Наплевательское молчание миллиардов лишний раз заставляло Совет прислушаться к отчаянным призывам "школы распада". Ее сторонники, жившие в своеобразном фаланстере под Киото, утверждали, что человечество перестает быть единым целым. Да и что сегодня может соединить… даже не народ, а десять или двадцать тысяч человек? Раньше люди делали совместную работу, вынужденно сближала и жизнь в городах. Теперь нет разделения труда - единая техноэнергосфера, подчиненная Великому Помощнику, оставила человеку лишь чистое творчество, - да и города благополучно скончались, кроме памятных и заповедных… Живя в самом глухом углу вновь одичавшей Земли, можно получить какие угодно сведения, предметы, материалы, энергию. Поскольку нормой является созидание, - большинство "нетворцов" попросту вымерло от наркомании и других излишеств, - люди используют свое могущество исключительно в благих целях. Но личность, вырванная из общения, капсулируется: возникает сверхиндивидуализм, нечеловеческая изощренность. Люди - вселенные; люди, каждый из которых думает и говорит на языке, понятном ему одному, и становится, по сути, отдельным биовидом… Ни один аскет - отшельник или индийский садху не были столь отделены от мира, как наш современник, сидящий, допустим, во льдах Гренландии и ставящий там какие - нибудь опыты с расходом триллионов киловатт. Ну разве что выберется в свой любимый ресторанчик на берегу Сены, исторический заповедник Париж, съест там порцию устриц и луковый суп, поболтает с парой - тройкой таких же затосковавших творцов - одиночек (если поймут друг друга), послушает пение видеофантома Мориса Шевалье, завершит обед крепчайшим кофе - разумеется, уже в одной из кофеен Стамбула - Константинополя - и скорее домой, скручивать штопором бытие… Коллективы (кроме временных, ученических) сохраняются только в десантных лагерях да на орбитальных станциях периферии Кругов. Вместе держатся театральные и цирковые труппы, оркестры, некоторые школы художников - но это капли в море. Есть попытки сознательно противостоять распаду: профессиональные цехи и корпорации, клубы, движения (вроде "естественников" или "Второго Ренессанса"), родоплеменные поселки, Большие Дома… Однако их вес в масштабах Кругов Обитания невелик, а грядущее - смутно.
… - Они уже хотя бы выбрали, где поселиться? - спросил Нгале.
Петра все больше раздражало, что коллеги по комиссии пытаются спрятаться за его спину. Бессознательно, но пытаются. Вон какие световые ручьи текут от его нимба к чужим! Сдержавшись, он сказал:
- Выбрали, понятное дело. Для этого гоняли два разведывательных корабля. Координаты у меня записаны: планетка прелесть, просто рай, вроде Аурентины.
- А теперь, значит, заказали ковчег, - не без одобрения кивнул Нгале.
- И ничего мы не сможем с этим поделать! - повысил голос Роже. - Ни - че - го! Надо воскресить вымершего зверя, называемого "общественным мнением" - а как мы этого добьемся? Как раскачаем этих чертовых эгоцент - риков?..
Снова Петр взглянул в окно. Скала над крошечным, в два этажа, под плоской крышей монастырем, ржаво - коричневая, иссеченная трещинами, казалась особенно плотной, резко - вещественной на фоне сизых потусторонних хребтов. Фиолетовой каймой были очерчены миллионнолетние снега. За голыми корявыми соснами ближнего отрога над вишневым морем заката медузами плыли три белых призрачных пика.
Нет, знали ламы, где поселиться, и мы правы, поставив тут дом для собраний комиссии Совета. Хорошо, остро думается на земле Авалокитешвары … И раздражение куда - то уплывает, рассеивается, как отблески снежных медуз при наступлении ночи. Выбрали меня в качестве громоотвода - ладно, пусть так и будет, значит, такова моя роль.
- Есть идея, - сказал Петр.
5
К радости Николь, поездка от речного порта не разбудила Сусанну: девчушка все так же спокойно спала в своем мешке, притороченном за спиной матери.
Николь огляделась. Конь ее стоял на вершине странного, правильно закругленного холма. Холм был покрыт мягкой, не знавшей покоса травой и сидел, будто нарочно насыпанный, среди пологого склона лесистой горы. Гряда, синевшая в предвечернем мареве, подковой охватывала зеленую равнину, где нарезанные квадратами поля сменялись кудрявой шкурой леса и блестели пруды.
