* * *
Понять Саша не успел ничего. Сбоку-сзади - именно что за краем зрения - мгновенно выросла тень, и мощные волосатые руки обхватили его. Только руки. Волосатые, загорелые, здоровые. Больше он ничего заметить не успел. Его тут же повалили в траву - едва успел закрыть глаза, и какая-то ветка оцарапала лишь веко - и навалились сзади, умело заворачивая руки. Он так и не видел нападавшего - лицом его прижимали к земле, и перед глазами всё время мелькала лишь трава да прошлогодняя хвоя.
Саша бился и извивался, словно под током, но сбросить с себя нападавшего не мог. Правда, один раз он крепко заехал ему куда-то ногой, но эффекта это не произвело. А ещё через несколько секунд на ноги ему навалилось ещё одно тело, и тут уж двигаться стало совсем невозможно.
Что ж, как советовалось в приключенческих книжках, в таком случае лучше не дёргаться, а поберечь силы. Возможно, они ещё пригодятся.
Руки ему спутали качественно, ничего не скажешь. Как только мальчика поставили на ноги, он тут же проверил, насколько может ими владеть. На инстинкте, видимо, или в горячке проверил на разрыв. Не вышло.
Лишь после этого он посмотрел на тех, кому это он так нелепо попался.
А глянуть там было на что. Перед ним стояли… как бы это сказать… Настоящие индейцы! Не киношные, конечно. Но очень, очень похожие на киношных. Только лица не скуластые, а, скорее, негритянские. Нет, даже мулатские, этакая помесь негров и европейцев. Как в американских фильмах. И не так одновременно. Там видно, что "цветные" актёры - смесь разных рас. Разные их черты взявшие. У одного - больше от белых, у другой - от негров. А кто-то - белый, но, например, с курчавыми волосами африканца. И так далее.
Здесь же Саша видел другой тип. Явно не смесь. Это представители одной расы. Как те же папуасы, про которых тогда рассказывал Антонов папка. Кожа цвета коричневого, а облик частично европейский. Носы вполне узкие. И волосы не курчавые. Хотя и не у всех.
Остальное - как у индейцев. Дикий Запад, ковбои и "йу-йу-йу-йу-йу-йуууу!" В волосах, чёрных и словно намасленных, перья. По три-четыре, но точно как в кино. Сами волосы заплетены у кого в пучки, у кого в косички. У кого-то - палки в носу или в мочках ушей.
Дальше - лица. Раскрашенные. И разрисованные шрамами. Именно так. Раскраска - одно, рисунок шрамами - другое. Судя по всему, шрамы наносились специально. То ли врагов пугать, то ли… Во всяком случае, Сашку продёрнул настоящий холодок при виде этих шрамов. Фига се, что мужики с собою вытворяют! Что они тогда с пленными делают?
Раскраска занимала и часть голых торсов неизвестных "индейцев". Далее вниз следовали почти настоящие штаны из кожи. То ли замши. Из вытертой до кожи замши, так точнее. С настоящей бахромой по швам.
Далее - на стопах у пленивших мальчика людей - была обувь. Этакие чуни. Сашка не знал, правда, что такое чуни и никогда их не видел. Но это слово само пришло в голову, когда вместо привычных по кино мокасин увидел на ногах у "индейцев" завёрнутые вокруг стопы и обтянутые на лодыжках куски кожи, обтянутые опять-таки кожаными ремешками.
Но самое примечательное было в этих людях, что они… люди. Существа одного с Сашей биологического облика…
* * *
Похоже, они тоже это поняли. Очень оживлённо залопотали, показывая на мальчика пальцами и что-то доказывая друг другу.
Было их трое. Один, очевидно, старший: он стоял в стороне, когда пленника вязали. А затем, когда того подняли на ноги, подошёл к нему и некоторое время тяжко смотрел, переводя взгляд с одной части тела на другую. Взгляд этот был таким, словно оценивал, насколько наказать провинившегося.
