Мистер Мак-Кинли на коленях у ее ног: собирает рассыпавшиеся по тротуару мелочи своей дамы.
Диктор. Не зевай, Мак-Кинли, ключ от двери лежит прямо под тобой… нет, ступенькой ниже. Временно наступи на него ногой, пригодится. Так… ура, сдвинулись наконец! Шепни ей понежнее "спокойной ночи", обожги ее жарким взором на прощание!
Следует корректный мужской поклон в ответ на воздушный, несколько затянутый жеманный поцелуй Шамуэй. Она уходит, печально оглядываясь.
Оставшись в одиночестве, м-р Мак-Кинли роняет перчатку, чтобы иметь предлог, не вызывая подозрений со стороны возможного наблюдателя, нагнуться за роковым ключом. Некоторое время затем он стоит с почтительно поднятой головой и без шляпы, устремив взор на этаж своей дамы.
Диктор. Ладно, сматывайся к черту, артист… Чего доброго, ее компаньонка заприметит твое лицо. Теперь пора подумать и о топоре!
Надпись: В ту же ночь…
По дороге домой он мимоходом, как бы по рассеянности, остановился у знакомой витрины с разложенными там топорами, тесаками, косарями и другими надежными инструментами для убоя и разделки туш.
Надпись: В ту же ночь…
Перед тем как лечь в кровать, уже раздетый, м-р Мак-Кинли тщательно пересчитывает оставшуюся в карманах наличность. Раздумчиво поглядывая на мигающую в окне рекламную иллюминацию сальваториев, он припоминает дневные расходы, потом переправляет записанную на дверном косяке оставшуюся сумму сбережений - 930 на 792.
Надпись: В ту же ночь…
Он спит, и ему опять снятся охваченные пламенем деревья, бегущие солдаты, вокзалы в пору эвакуации, убитые с затоптанными лицами, и еще дети, дети… заплаканные малютки везде. Проснувшись, он сидит впотьмах, вслушиваясь в жалкий и тянущий за душу неизвестного происхождения детский плач.
Диктор. В общем, выпала хлопотливая неделя: до заключительной развязки времени оставалось в обрез - подкопить мужества и обзавестись кое-каким необходимым для задуманного предприятия инвентарем…
Тот же облюбованный железо-скобяной магазин, и в нем стенд со всевозможными мясницкими приборами. М-р Мак-Кинли пропускает все это через свои руки, выбирая топор поухватистей, даже, пользуясь отсутствием свидетелей, прикинул один под мышку. Нерешительность: может быть, взять вон тот, удобный, исторически испытанный стилет из арсенала староанглийских подкалывателей? Нет, топор верней! Когда поднял глаза, на него посматривает сбоку чрезвычайно проницательный приказчик.
Продавец. Боитесь, что несколько тяжеловат? А попробуйте еще вот этот, вскиньте на руку!
Мак-Кинли. Мне хотелось бы что-нибудь полегче, но вместе с тем…
Продавец. Зато наша сталь высшей марки, без износу: никакая кость не устоит. (Иронически.) Если угодно, в подвале у нас найдется пробный чурбак для подобных вам скептических покупателей…
Диктор. В непогожие вечера наш герой занимался холостяцким шитьем на досуге, приспособляя сезонную одежду к потребностям текущего дня.
Вечер и дождик в окне. Сидя на кровати по-портняжьи, с поджатой ногой, машинально посасывая то и дело прокалываемый палец, м-р Мак-Кинли производит какую-то перешивку в своем пальто. Для надежности в ход пущена особо толстая нитка, почти дратва. Нет, портной из вас, м-р Мак-Кинли, никогда не получится! С непривычки грубая, почти кулевая игла трудно входит в толстый драп, приходится протаскивать ее плоскогубцами. Крупным планом видно все рабочее поле: м-р Мак-Кинли прикрепляет к подкладке у плечевого шва широкую тряпичную петлю. Затем, с помощью надетой на лампу картонной коробки убавив свет, предусмотрительно став спиной к объективу, м-р Мак-Кинли примеряет что-то в углу, затем снова терпеливо шьет, машинально высвистывая мелодию мечты.