Если верить Помощнику, Николь была в пределах владений общины. Оставалось лишь найти хозяек. Заметив далеко внизу движущийся по лугу табун и понадеявшись, что при нем должны быть пастухи, она осторожно тронула Баярда шагом. Направляясь к утоптанному спуску, Николь задержала копя перед зеленым валом: бог знает кем и когда насыпанный, сытой змеей лежал он вокруг холма, и росли на нем особенные махровые гвоздики.
Пришлось дать Баярду шенкеля. Конь с храпом рванулся через насыпь, но вскоре копыта увязли в русле ручья, испуганный Баярд пошел боком, и захныкала проснувшаяся Сусанна.
- Куда торопишься, малышка? - позвал за спиной слишком хорошо знакомый, вяловато - небрежный голос. Когда - то ей очень нравился голос Карла - Хендрика: в нем чудилась сдержанная сила, от этой мужественной хрипотцы просыпалось желание. Позднее она поняла, что Карл - Хендрик кокетничает, позирует… всю жизнь он, мелочный и ленивый человек, носит маску этакого расслабленного супермена. К сожалению, машина, не умеющая ошибаться, определила, что именно он - отец Сусанны…
Да, ее первый сомуж стоял выше по косогору, у опушки дубовой рощи; и Золтан, конечно, вместе с ним, они здорово сдружились за последнее время, Карл - Хендрик совсем подмял горячего, наивного Золтана, развратил его своим цинизмом… а поначалу Николь казалось, что прелесть этой пары именно и состоит в противоположности. Пылкий, юношески - порывистый Золтан и мудрый, уравновешенный Карл - Хендрик.
Оба неторопливо спускались к ней по траве, залитой желтым и белым цветом. Николь обругала себя идиоткой: ведь могла же запретить Великому Помощнику сообщать кому - либо ее маршрут! Эх, не привыкли мы секретничать… Карл - Хендрик согнул перед грудью левую руку и как бы невзначай положил на нее толстый ствол парализатора. Он - конструктор оружия для межзвездных экспедиций! Какая древняя и мрачная профессия - оружейник… Наверное, она кладет печать на личность.
…Парализаторы не вредят живому, они лишь на несколько минут или часов погружают его в каменное оцепенение. Настоящее орудие убийства Великий Помощник не дал бы и поднять. А тут - дело безнадежное. Я попрошу Помощника защитить меня от парализующего луча, они (двое!) попросят не защищать, их совокупный импульс перевесит, Помощник умоет руки… э, ведь можно поступить хитрее: для виду сдаться, позволить увезти себя домой - а там включиться в информсеть и быстренько созвать референдум. Хотя бы региональный. Или еще проще - обратиться к суду корпорации оружейников… Нет. Противно. Унизительно. Прятаться за спину Помощника, в домашнюю ссору вмешивать суды и референдумы - фу!..
- Ну, все, девочка, - побаловались, и хватит! - уже не напрягая связки, с десяти шагов сказал Карл - Хендрик. Золтан казался слегка смущенным, прятал глаза и норовил отстать от сомужа, но тот колючим боковым взглядом возвращал его на место. - Давай - ка, поворачивай домой. Сама поворачивай!..
Он выразительно подкинул дуло парализатора - и вдруг замер.
Снизу извилистой тропой поднимались четыре всадницы в комбинезонах с застежками из вороненой стали. Первая из них остановила коня и властно вскинула руку ладонью вперед, другие слаженно выехали из - за ее спины и стали по сторонам - все, как одна, рослые и угрожающе спокойные. По лицу Карла - Хендрика пронеслось загнанное выражение, затем он снова обрел показную удаль и крикнул:
- Здорово, подруги! Так вы и есть те самые знаменитые амазонки? Наслышан о вас, наслышан!..
- Охотитесь на зайцев? - с несколько зловещей вежливостью спросила передняя женщина. Длинные багряно - рыжие волосы лежали у нее на плечах, челка прикрывала горбатую переносицу. - Для собственного зоопарка или в научных целях?..
- Мы не обязаны отчитываться! - набравшись храбрости и сразу мальчишески порозовев, выкрикнул Золтан. - На Земле нет запретных мест, и если вы хотите поиграть в…
Он запнулся, не находя продолжения. Рыжая сказала все так же улыбаясь, с хищной предупредительностью:
- О нет, мы ни во что не играем! Но если уж на Земле нет запретных мест, то, наверное, нет и людей, лишенных свободы?
- Это наша сожена, и мы хотим вернуть ее домой! - заявил Карл - Хендрик. - Есть еще вопросы?