В школе так иногда смотрел директор - длинный, с полностью лысой головой дядька. У него были внимательные карие глаза и добрая, на первое впечатление, ухмылка. А на деле, как говорили, служил он раньше прапорщиком внутренних войск. И если ты попадался ему по результатам какой-нибудь бузы, то глядел директор как раз вот так: долго, внимательно, тяжело, как на заключённого. Точнее, как на заключённого, которому отмеряет срок в карцере. И когда вместо заключения всего лишь вызывал в школу родителей - это уже казалось милостью.
А ещё Саша как-то слышал, как химичка делилась с его классной, что, де, сама слышала, как директор выступал по телевизору и хвалил Берию. И делала при этом страшные глаза. Кто такой Берия, Сашка, естественно, не знал. Кроме того, что о нём пел любимый папой Высоцкий, диск которого временами играл в машине по дороге на дачу: "И, кстати, вашего соседа забирают, негодяя, потому что он на Берию похож!" А отец, которому после того случайно подслушанного разговора был задан соответствующий вопрос, ответил в смысле, что человек со странной фамилией был при Сталине начальником госбезопасности. После чего взгляд школьного директора в Сашкином сознании стал олицетворяться со взглядом главного борца со шпионами. И когда директор пару раз вёл у них историю, замещая заболевшую учительницу, он сидел тише травы, ниже воды, избегая по мере возможности пугающего внимания этого человека.
Вот старший "индеец" и смотрел сейчас на пленного мальчишку, как тот директор после достопамятного разбиения стекла в учительской. И точно так же молчал. И никого не было, кто бы арестовал его, негодяя, и вызволил Сашку из отчаянного положения.
Впрочем, он пока не паниковал. Ну, задержали какие-то новые люди. Но ведь люди же! Раз уж сумели договориться и даже подружиться с действительно зверовидными неандертальцами, то уж со своими-то! "Мы одной крови, ты и я", - вспомнилось вдруг.
Он уже хотел это и сказать, когда главный уронил несколько слов, и замолчавшие было "индейцы" снова бурно заговорили, обсуждая, очевидно, свою добычу. И судя по всему, они также пришли к выводу о единстве крови. Мимика и жесты были вполне выразительными, основное можно было понять даже без слов.
Саша приободрился. Расправил плечи, кашлянул многозначительно, готовясь со своей стороны сказать несколько слов в духе общечеловеческого братства и солидарности. По каковой причине совершенно незачем держать его тут связанным, словно врага, а следует немедленно освободить и вступить в переговоры о налаживании дружбы и сотрудничества. И поесть бы чего - с утра, после завтрака с неандертальцами, времени прошло немало.
Но на его дипломатическое покашливание никто не обратил внимание. Внимание чужаков было обращено на Сашкин нож, что валялся здесь же, рядом со срезанной и лишь на четверть расчищенной веткой.
Один из "индейцев" поднял не подходящее к нынешнему времени орудие и начал вертеть его в руках, зачем-то то близко поднося его к глазам, то отставляя его на длину вытянутой руки. Точно бабушка, когда пытается прочитать что-то без очков. Затем ощупал лезвие. То закономерным образом цапнуло мужика за палец. Дядька воскликнул что-то удивлённо и быстро отбросил нож в сторону. Словно тот мгновенно стал очень горячим.
На пальце у "индейца" выступила кровь. Выглядел мужик, мягко говоря, впечатлённым.
Саша ухмыльнулся.
Его ухмылка не ускользнула от внимания старшего. Он что-то лопотнул снова. Веское. Порезанный мужик наклонился, осторожно поднял нож, буквально двумя пальчиками, и подал его шефу.
Тот внимательно и очень осторожно осмотрел невиданное в здешних местах устройство. Тоже попробовал его остроту. Нож снова показал зубки. Указательный палец главного "индейца" окрасился кровью.
Но у босса нервы оказались покрепче, чем у его подчинённого. Он ещё обменялся несколькими словами со своими присными, а затем сделал шаг к Саше и провёл остриём лезвия по его груди.
- Ты чего, урод! - закричал мальчишка, отшатнувшись. - Больно же!
