Горбовский и Валькенштейн бывали на Фобосе. Это был спутник Марса, и долгое время его считали естественным спутником. Но он оказался четырехкилометровым тором, окутанным металлической противометеоритной сетью. Густая сеть была изъедена метеоритной коррозией и местами прорвана. Но сам спутник уцелел. Внешние люки его были открыты, и гигантский бублик был пуст точно так же, как этот. По изношенности противометеоритной сети подсчитали, что он был выведен на орбиту вокруг Марса по крайней мере десять миллионов лет назад.
- О Фобос! - Бадер покачал головой. - Фобос - это одно, Леонид. Владислава - это отнюдь другое.
- Почему? - осведомился Валькенштейн, подходя. Он думал иначе.
- Например, потому, что от Солнца и от Фобоса до Владиславы, где находимся сейчас мы, триста тысяч астрономических единиц.
- Мы покрыли это расстояние за полгода, - сердито сказал Валькенштейн. - Они могли сделать то же. И потом, спутники Владиславы и Фобос имеют много общего.
- Но это следует доказать, - сказал Бадер.
Горбовский проговорил, лениво усмехаясь:
- Вот мы и попробуем доказать.
Некоторое время Бадер размышлял и затем изрек:
- Фобос и земные спутники тоже имеют много общего.
Это был ответ в стиле Бадера - очень веско и на полметра мимо.
- Ну хорошо, - сказал Горбовский. - А что здесь есть еще, кроме этой диспетчерской?
- На этом Спутнике, - важно сказал Бадер, - имеются сто шестьдесят помещений размером от пятнадцати до пятисот квадратных метров. Мы можем осмотреть их все. Но они пусты.
- Раз они пусты, - сказал Валькенштейн, - нам лучше вернуться на "Тариэль".
Бадер поглядел на него и снова повернулся к Горбовскому.
- Мы называем этот спутник Владя. Как вам известно, у Владиславы есть еще один спутник, тоже искусственный и тоже неземного происхождения. Он меньше по размерам. Мы называем его Слава. Вы понимаете? Планета называется Владислава. Естественно назвать два ее спутника Владя и Слава. Не так ли?
- Да, конечно, - сказал Горбовский. Это изящное рассуждение было ему знакомо. Он слышал его в третий раз. - Это вы очень остроумно предложили, Август. Владя и Слава. Владислава. Прекрасно.
- У вас на Земле, - продолжал Бадер неторопливо, - эти спутники называют "Игрек-один" и "Игрек-два", соответственно - Владя и Слава. Но мы, мы называем их иначе. Мы называем их Владя и Слава.
Он строго поглядел на Валькенштейна. Валькенштейн играл желваками на скулах. Насколько было известно Валькенштейну, "мы" - это был сам Бадер, и только Бадер.
- Что же касается состава этого желтого материала, который отнюдь не является металлопластом и который я называю янтарин…
- Очень удачно, - вставил Валькенштейн.
- Да… Неплохо… То состав его пока неизвестен. Он остается тайной.
Наступило молчание. Горбовский рассеянно оглядывал помещение. Он пытался представить себе тех, кто строил этот спутник и потом работал здесь когда-то, очень давно. Это были другие люди. Они пришли в Солнечную систему и ушли, оставив возле Марса покинутые космические лаборатории и большой город вблизи северной полярной шапки. Спутники были пусты, и город был пуст - остались только странные здания, на много этажей уходящие под почву. Затем - или, может быть, до того - они пришли в систему звезды ЕН 17, построили возле Владиславы два искусственных спутника и тоже ушли. И здесь, на Владиславе, тоже должен быть покинутый город. Почему и откуда они приходили? Почему и куда они ушли? Впрочем, ясно почему. Они, конечно, были великие исследователи. Десантники другого мира.
- Теперь, - сказал Бадер, - мы пойдем и осмотрим помещение, в котором я нашел предмет, названный мною условно пуговицей.
- Он и сейчас там? - спросил Валькенштейн, оживившись.
- Кто он? - спросил Бадер.
- Предмет.
