И ведь не скажешь ничего, не крикнешь, чтобы замолчали. Они ведь все искренне. По разным причинам – семи пядей не нужно, чтобы догадаться, но от всего сердца. И во всю силу легких, не испорченных еще плохой экологией. Приходилось терпеть и улыбаться. И ждать, когда первый запал пройдет, когда они снова станут способны слышать кого-либо, кроме самих себя.
– Добро пожаловать в столицу вашей губернии, ваше превосходительство! – Стало наконец сравнительно тихо, и мой формальный заместитель Павел Иванович Фризель смог говорить. – Ибо вы, ваше превосходительство, как говорили древние, есть primis inter pares, первый среди равных, и без вас пребывание наше – пустое и лишенное смысла…
– Добро пожаловать домой! – выкрикнул кто-то из толпы, и все снова зашумели, заволновались, ошарашенные этой дерзкой выходкой.
А мне так понравилось. И я не смог этого скрыть – губы сами собой расползлись в широченную улыбку.
– Здравствуйте! – громко ответил я. – Здравствуйте, мои дорогие сибиряки! Здравствуй, Томск! Благодарение Господне, я вернулся.
– Мы уж опасаться стали, что государь вас, ваше превосходительство, при себе изволит оставить, – смахивая слезы с глаз, пробасил Тецков.
– Он и оставлял! – в каком-то лихом кураже воскликнул я. – Да я отказался.
– Да как же это?! – отшатнулся потрясенный до глубины души гигант. – Как же такое возможно-то, прости господи?!
– Потом, Дмитрий Иванович. Все потом. Все расскажу, обо всем поведаю. Потом только… Гинтар! Гинтар Теодорсович! Идите же сюда, мой друг. Дайте-ка я вас обниму…
Распирало от эмоций. Герочка что-то верещал о приличиях, а мне хотелось пожимать руки людей, которых я действительно рад был видеть, обнимать друзей и знакомиться с энергичной молодежью.
– Здравствуйте, хозяин, – шепнул по-немецки седой банкир тихонько, прижавшись тщательно выбритой щекой. – Вы совсем меня растрогали… Тут такое творится…
– Потом. Потом расскажешь, – ответил я на том же языке. И тут же начал отдавать распоряжения. Рассорились? Разругались? Это ничего. Это нормально. Это лечится. Ударным трудом на благо моего края и не то можно вылечить…
У плеча возник Карбышев с блокнотом и карандашом. Прямо там, возле полосатого шлагбаума, зенитным орудием задранного в небо, записывал всю эту орду к себе на прием. Я подсказывал очередность, не забывая вставлять и тех господ, кого среди встречающих не увидел. Как-то походя, между делом, мне представили нового томского полицмейстера – Фелициана Игнатьевича Стоцкого, крепкого, плечистого, с упрямым подбородком и недоверчиво поджатыми губами господина.
– Кто из этих молодых людей Потанин? – спросил я Стоцкого.
Но ответить тот не успел, хотя и мог. Паша Фризель опередил:
– Вон тот, с возмутительной бородкой, ваше превосходительство.
– Прикажете доставить, ваше превосходительство? – изображая туповатого служаку, поинтересовался полицмейстер.
– Да-да, Фелициан Игнатьевич, не сочтите за труд. Сейчас же пусть за мной следом едут. И еще… Господин Ядринцов наверняка также здесь? Его тоже.
– Будет исполнено, ваше превосходительство. – Видно, хорошенько моего бравого блюстителя права и порядка эти доморощенные нигилисты примучили: он чуть ли не бегом мой приказ собрался исполнять.
– Стоп! Фелициан Игнатьевич! Это не арест. Просто пригласите их…
– Так точно, ваше превосходительство, – поморщился Стоцкий и отправился командовать своими держимордами. Без прежнего энтузиазма, но достаточно целеустремленно.