"Индеец" осклабился. Сказал своим что-то удовлетворённо. Понятно было без слов: дядька хотел убедиться, что вещь не волшебная, а в состоянии порезать своего хозяина так же, как и любого чужака.
Нет, порез был неглубоким, увидел Саша. Кровь текла, да, но не сильно. Щипало только здорово. Странно даже. Должно быть больно, а тут только щиплет.
Но размышлять об этом было некогда. Мужички эти, похоже, излишним гуманизмом не страдают. То есть совершенно неважно, что он попался в руки к "своим". Мало ли, что похож! Вон и немцы на нас похожи, а как воевали! А тут - тем более. Первобытные люди.
Помнится, рассказывал им как-то Антохин отец, что для первобытных - все чужие. Свои, дескать, только те, кто в одном племени. С кем рядом живут, вместе на охоту ходят, общие дела делают. Остальные - чужие. И не просто чужие, а как бы и не люди вовсе. И позволено делать с ними всё, что угодно. Что, например, со зверями делать можно.
В Новой Гвинее, рассказывал, еле-еле людоедство среди папуасов лишь недавно удалось приостановить. И то не потому, что те добрые стали, а просто полиция теперь почти до каждого племени добирается и людоедов изымает и сажает. Причём расследование труда не составляет - эти задержавшиеся ещё на стадии каменного века папуасы врать и запираться не умеют. Спросят их: куда делся там, скажем, Бурмаглот, что из соседней деревни в вашем направлении пошёл и пропал? А они и докладывают: очень кушать хотелось, господин полицейский. Вот мы супчика наваристого из него и сделали…
Конечно, многое из того, что Антохин отец рассказывал, такими вот шутками дополнялось, Чтобы, наверное, психику мальчишек поберечь. Но чего уж там - и читал Саша, и документалку смотрел из той же коллекции Антонова папки. Дикие люди эти папуасы. Насчёт супчика - это, верно, хохмочка, но насчёт людоедства… Да тот же отец Антона сам в журнале писал, когда из Папуасии этой возвратился, как там одного парня из-за свиньи копьём проткнули. А потом за малым не съели. Как раз страх перед полицией помешал.
А ещё он говорил, что папуасы действительно настолько друг другу чужие, что подчас соседние деревни не то что на разных языках разговаривают - к разным языковым семьям принадлежат. Как, например, мы и китайцы. Или индейцы из Амазонии. Словно из разных мест высадились.
В общем, опасаться этих "индейцев" следует, решил Саша. Вот только какие практические выводы из этой свежей мысли можно извлечь? Стоит он перед чужаками со связанными руками, с порезом на груди, в который может всякая зараза проникнуть, и даже подорожником рану не залепить. Какова будет его судьба, непонятно. Друзья его новые далеко, докричишься ли до них? А старые друзья ещё дальше - где эта пещера, где Алька с Антоном?
И в одиночку её и не найти, пожалуй.
В общем, плохо вдруг стало Саше. Похолодело всё внутри, и словно опустился в животе какой-то тяжёлый груз. Придавил кишочки, сжал сердце. Ощутил себя мальчик ужасно одиноким в этом мире. И вообще во всех мирах. Одиноким, но отданным в чужую злую волю. И ничего с этим поделать нельзя. Ни убежать, ни сопротивляться.
И ужасно захотелось опуститься на землю, чтобы прошла дрожь в той размазне, в которую превратились его ноги.
И ещё очень захотелось заплакать…
* * *
Ночь Алина проспала спокойно. Казалось, после общения с духами её покинуло беспокойство о будущем. Гуся с охотниками к вечеру не вернулся, но этого, кажется, и ожидалось. Во всяком случае, один из дежуривших у пещеры воинов в ответ на вопрос девочки проговорил что-то вроде: "Через две ночи будут назад". И добавил: "…тяжело".
Значит, рассчитывает на добычу.
Так что на утро оставалось только одно беспокойство - как там Антон.