Девчоночий голосок окликает его из-за двери.
Девочка. Мама спрашивает у вас, мистер Мак-Кинли, не надо ли помочь вам? У нее нашлась игла потоньше.
Мак-Кинли. Спасибо, маленькая, я уже пришил свою пуговицу!
Девочка. У вас такая толстая пуговица?
Мак-Кинли. Нет, но очень ценная, и я боюсь ее потерять!
Наконец непривычное дельце совсем улажено. М-р Мак-Кинли примеряет пальто и все так же, украдкой от объектива и замочной скважины, вправляет в петлю под мышкой какой-то неудобный продолговатый предмет. Затем - пример странностей человеческого поведения наедине с собой: м-р Мак-Кинли застегивается, извлекает зачем-то из короба в углу, верно, от отца сохранившийся черный котелок и в этой необъяснимой маскировке не подходит, а скорее как-то сбоку вдвигается в доступное нам поле большого поясного зеркала. При этом задетая ногой за шнур лампа со стеклянным дребезгом, десятикратно усиленным в воображении, разбивается о пол. О, теперь уж не до нее! Освещенный подрагивающим рекламным светом из окна: мрак-свет-мрак, м-р Мак-Кинли с головою на бочок глядит на нас из черноты зеркальной рамы, и, возможно, это наиболее страшный момент в предполагаемом фильме.
По припухлому бугорку возле подмышки слева угадывается обушок спрятанного орудия, которым в конце недели будет распахнута наконец желанная дверь в будущее.
Когда, вот также под вечерок однажды, м-р Мак-Кинли двинулся наконец привести в исполнение свой план, все это, столь чудовищное вначале, имело теперь вполне обжитой вид, даже вызывало несколько легкомысленный отклик у подсматривавших за ним соседей.
Чувствуя на себе чужие глаза, м-р Мак-Кинли, как всегда, несколько торопится, спускаясь по лестнице.
Диктор. Теперь уж не спешите, мистер Мак-Кинли, не навлекайте на себя лишних подозрений. Шагайте спокойно и торжественно… ну как если бы на банкет к шефу по случаю юбилея или… мало ли там куда ходят солидные мужчины ваших лет!
И вот м-р Мак-Кинли приметно замедляет походку.
- И не старайтесь прятать этот предательский выступ у подмышки. В вашем возрасте самая статная мужская фигура имеет свойство несколько портиться - в уплату за уважение, достаток и покой!
Двери в этажах приоткрываются тотчас по проходе злосчастного холостяка, и вот уже между этажами в пролете лестницы происходит оживленное, громким шепотом обсуждение невероятного происшествия.
Перекличка жильцов:
- Видали, как вырядился? Чистый индюк! Свататься пошел.
- Пришла очередь и за нашим праведником!
- Да, бедняжка, не иначе как прямиком направился в свой капканчик.
- Вот бы на приманку-то посмотреть… Святые обожают худеньких: худенькие - не так грешно!
- А пойдем полюбуемся, если время есть…
Мак-Кинли отправляется по теперь уже ему и нам известному адресу, но сперва, кажется, он нарочно кружит, делает петли по всем правилам конспирации, пока на глухой, безлюдной улице не удостоверяется наконец, что он предоставлен самому себе.
Тем временем наступил вечер, а в пустынном районе у м-с Шамуэй гораздо ранее, чем в других местах, наступает затишье. Пора было бы, пожалуй, и к делу приступать, но м-р Мак-Кинли медлит, потому что идет туда странным кружным путем сомнений и колебаний не приспособленного к такому акту человека.
Отрывочные, противоречивые и вперебой мелодии сопровождают его скитания, как и мысли. Боже, какой это громадный город, если брести наугад! В самом деле, судя по медлительным стрелкам всех встречных циферблатов - церковной колокольни, вокзала и вот здесь, прямо под рукавом, - время в нем практически до безумия бесконечно, если не тратить его особо крупными купюрами.
Иногда Мак-Кинли останавливается в самых неожиданных местах, даже среди шумного движения улицы, и тогда происходит беглый диалог с совестью, со здравым смыслом или с кем-то повыше, пока прикосновение полицейского либо осатанелый автомобильный гудок не возвратят его к действительности.