- Пуговица, - веско сказал Бадер, - находится в настоящий момент на Земле в распоряжении Комиссии по изучению следов деятельности иного разума в космосе.
- А, - сказал Валькенштейн. - У Следопытов. Но я собирал материал по Владиславе, и мне не показали эту вашу пуговицу.
Бадер задрал подбородок.
- Я отправил ее с капитаном Антоном Быковым полтора локальных года назад.
С Быковым они разминулись в пути. Он должен был прибыть на Землю спустя семь месяцев после старта "Тариэля" к звезде ЕН 17.
- Так, - сказал Горбовский. - Осмотр пуговицы, таким образом, откладывается.
- Но мы осмотрим помещение, где я ее нашел, - сказал Бадер. - Не исключено, Леонид, что в гипотетическом городе на поверхности планеты Владислава вы обнаружите аналогичные предметы.
Он полез в люк. Валькенштейн сказал сквозь зубы:
- Надоел он мне, Леонид Андреевич…
- Надо терпеть, - сказал Горбовский.
До помещения, где Бадер нашел пуговицу, оказалось полкилометра. Бадер показал место, где пуговица лежала, и подробно рассказал, как он пуговицу обнаружил. (Он наступил на нее и раздавил.) По мнению Бадера, пуговица была аккумулятором, имевшим первоначально сферическую форму. Она была сделана из полупрозрачного серебристого материала, очень мягкого. Диаметр - тридцать восемь и шестнадцать сотых миллиметра… плотность… вес… расстояние от ближайшей стены…
В комнате напротив, по другую сторону коридора, сидели среди приборов, расставленных прямо на полу, двое молодых парней в синих рабочих куртках. Они работали, поглядывая в сторону Горбовского и Валькенштейна, и переговаривались вполголоса.
- Десантники. Прилетели вчера.
- Умгу. Вон тот, длинный, - Горбовский.
- Знаю.
- А другой, беловолосый?
- Марк Ефремович Валькенштейн. Штурман.
- А-а, слыхал.
- Они начнут завтра.
Бадер наконец кончил объяснять и спросил, все ли понятно. "Все", - сказал Горбовский и услыхал, как в комнате напротив хихикнули.
- Теперь мы вернемся домой, - сказал Бадер.
Они вышли в коридор, и Горбовский кивнул парням в синем.
Парни встали и поклонились с улыбками.
- Желаем удачи, - сказал один.
Другой молча улыбался, крутя в руках моток многоцветного провода.
- Спасибо, - сказал Горбовский.
Валькенштейн тоже сказал:
- Спасибо.
Отойдя шагов на сто, Горбовский обернулся. Двое в синих куртках стояли в коридоре и смотрели им вслед.
Время в "Империи Бадера" (так насмешники называли всю систему искусственных и естественных спутников Владиславы - обсерватории, мастерские, заправочные станции, черные цистерны-плантации с хлореллой, оранжереи, питомники, стеклянные сады отдыха и пустующие торы неземного происхождения) исчислялось тридцатичасовыми циклами. К концу третьего цикла, после того как Д-звездолет "Тариэль", шестикилометровый гигант, похожий издали на сверкающий цветок, вышел на меридиональную орбиту вокруг Владиславы, Горбовский предпринял первый поиск. Д-звездолеты не приспособлены к высадкам на массивные планеты, особенно на планеты с атмосферами, и тем более на планеты с бешеными атмосферами. Для этого они слишком хрупки. Высадки осуществляются вспомогательными кораблями-ботами с атомно-импульсным или фотонным приводом, устойчивыми планетолетами облегченного типа с нефиксированным центром тяжести. Рейсовый звездолет несет на себе один такой бот, а десантный - от двух до четырех. "Тариэль" имел на борту два фотонных бота, и в одном из них Горбовский предпринял первую попытку прощупать атмосферу Владиславы. "Поглядеть, стоит ли", - сказал Горбовский Бадеру.
Бадер лично прибыл на "Тариэль". Он много кивал и говорил: "О да" - и, когда бот Горбовского оторвался от "Тариэля", сел на стульчик сбоку от наблюдательного пульта и стал терпеливо ждать.