Гинтара я посадил рядом с собой в карету, выселив Апанаса на облучок. Любопытство грызло изнутри. Не терпелось узнать, что же этакого случилось, что "лучшие люди" моей столицы волком друг на друга смотрят. Для скалящегося в тридцать три зуба Миши места тоже хватило. У него иные источники информации, но и его мнение мне было интересно.
В общем, как оказалось, в эпидемии ссор и скандалов в Томске в какой-то мере виноват был я. Пока меня таскали по царским дворцам и министерствам, не отпуская из Санкт-Петербурга, все было хорошо. В губернскую столицу прибыл Стоцкий, быстренько принял дела у сидящего на чемоданах барона фон Франка и принялся знакомиться с вверенным его попечению городом.
Тут позволю себе небольшое отступление, касающееся дальнейшей судьбы бывшего томского полицмейстера. Отбыв из Сибири, барон занял должность белгородского исправника Курской губернии. И будто бы даже очень скоро "благодарные белгородцы" присвоили ему звание почетного гражданина города. Спустя три года донеслась весть, что фон Пфейлицер выслужил повышение и перевод в сам Курск уездным исправником. В 1870 году, осенью, встретил в газетах заметку, что едва вступивший на пост курского полицмейстера барон фон Пфейлицер-Франк уличен в получении "денежного подарка" в размере ста восьмидесяти рублей. Губернское правление поспешило отстранить взяточника от должности на время производства следствия и суда. Тогда я уже имел возможность отслеживать дознание по этому неприличному для МВД делу, а потому оказался осведомленным и в его исходе.
Барон фон Франк обвинялся в мздоимстве: в принятии от извозчиков и булочников города Курска денежных подарков в сумме ста восьмидесяти рублей серебром с целью "возвысить для извозчиков таксу на извоз" и для булочников – "разрешить продажу булок, не стесняясь весом". По распоряжению губернского правления 8 июля 1871 года полицмейстер был предан суду Харьковской судебной палаты. Приговором судебной палаты 17 декабря 1871 года и решением Правительствующего Сената 16 марта 1872 года, куда дело было внесено по апелляционной жалобе Франка, он был признан виновным в получении взятки, подвергнут денежному взысканию на сумму взятки и отстранен от должности полицмейстера. Теперь уже окончательно.
Пока Стоцкий разгребал оставленные бароном "конюшни", я успел завершить свои дела в столице и телеграфировать в Томск о скором своем возвращении. Известие из этой депеши, разнесенное по городу стараниями супруги Павла Фризеля, послужило ни много ни мало стартовым выстрелом для большинства городских склок и раздоров.
И первым стартовал плохо еще разбирающийся в хитросплетениях внутригородских отношений Фелициан Игнатьевич. Он отправил урядника в штаб 11-го казачьего полка просить помощи в устройстве облавы и задержании пребывающих в "польском" клубе господ. Сам же полицмейстер посетил господина губернского прокурора, коллежского советника Гусева, с предложением поучаствовать в забаве: разгроме подпольного казино. На что неожиданно для полицейского Василий Константинович Гусев ответил решительным отказом. Больше того. Он настоятельно порекомендовал не трогать заведение очаровательной полячки, а за разъяснениями посоветовал обратиться к личному секретарю губернатора, Михаилу Михайловичу Карбышеву. Суходольский же сподобился на письмо с предложением все-таки дождаться возвращения блудного его превосходительства, прежде чем столь назойливо приставать к госпоже Бутковской.
"Все ясно! Коррупция!" – решил Стоцкий и написал рапорт жандармов начальнику и шпиков командиру полковнику Кретковскому. А тот, задерганный, запуганный и не высыпающийся – требования разъяснить, уточнить и выяснить подробности жизни господина Лерхе следовали одно за другим, – прямым текстом отправил на… Ну, в общем, приказал оставить "польский" клуб в покое, а заняться лучше надзором за распоясавшимися нигилистами – молодыми людьми, единомышленниками титулярного советника Потанина, за зиму съехавшимися со всей Сибири в Томск.