Диктор. А может быть, и впрямь не стоит, Мак-Кинли?.. Не поискать ли более подходящее взамен?
Мак-Кинли. А что… боишься - бог? Я и сам все время думаю о том же… Надо полагать, он разберется в моих обстоятельствах!
Диктор. Не в этом дело: на худой конец отвернется, будто не заметил, как он обычно поступает при всех очевидных непорядках на земле. Тут другое.
Мак-Кинли. Значит, тебе жаль старуху… или что?
Диктор. Да нет, как раз и старуха для твоей цели первый сорт, но… пока строговато на этот счет, а, как правило, такие грешки непременно раскрываются в конце концов, и можно вместо сальватория, черт его побери, попасть в тюремный крематорий.
Мак-Кинли. Ты, кажется, намекаешь, что следует отложить?.. Надолго?
Диктор. О, навсегда, дорогой Мак-Кинли! Лучше выпей себе большую рюмочку на сон грядущий, и пусть над тобою исполнится судьба большинства. Да и на кой черт они тебе в конце концов - вольному гражданину свободной страны малютки, хлопоты, тревоги… (совсем вкрадчиво) да и самая эта хлопотливая жизнь зачем?
Надоумясь, м-р Мак-Кинли заходит в шумный бар и, сквозь толпу протолкавшись к стойке, продолжая ту же мысленную беседу, жестом заказывает себе нечто среднего размера в подкрепление духа.
Диктор. И вообще насчет крови… Ее и с рук-то до конца не смоешь, а уж если счастье ею пропитается…
Мак-Кинли (вслух). Я и сам про нее все думаю… кровь. Но покажи мне туда другую дверь!.. И почему медленно можно, а сразу - нет?
Он бросает бармену монету и уходит, забывая про оплаченное питье. Двое рабочего вида, соседи по стойке, молча переглядываются после последней реплики незнакомца.
- Слыхал?.. Видно, не в себе. Чего-нибудь натворит в эту ночь.
- Придется приглядеть за ним. Как у тебя со временем?
- Пошли…
Двое отправляются по пустой улице за Мак-Кинли, каждое, чем-то алогичное движение которого подтверждает их подозрения. Слежка проходит удачно, пока внезапно, из-за угла, не появляется до ослепительности красивая, необычная в каждой подробности своей ночная девица. Она проходит мимо почти впритирку, опаляя взором, такая искусительная, что добровольные сыщики околдованно провожают ее глазами до ближайшего перекрестка, - когда же вспомнили про Мак-Кинли, того и след простыл.
Снова один в поисках решимости м-р Мак-Кинли бредет по городу - поразительные картинки ночи попадаются ему по дороге. Вот насквозь промокшая в непогоде, оплывшая от дряхлости старуха-газетчица неопрятно, руками и с расстеленной на коленях бумажки ужинает на своей скамеечке, под сенью кричащих, с голыми девками, журнальных обложек. Вот проехала тюремная автокарета с качающейся головой узника или жандарма в решетчатом окне. Вот у витринки ночного варьете подросток с руками по локоть в карманах разглядывает выставку образцово совратительных красоток. И снова мимо Мак-Кинли дважды и, как ни странно, в одну и ту же сторону, проходит давешняя, зловеще развеселая, в фантастическом наряде, ночная девица.
А то еще м-р Мак-Кинли, опершись о перила набережной, наблюдает цветные огни плывущей по реке самоходной баржи. Вот, свесясь за ограду виадука, он бессознательно считает цистерны проходящего под ним длинного товарного состава.
- Каждый имеет право на счастье в своей неповторимой жизни… - куда-то в последний клуб пара роняет Мак-Кинли.
Диктор. Но ты собираешься добывать его самовольно… в свободном обществе, где и без того все направлено к этой цели… правда, с соблюдением разумной очередности. Не бойся, твое страдание не пропадает: не оплаченное на этом свете заносится на наш текущий счет там.
Мак-Кинли. Значит, добро состоит в примирении со злодейством?