Все Десантники собрались возле пульта и следили за неясными вспышками на сером экране - это были отпечатки сигнальных импульсов, которые посылал автопередатчик на боте. Десантников было трое, если не считать Бадера. Они молчали и думали о Горбовском, каждый по-своему.
Валькенштейн думал о том, что Горбовский вернется через час. Он терпеть не мог неопределенности, и ему хотелось, чтобы Горбовский был уже здесь, хотя он знал, что первый поиск всегда проходит благополучно, особенно если десантный бот ведет Горбовский. Валькенштейн вспомнил первую встречу с Горбовским. Валькенштейн только что вернулся из броска на Нептун - вернулся без потерь, гордился этим и хвастался ужасно. Это было на Цифэе, спутнике Луны, откуда обычно стартовали все фотонные корабли. Горбовский подошел к нему в столовой и сказал: "Извините, ради бога, вы, случайно, не Марк Ефремович Валькенштейн?" Валькенштейн кивнул и спросил: "Чем могу?.." У Горбовского был очень несчастный вид. Он сел рядом, пошевелил длинным носом и сказал просительно: "Послушайте, Марк, вы не знаете, где здесь можно достать арфу?" Здесь - это на расстоянии в триста пятьдесят тысяч километров от Земли, на звездолетной базе. Валькенштейн подавился супом. Горбовский с любопытством разглядывал его, затем представился и сказал: "Да вы успокойтесь, Марк, это не срочно. Я, собственно, хотел узнать, на каком режиме вы входили в экзосферу Нептуна". Это была манера Горбовского: подобраться к человеку, особенно незнакомому, задать такой вот вопрос и смотреть, как человек выкручивается.
И биолог Перси Диксон, черный, заросший курчавым волосом, тоже думал о Горбовском. Перси Диксон работал в области космопсихологии и космофизиологии человека. Он был стар, очень много знал и провел над собой и над другими массу сумасшедших экспериментов. Он пришел к заключению, что человек, пробывший в Пространстве в общей сложности больше двадцати лет, отвыкает от Земли и перестает считать Землю домом. Оставаясь землянином, он перестает быть человеком Земли. Перси Диксон сам стал таким и не понимал, почему Горбовский, налетавший пять с половиной парсеков и побывавший на десятке лун и планет, время от времени вдруг поднимает очи горе́ и говорит со вздохом: "На лужайку бы. В травку. Полежать. И чтобы речка".
И Рю Васэда, атмосферный физик, думал о Горбовском. Он размышлял над его прощальными словами: "Посмотрю, стоит ли". Васэда очень боялся, что Горбовский, вернувшись, скажет: "Не стоит". Так уже случалось несколько раз. Васэда занимался бешеными атмосферами и был вечным должником Горбовского, и каждый раз ему казалось, что он отправляет Горбовского на смерть. Однажды Васэда сказал ему об этом. Горбовский серьезно ответил: "Знаете, Рю, еще не было случая, чтобы я не вернулся".
Генеральный уполномоченный Совета Космогации, директор транскосмической звездолетной базы и лаборатории "Владислава ЕН 17", профессор и Десантник Август Иоганн Бадер тоже думал о Горбовском. Почему-то он вспомнил, как пятнадцать лет назад на Цифэе Горбовский прощался со своей матерью. Горбовский и Бадер уходили к Трансплутону. Это очень печальный момент - прощание с родными перед космическим рейсом. Бадеру показалось, что Горбовский простился с матерью очень небрежно. Как капитан корабля - тогда он был капитаном корабля - Бадер счел своим долгом сделать Горбовскому внушение. "В такой печальный момент, - сказал он строго, но мягко, - ваше сердце должно было биться в унисон с сердцем вашей матушки. Высокая добродетель каждого человека состоит в том, что…" Горбовский слушал молча, а когда Бадер закончил выговор, сказал странным голосом: "Август, а у вас есть мама?" Да, он так и сказал: "мама". Не мать, не муттер, но - мама.
- …Вышел на ту сторону, - сказал Васэда.