И первым делом Алина подошла к нему. Возле него уже сидела Марха, одна из помощниц ведуньи Годув. Женщина все эти дни ухаживала за ним, меняясь с Алиной. Точнее, звали её Марх, но девочка против воли приставляла к имени женское окончание.
Алина вопросительно кивнула на раненого - начала привыкать уже к языку жестов!
Марх спокойно прикрыла глаза: спит, дескать, и всё хорошо. Но когда Алина обратила взгляд к лицу своего друга, тот вдруг шевельнулся. Затем под веками шевельнулись глаза.
Алина замерла. Неужели?
Да! Антон пришёл в себя!
Веки его с усилием поднялись, и знакомые глаза обратились на склонившихся над ним Алину и Марх. Взгляд у Антона был мутный. Казалось, он был обращён не наружу, а внутрь. В собственный мозг.
Лишь постепенно он приобретал отчётливость. Потом глаза мальчика расширились, а губы с ужасом прошептали:
- Господи, ну и рожа!..
Это он, надо полагать, заметил склонившуюся над ним Марху.
Глаза Антона заметались, затем сфокусировались на Алине. Видно, он удивился: взгляд снова перенёсся на Марху, вернулся к Але, затем обежал своды пещеры с мечущимися на них отсветами костра - и снова упёрся в девочку.
- Где я? - сиплым голосом произнёс мальчик.
Глаза Алины поплыли слезами. Господи, самое главное произошло - Антошка выжил и пришёл в себя! Как же она боялась его потерять!
Захотелось, как медсестра в кино, ласково сказать ему: "Лежи, лежи" и подоткнуть одеяло.
Но Антон и так лежал, не шевелясь. И подоткнуть было нечего, кроме разве что шкуры, которая закрывала ноги.
Алина вытерла слёзы и нежно, как могла, проговорила:
- Всё в порядке, Антошка! Антошенька… Мы у друзей. Нас опять перенесло. К пещерным людям. Наверное, неандертальцам… Но они - друзья. Тебя лечат…
Словно иллюстрируя последний тезис, в "кадре" появились руки настоящей "медсестры" Марх. Взгляд Антона опасливо метнулся к ним. Можно было понять: крепкие, с заметным волосом сверху пальчики женщины никак не подходили на символ медицинской заботы о больном. Тем не менее Марх демонстрировала именно это: она приподняла голову мальчика, а к губам его поднесла корчажку с водой.
Тот жадно глотнул.
Алина внутренне пристыдила себя: столь естественный поступок как подать больному попить ей в голову не пришёл.
- Рассказывай, - напившись, шёпотом велел Антошка. - А то у меня как во сне всё. Только что ящер перед лицом прыгает, а уже через секунду лохматая рожа напротив. Можно умом двинуться, - попытался хихикнуть он, но тут же скривился: - Ай, больно-то как! У меня что, рёбра поломаны?
Алина помнила свой разговор с Гонув в самом начале. Тогда та весьма наглядно провела костяшками пальцев по рёбрам девочки, а потом сделала выразительный жест, будто что-то ломала.
А вот, кстати, и сама ведунья пожаловала. Кто-то уже позвать успел. Присела рядом, но ничего не сказала. Лишь внимательно смотрела на Антона.
- Похоже, что так. Но главное - ты крови много потерял. Понимаешь, перевязать мы тебя не смогли… хорошо… А потом я долго камень искала… этот проклятый. А потом, видно, ты… то есть твоей воли не хватило, и он нас не домой вернул, а сюда перенёс. А куда, что это за времена - непонятно.
- Не помню ничего, - прошептал Антон. - Вижу только морду эту из темноты, удар… И опять морду. Получше, правда…
- Не говори так, - с опозданием, но всё же решила девочка защитить славную тётьку. - Это Марха. Она за тобой ухаживала. Она хорошая. Тебя тут лечила здешняя колдунья… знахарка, то есть, - поправила себя Алина. - Вот, Гонув, - показала она. - А Марха ухаживала, помогала.
- Да ладно, я ж так, - проговорил Антон и снова поморщился от боли. Затем повернул голову и попытался, как мог, лёжа, кивнуть обеим неандерталкам:
- Здравствуйте. Очень приятно. Спасибо, что помогли. Меня зовут Антон.