У самого Киприяна Фаустиповича до потанинцев руки уже не доходили. Даже если не брать во внимание столичных "попрошаек", дел у главного жандарма хватало. Продолжало раскручиваться дело о тайной организации ссыльных. Во второй половине весны, когда Иркутский тракт станет сравнительно проезжим, существенная часть бунтовщиков должна была покинуть томский пересыльный острог. Кто-то – совсем мало – останется в городах губернии. Те, что были пойманы на грабежах и разбоях и оказались в итоге в тюремном замке, были дополнительно приговорены к разным срокам каторги. Их ждал либо долгий путь к Байкалу – на строительство Кругобайкальского почтового тракта, либо в предгорья Салаирского кряжа – добывать уголь или железную руду в моих шахтах. Остальные будут погружены на баржи и препровождены на поселение вдоль Чуйского тракта, на землях Южно-Алтайского округа Томского гражданского правления.
И в каждой группе, по сведениям жандармов, присутствовал член тайной польской организации, начавшей готовить восстание. Штаб-офицер, задействовав помощников, активно вербовал осведомителей, допрашивал подозрительных и отслеживал деятельность тех, кто уже поселился в Томске. Все им спокойно не жилось….
Клуб, организованный моим Варежкой для Карины Бутковской, послужил прекрасной приманкой для заговорщиков. С чего-то они решили, что вольно живущая польская девушка, обладающая к тому же собственной недвижимостью в губернской столице и некоторыми связями в администрации края, охотно станет помогать. Карина не стала разочаровывать земляков, с энергией включившись в подпольные махинации. В подвале ее клуба даже образовался небольшой склад ружей. Она же заказывала у кузнецов Татарской слободы лезвия кос – привычное оружие польских бунтовщиков. Естественно, обо всех своих операциях мадемуазель Бутковская докладывала Иринею Пестянову, от которого рапорт раз в неделю попадал уже на стол Кретковского.
В это же самое время Дмитрий Иванович Тецков с Николаем Наумовичем Тюфиным оформляли товарищество на вере по обустройству и последующей эксплуатации Томского речного порта. Составлялись сметы на строительство. Закупались лес, кирпич, кстати сильно подорожавший, и ломаный камень для засыпки причалов. Велся наем рабочих. Пока на улицах выли метели, все было хорошо. Компаньоны души друг в друге не чаяли. Николай Наумович даже сидел за отца невесты на свадьбе градоначальника. Так уж вышло, что шестидесятилетний пароходный магнат увидел однажды семнадцатилетнюю дочь одного из тюфинских приказчиков и влюбился. А почему нет-то, если здоровья в этом здоровом сибирском мужике на пятерых хватило бы?
Потом пришла весна. Деньги, выделенные товарищами, большей частью были потрачены. Даже мой вклад и тот пошел в дело. И надо же такому случиться – неожиданно растаяли дороги. От Черемошников до центра Томска всего ничего, но грузы везти как-то надо. В общем, пароходчики решили найти еще одного инвестора – специально на устройство нормального, как почти во всем городе, дорожного покрытия. И нашли. Иосифа Михайловича Лавицкого, который прекрасно понимал, что вылетит из теплого кресла питейного надзирателя, как только блудный губернатор вернется.
Лавицкий выписал вексель. Его учли в Сибирском общественном банке и открыли компаньонам финансирование. Наняли новых рабочих, договорились с полковником Кошелевым, чтобы тот силами солдат арестантской роты организовал выработку отсева и щебня в паре верст выше по течению Томи. Ни счастливый молодожен, ни тюменский купец Тюфин и предположить не могли, что все их начинание окажется в опасности, стоит только жандармам арестовать питейного надзирателя.
Причем не только и не столько за польскообразную фамилию, как за его заигрывания с подпольщиками. Караваевскую банду уже перебили, а другие методы решения проблемы чиновнику в голову не пришли. Вот он и решил соединить ужа и ежа – подговорить заговорщиков устроить покушение на губернатора: одновременно и устранение неудобного начальника, и политическая акция. И даже оказал финансовую поддержку "тайным борцам за свободу". А когда Лавицкого выводили из ворот его усадьбы под белы ручки, еще и орал о произволе и коррупции на всю улицу, чем привлек внимание многочисленных зевак.
