Каким-то хитрым приемом он вывернул из кулака револьвер и нырнул обратно в вонючую мглу. Из-за глухого забора выпрыгивали какие-то люди. В нашу сторону мчались сразу два или три экипажа. Шум, гам, суета. Доктор со своим неизменным саквояжем…
Промелькнул длинный и худой Варежка. Миша Карбышев стянул с меня пальто и тушил тлеющую ткань. Полусонный Кретковский приглушенно каркал, размахивал руками. И заполошенный, надрывный, чуть ли не панический женский вопль:
– В батюшку начальника нашего стреляли!!! Ой, что делается-то!!!
Глава 8
Логистика
Дано: комиссионерство сибирского буксирного пароходства распоряжается шестью кораблями и тринадцатью баржами. У торгового дома Тюфиных – еще три парохода и четыре баржи. Из девяти судов на трех установлены слабые тридцатисильные двигатели, и по Оби против течения больше одной баржи они не потянут. Только два из девяти смогут буксировать три. Остальные – две.
Требуется перевезти две с половиной тысячи человек из Томска и тысячу двести из Колывани – до Бийска. Почти все обременены скарбом, скотом и лошадьми. Из опыта прошлогодней экспедиции я уже знал, что в таких условиях больше полутора сотен человек на одну баржу не вмещается, а путь в одну сторону занимает около трех недель. Навигацию в этом году планировали открыть раньше обычного, первого мая, но к концу июня большая часть кораблей должна стоять на погрузке в Черемошниках. Иначе Тецков с товарищами и Тюфины начали бы нести убытки.
Спрашивается: как мне перевезти переселенцев и не разорить владельцев пароходов? Они и так на выросшую вдоль берегов гору кяхтинских товаров с тоской смотрели. Еще бы! Там одного чая было с полмиллиона пудов, а это, по нынешним расценкам на транспортные перевозки, не меньше четырехсот тысяч серебром. Да два раза по столько грузов в Тюмени к отправке в Томск ждало. На одну баржу в среднем чуть больше пятидесяти тысяч пудов вмещается…
Ах да, забыл сказать! У рек Сибири тоже есть свой жизненный цикл. В течение одного лета они несколько раз то мелеют до неприличия, то наполняются водой до опасных для прибрежных жителей уровней. Весной, конечно, паводок. По высокой воде корабли могут зайти в те речушки, куда в иное время и на байдарке не заплыть.
Потом, примерно к середине лета, все реки мелеют. Из-за плохо изученных фарватеров становится опасно плавать даже по Оби. Капитаны осторожничают. Ждут, когда начнут таять ледники Алтая и уровень рек вновь поднимется.
К сентябрю горная вода уходит, но с началом ноября, с осенними дождями, начинается самый короткий из благоприятных периодов навигации. Тут уж наоборот – выжимают из машин все, что только возможно. Бывали случаи, когда суда зазевавшихся корабелов вмерзали в лед вместе с баржами…
Речка Тура, на берегах которой стоит Тюмень, невелика, а Ирбитская Ница и того меньше. И если по Туре в принципе можно осторожненько ходить и низкой водой, то по Нице – только на высокой. Это значит, что по-хорошему скопившиеся вдоль Томи грузы следовало бы вывезти в Тюмень вперед моих переселенцев. Однако же я плохо себе представляю, эпидемии каких болезней могут начаться летом во временных лагерях, где стали бы ждать отправки тысячи людей. Врачей даже спрашивать страшно. Дизентерия, холера, чума. Я уж не говорю о банальной оспе, о которой в мое время никто уже и не вспоминал.
Можно, конечно, отправить часть переселенцев – хотя бы казаков с семьями – на юг пешим ходом. Но тогда они добрались бы до Бийска в лучшем случае к осени. И пришлось бы устраивать там их на зимовку. А значит – кормить, поить и занимать каким-нибудь делом прорву народа.