Валькенштейн поглядел на экран. Всплески туманных пятен исчезли. Он поглядел на Бадера. Бадер сидел, вцепившись в сиденье стула, и у него был такой вид, словно его тошнит. Он поднял на Валькенштейна глаза и вымученно улыбнулся.
- Одно дело, - сказал он, старательно выговаривая буквы, - когда ты сам. Абер совсем другое дело, когда некто другой.
Валькенштейн отвернулся. По его мнению, было совершенно безразлично, кто делает дело. Он поднялся и вышел в коридор. У кессонного люка он увидел незнакомого молодого человека с бритым загорелым лицом и бритым лоснящимся черепом. Валькенштейн остановился, оглядывая его с головы до ног и обратно.
- Кто вы такой? - спросил он неприветливо. Меньше всего он ожидал встретить на "Тариэле" незнакомого человека.
Молодой человек кривовато усмехнулся.
- Меня зовут Сидоров, - сказал он. - Я биолог и хочу видеть товарища Горбовского.
- Горбовский в поиске, - сказал Валькенштейн. - Как вы попали на корабль?
- Меня привез директор Бадер…
- А… - сказал Валькенштейн. (Бадер прибыл на звездолет два часа назад.)
- …и, вероятно, забыл про меня.
- Естественно, - сказал Валькенштейн. - Это вполне естественно для директора Бадера. Он весьма взволнован.
- Я понимаю. - Сидоров поглядел на носки своих ботинок и сказал: - Я хотел переговорить с товарищем Горбовским.
- Вам придется немного подождать, - сказал Валькенштейн. - Он скоро вернется. Пойдемте, я провожу вас в кают-компанию.
Он проводил Сидорова в кают-компанию, положил перед ним пачку последних земных журналов и вернулся в рубку. Десантники улыбались, Бадер утирал пот со лба и тоже улыбался. На экране опять бились туманные всплески.
- Возвращается, - сказал Диксон. - Он сказал, что одного витка на первый раз достаточно.
- Конечно, достаточно, - сказал Валькенштейн.
- Вполне достаточно, - сказал Васэда.
Через четверть часа Горбовский выкарабкался из кессона, на ходу расстегивая пилотский комбинезон. Он был рассеян и смотрел поверх голов.
- Ну что? - нетерпеливо спросил Васэда.
- Все в порядке, - сказал Горбовский. Он остановился посередине коридора и стал вылезать из комбинезона. Он выпростал из комбинезона одну ногу, наступил на рукав и чуть не упал. - То есть что я говорю - все в порядке. Все никуда не годится.
- А что именно? - осведомился Валькенштейн.
- Я есть хочу, - заявил Горбовский. Он вылез наконец из комбинезона и направился в кают-компанию, волоча комбинезон по полу за рукав. - Дурацкая планета, - сказал он.
Валькенштейн отобрал у него комбинезон и пошел рядом.
- Дурацкая планета, - повторил Горбовский, глядя поверх голов.
- Это весьма трудная планета для высадки, - подтвердил Бадер, отчетливо выговаривая буквы.
- Дайте мне поесть, - сказал Горбовский.
В кают-компании он с довольным стенанием повалился на диван. Когда он вошел, Сидоров вскочил на ноги.
- Сидите, сидите, - благосклонно сказал Горбовский.
- Так что же случилось? - спросил Валькенштейн.
- Ничего особенного, - сказал Горбовский. - Наши боты не годятся для высадки.
- Почему?
- Не знаю. Фотонные корабли не годятся для высадки. Все время нарушается настройка магнитных ловушек в реакторе.
- Атмосферные магнитные поля, - сказал атмосферный физик Васэда и потер руки, шурша ладонями.
- Может быть, - сказал Горбовский.
- Что же, - неторопливо сказал Бадер. - Я вам дам импульсную ракету. Или ионолет.
- Дайте, Август, - сказал Горбовский. - Дайте, пожалуйста, нам ионолет или импульсную ракету. И дайте мне поесть кто-нибудь.
- Господи, - сказал Валькенштейн. - Да я уже и не помню, когда в последний раз водил импульсную ракету.
- Ничего, - сказал Горбовский. - Вспомнишь. Послушайте… - ласково сказал он. - Дадут мне сегодня покушать?