Иосиф поехал в подвалы жандармерии, а Варежка с майором Катанским – новым заместителем Киприяна Фаустиповича, остался проводить в усадьбе обыск. И так это у них неряшливо получилось, что они, случайно опрокинув подсвечник, устроили небольшой пожар в кабинете. Пламя быстро потушили, но некоторые бумаги пропали безвозвратно. Те, что касались Захария Цибульского, конечно.
– Цибульский? – надул щеки майор. – Тоже, поди, поляк и злодей?
– Может, и поляк, Константин Петрович, – нашелся Варежка. – Только этот поляк – наш. Правильный. Свой, сибирский поляк.
– Ну смотри, коли так! – погрозил пальцем Катанский и "не заметил", как "сгоревшие" бумаги переместились в карман Иринея Михайловича.
А на следующий уже день правление единственного в крае банка, председателем которого был Тецков, отозвало вексель Лавицкого. У Дмитрия Ивановича Тецкова тоже были в городе недоброжелатели. Управляющему пришлось потребовать у компаньонов-портостроителей обеспечения на уже истраченную сумму. А откуда бы им это самое обеспечение взять? Пароходовладельцы всю зиму платили людям жалованье, а прибылей не имели. Да еще перед открытием навигации следовало машинам профилактику делать, а это опять расходы.
Нашелся бы кто-нибудь смышленый, подсказал бы матерым купцам, что можно ведь и к Гинтару Теодорсовичу обратиться, тот охотно давал деньги в кредит под обеспечение долями в бизнесе. Но оба были раздражены навалившимися неприятностями, заподозрили компаньона в несостоятельности и успели наговорить друг другу гадостей. Ладно хоть догадались отложить раздел имущества до возвращения третьего инвестора – меня. И пока остановили работы в Черемошниках. Дети в песочнице, едрешкин корень!
Конечно, жандармы в свете этаких-то событий вовсе не горели желанием закрыть "польский" клуб мадемуазель Бутковской, и Стоцкому не оставалось ничего более, как всерьез приняться за нигилистов. В это время как раз господа Потанин и Ядринцов испросили дозволения в Томском губернском правлении на проведение цикла лекций красноярского учителя Серафима Шашкова. Фризель радостно перепоручил полицмейстеру проведение цензурной экспертизы и на всякий случай отправил в Санкт-Петербург телеграмму.
И тут я нанес новый удар. В губернскую столицу доставили столичные газеты со статьями, посвященными моему докладу в Вольном экономическом обществе. Естественно, я понятия не имел, о чем именно собирался говорить гость из Красноярска. В памяти о самом Серафиме Серафимовиче Шашкове ничего не сохранилось, но конспекты, по которым должен был читать лектор, удивительнейшим образом совпали с тем, чем я развлекал обывателей в Николаевском зале столичной магистратуры. Стоцкий уже было собирался поставить свой автограф под дозволением, но не успел. Его вызвал к себе Павел Иванович Фризель и продемонстрировал депешу от губернатора. Фелициан Игнатьевич начал понимать, что окончательно запутался и вообще ничего не понимает из того, что в этом чудном городе происходит.
Я уже говорил, что Стоцкий был и раньше знаком с подполковником Суходольским? Нет? Ну так вот. Новый томский полицмейстер свел знакомство с Викентием Станиславовичем, еще будучи чиновником по особым поручениям при прошлом губернаторе. Будущий командир казачьего полка, тогда инженер-капитан, как раз в то время заканчивал строительство укреплений на Бийской линии, а зимы проводил в Томске. Потом пути двух офицеров разошлись, но доброжелательное друг к другу отношение осталось. Вот к моему строителю Чуйского тракта Фелициан Игнатьевич и отправился за разъяснениями.