Да и не в казаках главная проблема. И даже не в ссыльных поляках, заваливших канцелярию правления прошениями о предоставлении земельных наделов. Этих-то как раз несложно было бы расселить на свободных участках Каинского, Томского и Мариинского округов. Губернский землемер Михаил Силантьевич Скоробогатов записку подготовил с картой-приложением, согласно которой только в этих трех округах можно разместить не менее ста пятидесяти тысяч семей! С выделением пятнадцати десятин земли каждой, разумеется. Указ Министерства государственных имуществ от 1843 года никто так и не отменил.
Но это значило отсрочить колонизацию очень важных в военно-политическом плане территорий на юге Алтая. Да и в столице могли не понять моих проблем. Зачем, спрашивается, пыль поднимал? Зачем с прожектами отделения Чуйской степи от кабинетских земель по инстанциям бегал? Куда ни кинь – всюду клин…
Но самым важным на тот момент было как можно быстрее убрать из Томска Потанина с компанией. Особенно после этих шашковских лекций. Устроили мне тут, понимаешь, цирк с конями. Мой сравнительно консервативный город прямо-таки на уши встал. Я в казачьем полку и в городовом батальоне казарменное положение ввел.
Кстати сказать, мое назначение командиром 11-го Томского линейного батальона получило неожиданное продолжение. Восемнадцатого марта государь повелел это подразделение вывести из подчинения командующего Западно-Сибирским военным округом, с переводом в корпус внутренней стражи Министерства внутренних дел. И, соответственно, официально подтвердил мое над ним командование как старшего в краю чиновника МВД. Правда, и название пришлось изменить. Теперь мои пехотинцы стали называться 51-м Томским губернским батальоном. Самым же забавным довеском к этой новости стало то, что тот самый, прежде подконтрольный горной администрации 10-й Барнаульский линейный батальон этим же повелением стал Алтайским горнозаводским батальоном. И тоже был переведен в корпус. А так как чиновники АГО к МВД отношения никакого не имели, то и это подразделение перешло под мое командование. Больше в губернии серьезных воинских частей вообще не было. Я нежданно-негаданно стал обладателем настоящей армии.
Но это так, к слову пришлось… Я же о лекциях начал…
Самым большим помещением для публичных мероприятий в Томске был зал городского собрания в бывшем особняке золотопромышленника Попова. Вот там Шашков и занимался своим словоблудием. Нет, начиналось все вполне прилично. Первые два вечера во всяком случае. Пока речь шла об истории завоевания и первичного освоения Сибири. Многое и для меня, внимательно изучившего конспекты, оказалось новостью. Хотя бы, например, то, что, как оказалось, черные татары, издревле живущие в окрестностях Кузнецка, задолго до русских занимались металлургией. И о богатейших рудах знали, и железо неплохое выплавляли.
Я посчитал полезным, что такие сведения дойдут до ушей обывателей. И особенно до тех молодых ученых, которые рискнули приехать в Томск работать в моих лабораториях. Чтобы знали, что не на пустое и совершенно дикое место ехали. Что и у нас есть богатая история…
А вот на третьей же лекции Серафим Серафимович вдруг решил коснуться нравов старого сибирского чиновничества. Произвол, взяточничество, казнокрадство и открытое игнорирование имперских законов. С примерами, едрешкин корень, и фамилиями. Лекция еще закончиться не успела, а ко мне уже прибежали доброхоты. Жаловаться. Пришлось вызывать Шашкова к себе. А чтобы снять с себя любые подозрения в причастности к этому непотребству, еще и представителя жандармов, полицмейстера и Варежку попросил присутствовать. Не то чтобы я был сильно против таких разоблачений. Просто к таким делам всегда нужно весьма осторожно подходить. Желательно с документально подтвержденной доказательной базой. А то огульно обвинить всех подряд любой может. От этого порядка больше не станет, а престиж администрации может пострадать.
– Первое, сударь! – грозно прорычал я, когда два дюжих казака ввели лектора в кабинет. – Не находите ли вы, культурный и, смею надеяться, образованный человек! Не побоюсь этого слова – интеллигент! Что обвинение господ государевых, служащих в иной губернии, – это подло? Что ж вы им в глаза там, у себя в Красноярске, этакого не говорите?