- Сейчас, - сказал Валькенштейн.
Он извинился перед Сидоровым, снял со стола журналы и накрыл стол хлорвиниловой скатертью. Затем он поставил на стол хлеб, масло, молоко и гречневую кашу.
- Стол накрыт, Леонид Андреевич, - сказал он.
Горбовский нехотя поднялся с дивана.
- Всегда надо подниматься, когда надо что-нибудь делать, - сказал он.
Он сел за стол, взял обеими руками чашку с молоком и выпил ее залпом. Затем он обеими руками придвинул к себе тарелку с кашей и взял вилку. Только когда он взял вилку, стало понятно, почему он брал чашку и тарелку обеими руками. У него тряслись руки. У него так сильно тряслись руки, что он два раза промахнулся, стараясь поддеть на кончик ножа кусок масла. Бадер, вытянув шею, глядел на руки Горбовского.
- Я постараюсь дать вам самую лучшую импульсную ракету, Леонид, - сказал он слабым голосом. - Наиболее лучшую.
- Дайте, Август, - сказал Горбовский. - Самую лучшую. А кто этот молодой человек?
- Это Сидоров, - объяснил Валькенштейн. - Он хотел говорить с вами.
Сидоров встал опять. Горбовский благожелательно поглядел на него снизу вверх и сказал:
- Садитесь, пожалуйста.
- О, - сказал Бадер. - Я совершенно забыл. Простите меня. Леонид, товарищи, позвольте представить вам…
- Я Сидоров, - сказал Сидоров, неловко усмехаясь, потому что все глядели на него. - Михаил Альбертович. Биолог.
- Уэлкам, Михаил Альбертович, - сказал волосатый Диксон.
- Ладно, - сказал Горбовский. - Сейчас я поем, Михаил Альбертович, и мы пойдем в мою каюту. Там есть диван. Здесь тоже есть диван… - он понизил голос до конфиденциального шепота, - но на нем расселся Бадер, а он директор.
- Не вздумайте взять его, - сказал Валькенштейн по-японски. - Мне он не нравится…
- Почему? - спросил Горбовский.
Горбовский возлежал на диване, Валькенштейн и Сидоров сидели у стола. На столе валялись блестящие мотки лент видеофонографа.
- Я вам не советую, - сказал Валькенштейн.
Горбовский закинул руки за голову.
- Родных у меня нет, - сказал Сидоров. (Горбовский поглядел на него сочувственно.) - Плакать по мне некому.
- Почему - плакать? - спросил Горбовский.
Сидоров нахмурился.
- Я хочу сказать, что знаю, на что иду. Мне необходима информация. На Земле меня ждут. Я сижу здесь над Владиславой уже год. Год потратил почти зря…
- Да, это обидно, - сказал Горбовский.
Сидоров сцепил пальцы.
- Очень обидно, Леонид Андреевич. Я думал, на Владиславу высадятся скоро. Я вовсе не лезу в первооткрыватели. Мне просто нужна информация, понимаете?
- Понимаю, - сказал Горбовский. - Еще бы. Вы ведь, кажется, биолог…
- Да. Кроме того, я проходил курсы пилотов-космогаторов и получил диплом с отличием. Вы у меня экзамены принимали, Леонид Андреевич. Ну, вы меня, конечно, не помните. В конце концов, я прежде всего биолог, и я больше не хочу ждать. Меня обещал взять с собой Квиппа. Но он попытался два раза высадиться и отказался. Потом прилетел Стринг. Вот это был настоящий смельчак. Но он тоже не взял меня с собой. Не успел. Он пошел на посадку со второй попытки и не вернулся.
- Вот чудак, - сказал Горбовский, глядя в потолок. - На такой планете надо делать по крайней мере десять попыток. Как, вы говорите, его фамилия? Стринг?
- Стринг, - ответил Сидоров.
- Чудак, - сказал Горбовский. - Неумный чудак.
Валькенштейн поглядел на лицо Сидорова и проворчал:
- Ну так и есть. Это же герой.
- Говори по-русски, - строго сказал Горбовский.
- А зачем? Он же знает японский.