничего не замышлял, просто так получилось: три дня назад мне был Голос о смерти.
- Прекрати болтать, - сказала она. - Это меня бесит.
Линия горизонта мягко раздвоилась в его глазах.
- Я почувствовал, как медленно кровь струится в моих венах. Слушая, как скрипят мои кости, можно подумать, что это ходят ходуном стропила на чердаке и осыпается пыль…
- Тебе всего лишь семьдесят пять, - упрямо буркнула жена. - Ты стоишь на своих двоих, все видишь, слышишь, нормально ешь, спишь, разве нет? Так к чему эта трепотня?
- Это природа говорит со мной, - сказал старик. - Цивилизация отдалила нас от нашего истинного "я". Возьми, например, островитян-язычников…
- Не хочу…
- Всем известно, что островитяне-язычники точно знают время, когда умрут. Тогда они начинают ходить по деревне, пожимать руки, обниматься с друзьями, раздавать накопленное…
- А их жены имеют право слова?
- Они и женам отдают кое-что.
- Хотелось бы надеяться!
- А кое-что друзьям…
- Ну, с этим можно и поспорить!
- А кое-что друзьям. Затем они садятся в каноэ и медленно плывут к закату. И больше никогда не возвращаются…
Жена посмотрела на него снизу вверх так, словно он был деревом, а она лесорубом.
- Дезертирство, - сказала она.
- Нет, нет, Милдред - просто смерть. Они называют это - "Время уходить".
- А кто-нибудь когда-нибудь нанимал каноэ и ездил за ними, чтобы проверить, как это дурачье устраивается дальше?
- Конечно же, нет, - слегка раздраженно проговорил старик. - Это бы только все испортило.
- Ты хочешь сказать, что они заводят себе жен и друзей на другом острове?
- Да нет же, нет! Просто, когда соки жизни начинают остывать, человек нуждается в одиночестве и покое.
- Если ты сможешь доказать, что это дурачье в самом деле откидывается - я заткнусь. - Жена сощурила один глаз. - А кто-нибудь находил их кости на этих дальних островах?
- Все дело в том, что они просто уплывали навстречу закату, словно животные, - животные ведь понимают, когда настает их Великое Время. И я не хочу ничего больше знать!
- Что же, зато знаю я, - сказала женщина. - Последняя цитата из этой проклятой статейки в "Нейшнл Джиогрэфик", о свалке слоновьих костей.
- О кладбище, а не о свалке! - закричал он.
- Кладбище, свалка - без разницы. Я надеялась, что спалила все эти журнальчики. Ты что, спрятал где-нибудь несколько штук?
- Послушай меня, Милдред, - сказал он сурово, вновь берясь за свой чемоданчик. - Мои мысли устремлены на север, и что бы ты ни говорила, они не изменятся. Я настроен в унисон с бесконечными тайными струнами простой жизни.
- Ты настроен в унисон с тем, что последним вычитал в этой паршивой газетенке! - Она наставила на ней) палец. - Ты считаешь, что у меня склероз?
Его плечи поникли.
- Только давай не будем начинать все сначала. Я прошу тебя.
- Помнишь случай с мамонтами? - спросила она. - Когда тридцать лет назад в русской тундре нашли этик замерзших волосатых слонов? Тогда ты и этот старый ввел, Сем Херц, придумали замечательную штуку: завалили мировой рынок консервированным мамонтовым мясом! Думаешь, можно забыть, как ты говорил тогда: "Представь себе, как члены правления Национального Географического Общества будут платить за то, чтобы в их домах появилось нежное мясо сибирского мамонта, умершего десять тысяч лет назад!" Ты думаешь, время способно излечить подобные раны?
- Я все это прекрасно помню, - вздохнул он.
- Ты думаешь, я позабыла, как ты сбежал, чтобы найти в Висконсине "Затерянное Племя Оссеос"? Как ты на собаках добрался до городка Субботний Вечер, нализался, загремел в этот чертов карьер, сломал ногу и провалялся там целых три дня?
- На память тебе грех жаловаться.
- Так скажи мне, что это еще за новости о дикарях и о Времени Уходить? А хочешь, я скажу тебе, что это за время? Это - Время Быть Дома! Это время, когда фрукты уже не падают с деревьев прямо тебе в руку - за ними нужно идти в магазин. И, кстати, почему мы ходим в магазин, а? Потому что кое-кто в этом доме - не будем указывать пальцами, кто именно - несколько лет назад разобрал нашу машину на винтики и оставил ржаветь во дворе. В этот четверг можно будет справить десятилетие "починки". Еще одно десятилетие - и от нее останется несколько кучек ржавчины! Выгляни в окно! Это - Время-сгребать-и-сжигать-листья. Это - Время-чистить-пе-чи-и-навешивать-ставни! Это - Время-чинить-крышу - вот что это за время! И если ты думаешь, что сможешь улизнуть от всего этого - не обольщайся!
Он приложил руку к груди.
- Мне больно, что ты не можешь поверить в мои ощущения надвигающейся Судьбы!
- Это мне больно от того, что "Нейшнл Джиогрэфик" попадает в руки старых, выживших из ума людей! Я же прекрасно вижу, как ты читаешь эти газетки, а затем впадаешь в маразм и видишь прекрасные сны, которые мне потом приходится выметать вместе с мусором. Нужно было бы издателям "Джиогрэфик" и "Попьюлар Мекэникс" показать недоделанные шлюпки, вертолеты и одноместные планеры, что валяются у нас на чердаке, в гараже и в подвале. И чтобы они не только посмотрели на это, но и развезли всю эту рухлядь по своим домам!
- Можешь болтать, - сказал он. - Я стою рядом с тобой, как белый камень, тонущий в водах Забвения. Ради всего святого, женщина, может быть, ты разрешишь мне уйти, чтобы спокойно умереть?!