Двери в приемную остались открытыми. Это я так распорядился. Знал, что с Шашковым непременно притащатся его кураторы – Потанин с Ядринцовым и Колосовым. И говорил я большей частью для них. Сам же лектор мне и при первой нашей встрече не понравился. Он, как говаривал дон Карлеоне, не сицилиец. Не было в нем чего-то такого… Крепкого. Внутреннего стержня, что ли. Вот в моих областниках – был. А в этом красноярском болтуне – нет.
– Боитесь? – гаркнул я, едва Серафим открыл рот для оправданий. – Тявкать явились исподтишка сюда, ко мне? Нет уж! Не позволю! Имейте отвагу говорить в лицо! Что? У меня в губернии воры перевелись? Казнокрады и взяточники? Взялись помогать, так помогайте, а не… А вы, господа, – обращаюсь теперь к приглашенным гостям, – фиксируйте. Записывайте. И дознание сразу… Так сказать, по горячим следам. Будем ловить и наказывать. На берегах Великого океана тоже должен кто-то служить, вот и поедут… И еще! С вас, милейший Серафим Серафимович, список. Кто, когда, где и сколько. Откуда известия до вас дошли. Кто подтвердить ваши обвинения способен. Чтобы нашим… правоохранительным органам не с пустого места начинать! Отправляйтесь немедля. К утру все должно быть готово. Вам все ясно, Ириней Михайлович?
– Точно так, ваше превосходительство! – Варежка с горящими от предвкушения новых расследований глазами лихо щелкнул каблуками. – Следующим же утром. Согласно донесениям господина Шашкова.
– Эм… ваше превосходительство? – нерешительно и даже как-то тоскливо поинтересовался лектор. – А ежели эти… Гм… подозреваемые… не в вашем, ваше превосходительство, подчинении?
– Это вы на горных начальников, что ли, намекаете? – снова рычу. Что за бестолочь! О моей взаимной "любви" с Фрезе уже каждая собака от Урала до Владивостока знает. – Так вы пишите. Пишите! Бумага, она, знаете ли, все стерпит. А мы передадим по инстанциям. И не нужно благодарить. Это наш долг!
На лице Шашкова легко читалось, что благодарить он и не собирался. Еще бы! Легким движением губернаторской руки из благородного разоблачителя превратиться в рядового кляузника…
Я думал, на этом чудачества доморощенных революционеров и закончатся, но нет. На последней, пятой лекции, куда меня за каким-то дьяволом принесло, эти неуемные нигилисты устроили самый настоящий флеш-моб. И организатором всего этого непотребства совершенно неожиданно стал самый, как мне казалось, здравомыслящий человек из потанинского кружка – Евгений Яковлевич Колосов.
Колосов был выпускником того же Сибирского кадетского корпуса, что и Потанин. Только окончил его лет этак на семь или восемь позже. Мой Карбышев в бытность свою учащимся этого же самого военного училища, кстати, тоже застал бравого новоявленного фельдфебеля Колосова, высочайшим приказом произведенного в прапорщики. После выпуска шесть лет служил в Забайкалье в артиллерийских батареях линейного казачьего войска. Пока в начале шестидесятых его не направили в Санкт-Петербург, в Николаевскую академию Генерального штаба.
И ведь вот в чем ирония судьбы. Не отличился бы по службе, не выделился бы сноровкой и способностями – не поехал бы в столицу. Не принял бы участие в деятельности сибирского землячества – не заразился бы этой иллюзией общественной жизни. Служил бы честно, глядишь, и до генерала бы дослужился.