Обе женщины радостно заулыбались, хотя вряд ли поняли хоть слово. Хотя нет, тут Алина ошиблась. Гонув тут же повторила:
- Ан-тон.
Ага, сообразила, что это имя? Или так просто, повторила последнее слово?
Антон снова перевёл взгляд на подружку:
- Просто привыкнуть надо, - попытался он оправдаться за невежливость. - Никогда не видал живых неандертальцев. А похожи, как в книжках…
Он снова помолчал.
- А где Гуся? - внезапно вспомнил мальчик.
Алина хихикнула:
- На охоту ушедши. Он тут с местными ребятами подружился. Они его с собой позвали. Вчера ещё ушли. Мамонта нам принесёт…
И как раз в этот момент снаружи, у входа в пещеру, послышался шум. Отрывистые фразы, возгласы, чей-то жалостливый вскрик.
Алина обернулась.
Марха подскочила, бросилась на шум. За ней степенно поднялась Гонув. Слышно было, как они о чём-то заговорили с воином, чей силуэт явственно обрисовался на фоне света, льющегося снаружи. Ничего не понятно. Так-то Алина уже их более или менее понимала, но тут речь лилась слишком быстро. Пока сообразишь, какое слово сказано, три других пропустишь. Зато сами интонации заставили подняться в душе мокрый туман страха. Что-то явно случилось.
Объяснения долго ждать не пришлось. Марх, колдунья Гонув и воин-охотник из тех, что вчера ушли вместе с Гусей, подошли к девочке и лежащему раненому.
- Арина… - проговорил воин. - Сашха. Уламр. Взять. Уйти…
* * *
Внезапно в той стороне, где Саша сидел в своей засаде, дожидаясь охотников, раздался шум. Свист, крики, потом ещё один крик…
"Индейцы" рванулись туда. Один из них подхватил мальчика на плечи и побежал за остальными. Быстро побежал, словно бы и не нёс на себе никакого груза.
Когда уже на месте Сашу сбросили на землю - как куль! - он одним взглядом выцепил картину происшедшего.
Под кустами, где он прежде сидел, лежало тело. Судя по характерным очертаниям - тело неандертальца. Лица не было видно - голову загораживали столпившиеся "индейцы". Было их, как оказалось, гораздо больше, нежели трое, что задержали Сашу. С десяток, наверное. Или дюжина.
И что-то они там делали с трупом.
Что лежащее тело было именно трупом, было ясно без слов.
А никаких слов, собственно, мальчику никто и не говорил. "Индейцы" возбуждённо переговаривались между собой, на пленника не обращая никакого внимания. Как бросили в траву, так и оставили. Правда, тот здоровый лось, что нёс его сюда, стоял рядом. Не отходил, переминался с ноги на ногу и вытягивал шею в том направлении, где остальные окружали убитого.
Не были бы руки связаны, можно было попытаться смыться, подумалось Сашке. Как ни странно, последнее происшествие вернуло ноги, обратившиеся поначалу в вялый холодец, в работоспособное состояние. Чёрт, глупо, конечно, но мальчик ощущал именно это: вместо противной субстанции, что бабушка всегда делала на праздники, а потом все хором заставляли съесть хоть кусочек, хотя знали, что он ненавидел холодец от всей души, - в общем, вместо этой гадости снова ощущались ноги. Готовые действовать.
Страх тоже куда-то уплыл. Растворился, как туман.
Вот только бежать было невозможно. Куда тут побежишь - со связанными за спиной руками? Копьё между ног всунут - и лети кубарем, пока инерции хватит.
Со стороны основной группы "индейцев" раздался многоголосый радостный вой. Тот, что сидел на корточках возле тела и что-то там с ним творил, поднялся на ноги. На лице его было написано торжество. Затем он вздел вверх руку, в которой держал отрезанную голову. Из шеи ещё стекала кровь.
У Саши замерло сердце. Он узнал…
Это была голова его друга Рога…