Диктор. Ну, знаешь, поищи себе собеседника посильней. В этой вечной путанице сам черт ногу сломит… Да не он ли и подсунул нам с тобой эту вредную старуху? Помяни мое слово, она еще непременно выкинет какую-нибудь подлую штуку. Черт любит потешаться над бедными.
Мистер Мак-Кинли бредет, не подымая головы, пока глаза не натыкаются на тяжкие, гранитные, во всю ширину взгляда, ступени. Он поднимает голову перед ним храм, ни души вокруг. Неожиданно м-р Мак-Кинли поднимается в этот торжественный и гулкий полумрак; скамьи, алтарь, немногочисленные свечи перед статуей Марии. Он заходит в тень от колонны и понуро опускается на край скамьи.
Мистер Мак-Кинли горбится, отчего виднее становится выпирающий близ лопатки, слева, обушок топора. Так вот куда привели его разногласия с самим собою!
Некоторое время спустя появляется священник. Кто подал ему сигнал о ночном госте? Неслышно и как бы колеблясь, он зигзагами приближается к сидящему Мак-Кинли. Благообразная внешность и ясный взор придают его молодому лицу и фигуре осанку старшинства.
Священник. Я давно слежу за вами. Если вы пришли молиться…
Мак-Кинли (вздрогнув). Я пришел думать.
Священник. Думать в храме - значит просить совет у неба, а вы смотрите вниз, во тьму. Могу ли я помочь вам?
Мак-Кинли (заносчиво). Э, знаете что… вам лучше не ходить со мною в ночной лес, отец!
Священник (с улыбкой). Для тьмы у нас имеется испытанный светильник. Так о чем же ваши недоумения?
Судя по всему, м-ру Мак-Кинли непривычно вести такие разговоры.
Мак-Кинли. Я искал: должно ли зло непременно предшествовать злу или…
Мучительная для м-ра Мак-Кинли пауза.
Священник. Что или? Уточните свои обстоятельства, сын мой, чтобы мне скорее найти вас в ваших потемках.
Диктор. Он стесняется, ваша милость… брякнуть боится что-нибудь неподходящее в таком строгом месте.
Священник. Ничего, откройтесь… Дайте свету войти в вашу душу!
Мак-Кинли (впервые так волнуясь на протяжении фильма). Ладно, вот… Я солдат, прошел сквозь огонь, кровь, любое дерьмо. И я, заметьте, смирный солдат, за мной не числится особых подвигов, но у меня главная медаль… я бы сказал, за кроткое поведение. Я всегда считал, так меня учили: значит, богу нравится, чтобы каждый из-за дерева подстерегал ближнего с дубиной… Но я полагал, что в грозную, последнюю минуту он пощадит детей. Нехорошо, святой отец, что малышам так часто приходится оплачивать зверство старших. И хотя уж давно стало очевидно, куда покатился мир, но я все твердил себе: "Рано, рано, погоди…" Все путался: становится душа злою лишь по совершении зла или от одной мысли о злодействе? И вот я пришел спросить: надо ли непременно ждать и позволить злу убить законное число детей, чтобы затем получить право обезвредить его?
Бесстрастное дотоле лицо священника оживает, зрачки его чернеют, властнее становятся руки, привычные к наслаждению - усмирять разбушевавшиеся стихии…
Священник. Вы имеете в виду зло, происходящее от частных лиц, финансовых корпораций или всей нашей… нередко порицаемой социальной системы в целом, сын мой? О каких именно правах думаете вы?.. и о каких способах предварительного пресечения подразумеваемого зла? (Указав взглядом на Мадонну.) Не будем омрачать святую тишину и пречистый лик произнесением слова, обозначающего кровавое и неправомерное насилие меньшинства. И возьмете ли вы на себя ответственность, даже в ваших нынешних сумерках, безошибочно отличить ложь от истины? И не легче ли для вас доверить суд и возмездие в этом вопросе богу своему и государству?.. Почему вы замолкли?