Но случилось то, что случилось. Поручик попросил отставки "по семейным обстоятельствам" и, конечно, ее получил. Какое-то время служил на прииске в Забайкалье. Переехал в "просвещенный" Томск. Решив пропагандировать "политические идеи и рационализм", открыл небольшую частную школу с обширной библиотекой при ней. И на почве общей для них любви к книгам подружился с Кузнецовым – редактором неофициального приложения к "Губернским ведомостям". А тут как раз и Потанин с Ядринцовым явились не запылились…
Рационализм я полностью поддерживаю, а пропаганду недолюбливаю. Но что эти люди знают о пропаганде? Так что какой-либо угрозы в деятельности Евгения Яковлевича я не нашел. И был не против того, чтобы молодой Ядринцов привлек поручика в отставке к работе в Обществе грамотности.
Это я потом узнал, что мои нигилисты сговорились превратить последнюю лекцию в демонстрацию. У Колосова были знакомцы среди семинаристов, которые снабжались у него книжками для чтения вне занятий. Он и пришел на лекцию Шашкова с целым отрядом молодых людей.
В зале благородного собрания один угол был занят эстрадой для оркестра. Поручик встал у перил так, чтобы видеть весь зал, часть семинаристов держал возле себя, других же расставил вдоль стен зала по всей его длине. Они должны были смотреть на своего вожака и подхватывать его аплодисменты. Участники "заговора" заранее ознакомились с содержанием последней лекции, в ней, между прочим, шла речь о необходимости открытия сибирского университета. Тут выделялась одна лишь фраза: "Нам нужен университет!" Эту-то фразу решено было превратить в мятежный выкрик.
В назначенный час зал был битком набит публикой; боковые проходы заняты молодежью, в том числе учеными и их помощниками из местных. Появление лектора по обыкновению встретили громом рукоплесканий. Официально никакого чиновника к нему для контроля приставлено не было, но председатель казенной палаты, коллежский советник Михаил Алексеевич Гиляров, как представитель того самого "старого чиновничества", с несколькими седоголовыми соратниками придвинули свои стулья вплотную к кафедре. Я расположился на, так сказать, галерке. В самом последнем ряду, чтобы хорошо все слышать, но не смущать своим присутствием слушателей.
Лекция началась. Когда из уст лектора вылетала какая-нибудь особенно дерзкая фраза, чиновники приподнимались со своих кресел, стараясь разглядеть, не рукописная ли тетрадь у него в руках. Когда лектор произнес ожидаемые слова, Колосов прямо с эстрады крикнул: "Нам нужен университет!" Семинаристы, стоявшие около стен, подхватили клич, и вот вся аудитория дружно и громко скандирует: "Нам нужен университет!"
Шашков закончил свою последнюю речь огненной цитатой из статьи профессора истории Казанского университета Афанасия Щапова:
– Про новгородцев летопись постоянно говорит: "Взвониша вече, всташа и идоша…" Да, нам нужно снова возбудить, развить в себе посредством мирской сходчивости, совещательности и инициативы тот энергический, деятельный, живой дух любви, света и соединения, с которым в смутное время междуцарствия предки наши, живя миром, сходились единодушно, решительно, энергически на мирские сходы, на областные земские советы, все вместе – и бояре, и гости или купцы, и посадские, и волостные мирские люди, крестьяне, и думали думу крепко всею своею землею и решали земское дело. Нам нужен снова такой же мировой дух любви, совета и соединения, с каким тогда русские земские люди дружно, живо переписывались между собой, сошлись на сход в Москву и составили земский собор… Нам нужны такие же новые мирские земские советы и такой же новый великий земский собор…
– И что вы с ним станете делать? – громко поинтересовался я, вставая и отправляясь к кафедре. – Тогда-то, если мне не изменяет память, все для выборов достойнейшего на царствие собрались. А теперь что? Слава господу, государь наш, его императорское величество Александр Николаевич, жив и пребывает в здравии. Государь цесаревич – тоже. Ну представьте на миг… – Я вышел к кафедре, неотрывно разглядывая неуверенно мнущегося лектора. – Попробуйте себе представить. Собрали вы этот ваш собор. Великий, едрешкин корень. Дальше-то что делать станете? А? Отвечать!