И надо же такому случиться, что именно в этот день и час полковник Суходольский обсуждал с командирами сотен казачьего полка и старшинами поселений вопросы переселения в Южно-Алтайский округ. Причем Стоцкий, заявившийся без предварительной договоренности в штаб, застал самое начало второй, обязательной для любой мужской компании части обсуждения – банкета. Так-то новый полицмейстер спиртным не увлекался. Рюмочку-другую по светлым праздникам, не более того. Но с хорошими людьми, да под интересные рассказы, как-то само собой вышло. И нашего правдолюба в итоге повезли домой в состоянии "давай споем" и с твердым убеждением, что выпало ему наконец-таки служить при нормальном начальнике.
Когда несколько дней спустя Фризель поручил Стоцкому встретить и обустроить прибывающих в Томск инженеров Чайковского и Штукенберга с семьями, полицмейстер уже знал, как нужно отвечать на расспросы приезжих. А гости, приятно удивленные качеством предоставляемых им внаем квартир в новеньком доходном доме, любопытства своего не стеснялись.
Дом, первый из двух заложенных Гинтаром, наконец достроили. И даже частично уже заселили. Один флигель полностью забронировал Менделеев для ученых. Квартиры там оставались пустыми, что вызывало раздражение господ чиновников и скандалы их жен, которым пришлось ждать сдачи второго строения. Неожиданно стоквартирный дом оказался слишком маленьким для всех желающих. Ладно хотя бы верхний, считающийся непрестижным, этаж никто не делил. Там нанятый фондом комендант, отставной военный, устроил настоящее общежитие для самых младших, что подразумевает самых бедных, служащих губернского правления. Писари, журналисты и посыльные жили там по пять, а то и по шесть человек в комнате, но никто не жаловался. Плата оказалась ниже среднегородской чуть ли не в два раза.
Второй дом застеклили после Рождества и начали внутреннюю отделку. Строился он по тому же самому проекту – три этажа, сто квартир, но заявок у Гинтара уже набралось чуть ли не четыре сотни. Все тщательно взвесив и подсчитав, мой бывший слуга выкупил у города еще два участка. Один – на деньги фонда, другой – на личные средства. И всю зиму активно скупал строительные материалы. Тем же самым занимались еще Менделеев – для здания томских технологических лабораторий, и Тецков с Тюфиным – для речного порта. Владельцы кирпичных заводиков потирали руки, подсчитывая прибыли, и хихикали, наблюдая "битвы" покупателей за каждую следующую партию. Это они еще не знали, что к осени должны быть готовы здания обоих банков – нашего с Асташевыми и государственного, а также два правления: томских железных заводов и Западно-Сибирской железной дороги. Были бы у меня свободные средства для инвестирования, я бы тоже кирпичный завод организовал.
Гинтар еще похвастался, что успел до начала строительного ажиотажа выкупить половину доли стекольного завода Исаева. Целых две тысячи серебром отвалил. Откуда он только деньги берет? Неужели всю жизнь копил? Или компаньона нашел? Еще и новые цеха пристраивает, сразу с паровой машиной. Заказов на стекло много стало, да еще Куперштох из Каинска банки заказал. Пока немного, на пробу. Всего тысячу. Хочет образцы в Туркестан отвезти, тамошним военным интендантам показать. Слышал будто бы, что там от плохой еды солдатики животами сильно маются.
Миша рассказал, что в губернскую столицу стали съезжаться строительные артели со всей округи. И заявки на поставку стройматериалов стали подавать хозяева бердских, мариинских и колыванских предприятий. Рейсы пароходов расписаны чуть ли не по часам до самого ледостава. Чаеторговцы, прежде заполнявшие баржи целыми горами товаров, теперь бегают за пароходовладельцами, выпрашивают тягачи до Ирбита. Дмитрий Иванович под такое дело заказал еще одно судно на английских верфях в Тюмени, но, когда его построят, одному господу известно. Пока Тецкову даже аванс заплатить не с чего…