Диктор (несколько солдатским тоном виноватого смущения). Он думает сейчас, ваше преосвященство, что нынешнее государство соблюдает не мораль, а лишь бухгалтерский расчет да полицейский порядок…
Мак-Кинли (неожиданно страстно). И вообще оно вмешивается лишь по совершении зла. Значит, добро должно слышать детский крик, призыв на помощь - и ждать, терпеливо ждать за дверью, пока не созреет зло?
Священник. Да… иначе ваше добро становится злодеянием! Во всяком случае, кто смеет различать их назначение и присвоить себе высшее знание, которое в полном объеме принадлежит лишь единому существу во вселенной?
Мак-Кинли (раздумчиво подняв на него глаза). Вы полагаете, по крайней мере, он получает наши земные газеты?.. Вот бы узнать, что он думает, к примеру, о водородной бомбе!..
Долгая пауза. Священник стоит с закрытыми глазами.
Священник (холодно и строго). Это вечный наш искуситель мучает вас на сон грядущий. Придите со своим бременем завтра, при солнце: уж ночь…
Мак-Кинли. Э, дорогой отец, завтра у меня хлопотливый день, будет некогда и, может быть, уже бесполезно. (Поднимаясь.) Но, впрочем, мне пора, и вы достаточно убедили меня, святой отец.
Лишь по его уходе священник бросается вслед.
Священник. Остановитесь там, человек, не бегите!.. В чем, в чем я убедил вас?
Священник выбегает на паперть. Мокрый после недавнего дождя, теперь совсем уже осенний ветер тотчас обминает рясу на его длинном сухощавом теле. Поздно, никого нет… Только сверкающую от дальнего фонаря световую дорожку на сырой брусчатой мостовой пересекает все та же, что трижды попадалась м-ру Мак-Кинли, разряженная, с вихляющими бедрами блудница. Все мокро кругом, все шевелится от пронзительного ветра, кроме нее одной. Что-то бесконечно древнее в финикийском разрезе ее глаз, изобилии перстней на пальцах, в громоздкости головного убора. Торжествуя и косясь на священника, прищемив локтем приподнятые, как бы вспенившиеся юбки, она прикрепляет к подвязке высокий, под самое бедро, сквозной чулок.
Священник. Повелеваю тебе, вечный враг, верни мне немедля эту заблудшую душу!
Он, как в заклятии, простирает вперед свою властную руку. Девица медлит с ответом, усмехаясь в знак очевидного равенства.
Дьявол. О, как ты надоел мне, святой отец! Я же и без того уступил тебе очередь… Так чего ж ты чикаешься с ним целый вечер? - раздраженно произносит он сиплым мужским голосом и исчезает с небольшим, допустимым в двадцатом веке дымком.
Отсюда м-р Мак-Кинли уже без задержек направляется к месту заключительного действия, не размахивая руками на ходу вследствие спрятанного под мышкой постороннего режущего предмета. Он даже слегка наклоняется на виражах, его точно несет туда адская воля. Впрочем, временами наш нерешительный убийца останавливается, чтобы прислушаться к шагам ночного полисмена или перезвону башенных курантов. Должен быть налицо весь положенный для подобных происшествий старинный романтический ритуал.
Добродушный, под хмельком, верзила осведомляется у м-ра Мак-Кинли, какая это улица, и вдруг, наполовину отрезвев, шарахается назад от его блуждающего взора. Мало ли на что наткнешься ночью и спьяну в богатом и грешном современном городе!
Наконец-то знакомый дом со старухиным сокровищем. Минуя лифт, м-р Мак-Кинли поднимается на четвертый этаж с паузами не то предосторожности, не то одышки. Прежде чем открыть своим ключом дверь, он, к великой нашей неожиданности, надевает на лицо заправскую маску. В первую очередь надлежит удостовериться в отсутствии компаньонки! Правильно, старуха не лгала: мисс Брэйк в отъезде. Несколько дольше дозволенного м-р Мак-Кинли возится в потемках прихожей: видимо, высвобождает топор. Трещит какой-то шов, и слышно тихое, сквозь зубы, чертыханье. В каждом движении м-ра Мак-Кинли сквозит вопиющая неопытность: как-никак он осуществляет подобную операцию впервые!