– Ваше превосходительство, – промямлил Шашков, пряча глаза, – я не знал, что вы тоже здесь.
– Это не ответ. Извольте ответить на мой вопрос, сударь!
– Дык уж поди-кась найдется, чем собору заняться! – выкрикнул кто-то из зала.
– Водку пить и беспорядки устраивать – вот что найдется, – пробасил Гиляров.
– Один, прости господи, дурак что-то сболтнул, не подумав, – кивнул я коллежскому советнику. Ссориться с главным бухгалтером губернии, да еще поставленным в Томске прямым распоряжением Рейтерна, мне совсем не хотелось. – Другие – рады стараться. Понесли по России-матушке…
Заметив, как Колосов открывает рот, наверняка чтобы возразить, я заторопился его перебить. Мало ли что он в запале выкрикнул бы. А мне потом его что, к суду за подстрекательство к бунту?
– Или вы бунтовать тут мне вздумали? Кричали чуть ли не хором. Университет им нужен. Я даже обрадовался было. Думал, в кои-то веки нашлись люди, что дело станут делать, а не только языком трепать. Думал, подсказать, чтобы прямо сейчас, прямо здесь составили общее прошение на имя государя об учреждении императорского Томского университета. И что я слышу? Университет уже не нужен?! Теперь вам собор всероссийский подавай?! Потом что? Владычицей морскою захотите стать? Так я вам вмиг устрою разбитое… гм… корыто!
Каюсь, ждал аплодисментов. Не дождался. Зал притих, видимо, напуганный или уж по крайней мере ошеломленный моим напором.
– Вы меня, господа, разочаровали. Вот этой вашей несерьезностью, детскостью. Кричалки тут устроили. Лозунги. А потрудился кто-нибудь прожект университета составить? Сметы на устройство? С купцами нашими просвещенными, с меценатами известными кто-нибудь догадался поговорить? Вам нужно, и все! А трудиться? Трудиться кто будет? Золотая рыбка? Или опять губернское правление?
– Кто ж еще! – Воздух от голоса Гилярова загудел, завибрировал. – Неужто эти недоросли что-то путное сделать сумеют!
– А вот это мы сейчас и выясним, уважаемый Михаил Алексеевич, – улыбнулся я старому чиновнику и тут же скомандовал притихшей публике: – А ну! Немедленно! Выбрали председателя и организовали Сибирское университетское общество. И работу распределите непременно! Кто, что и, главное, когда должно быть готово. Как прошение на государево имя будет написано, как прожект составите и потребные средства сочтете – добро пожаловать ко мне. – Ткнул пальцем в Шашкова: – Вам понятно мое распоряжение? – Перевел палец на Колосова: – Я вас спрашиваю!
– Так точно, ваше превосходительство! – радостно скалясь, отрапортовал поручик в отставке. – Будет исполнено, ваше превосходительство!
В том, что они попытаются, я нисколько не сомневался. Что у них получится – мог себе представить. По себе знал, как это непросто – составить правильные бумаги. Верно все рассчитать и подобрать нужные слова, чтобы донести до искушенных подобными прожектами господ свою мысль. Тешил себя надеждой, что молодежь помучается, наспорится до тумаков и водки и либо притихнет на время, либо прибежит за помощью.
Оба варианта меня устраивали. Хотя, конечно, второй предпочтительнее. Можно было бы под предлогом обучения пристроить этих энергичных и неспокойных начинающих деятелей к своим делам. В конце концов сколько можно все тянуть самому!
Проект прошения на высочайшее имя лежал у меня на столе, мирно соседствуя с кофейным прибором и горкой ароматных, пахнущих корицей и сдобой булочек. Только ни читать творчество засидевшихся до первых петухов энтузиастов, ни наслаждаться завтраком желания не было. Потому что Миша вместе с бумагами принес известие, что в приемной меня дожидаются старейшие, считающие себя авторитетнейшими, чиновники моей администрации во главе с Гиляровым. Настроены они были весьма решительно и даже озаботились вооружиться каким-то документом.