- Вернуть таким образом? - Амазонка кивнула на парализатор. - Приглашение более чем галантное…
Сусанна, пищавшая до сих пор за спиной Николь, примолкла, видимо, почуяв напряженность момента. Золтан, с пылающим лицом, утирал слезы - от стыда, от злости, от досады… Николь подумала, что могла бы любить его одного… могла бы, если бы он не оказался таким озверелым собственником.
- Вы всерьез думаете, что женщина может быть "вашей" помимо своей воли? - надменно с высоты седла спросила другая всадница, юная блондинка с персиковым румянцем и жестокими губами.
- Вы! - чуть не взвизгнул Карл - Хендрик. - Если уж вы так ратуете за свободу, то почему вмешиваетесь в чужой семейный раздор? Вам не кажется, что вы тем самым ограничиваете свободу двоих во имя каприза одной? Не слишком ли это по - женски?!
- Возможно, - сказала старшая, жестом останавливая готовую вспылить блондинку. - Но свобода вершить насилие - единственная, достойная ущемления… - Затем она спросила, обращаясь к Николь: - Милая, может быть, вы хотите уйти с ними? Если так, то мы оставим вас.
- Ни за что! - мотнула каракулевой головой беглянка. - Лучше пусть они меня всю жизнь держат в параличе!
- Ах ты… - Карл - Хендрик вскинул парализатор, по Золтан вдруг сильно ударил его по руке, и луч ушел в землю, образовав круг поникшей травы - клеймо осени на нежной щеке июля. Первый сомуж, охнув и выронив оружие, схватил второго за шиворот; Золтан с размаху влепил Карлу - Хендрику пощечину…
Ширк! Над головами сомужей светлая полоса прошла по дубовым ветвям, - то сворачивались, показывали изнанку листья. Лист, похожий на маленькую гитару, будто в поисках убежища, прильнул к локтю Николь.
- Хватит, - сказала рыжая амазонка, и все четыре наклонили к дерущимся раструбы стволов. - Не воскрешайте время ярости, столь любезное мужчинам. Убирайтесь вон!
Уходя, Карл - Хендрик не обернулся, а Золтан через плечо бросил умоляющий взгляд на Николь. Но та была занята раскричавшейся Сусанной…
Ее окружили амазонки на высоких, могучих конях.
- Вы от них - или к нам? - задорно спросила рыжая, назвавшаяся Клариндой.
- От них - к вам… - несмело ответила Николь, перетянув на грудь и усердно баюкая заходившуюся воплем дочурку. Тогда Кларинда коснулась лобика Сусанны пальцами, подобными стали в шелковой оболочке, ласково и уверенно погладила девочке веки, и та крепко уснула. Николь счастливо засмеялась и схватила руку Кларинды, чтобы поцеловать, но амазонка не позволила.
- Брось, - сказала она, держа беглянку за плечи и глядя в самую глубь ее оленьих глаз, где еще искрами дрожал испуг. - Ты в краю подлинного равенства - не по праву рождения, но по праву тех, кто рождает.
Они поехали рядом по тропе, все вниз да вниз, к видневшемуся среди посевов селению. Сусанна спала, словно чувствуя вокруг себя добрую и непоколебимую защиту… Десяти минут не прошло, как Николь рассказала новым подругам нехитрую свою историю: жизнь в старозаветной парной семье, деспотичный отец и безвольная мать… растущее год от года желание иначе построить свою судьбу… цепь неудачных увлечений, затем Карл - Хендрик, поначалу страстно влюбленный и бесконечно предупредительный… возвращение Золтана, первой девчоночьей любви Николь… терзания, попытки разорваться между двоими… наконец, встреча втроем и решение создать расширенную семью. Казалось бы, все прекрасно: у нее два ласковых, преданных сомужа, сразу и семья, и компания друзей. Но Карл - Хендрик скоро проявил черствость, стал домашним тираном… более молодой и внушаемый Золтан сделался его копией… то, что было едва терпимо в одном, превратилось в пытку из - за удвоения… и вот, после ужасной, противоестественной сцены, которую Николь не может вспоминать без слез, она схватила малышку, и… Теперь они здесь. Хорошо, что за день до этого Ннколь по какому - то наитию вывела на принтер своего видеокуба очередное воззвание амазонок!
- Многие из нас пришли сюда, оскорбленные мужским зверством, - ответила Кларинда, придерживая рукою низко нависшую ветку тополя и пропуская всех вперед. - Один муж, два мужа; лебединая верность или ежедневная смена партнеров - каждая женщина чувствует, насколько ее антипод грубее сработан, чем она сама… Кстати, что ты умеешь делать?
- Боюсь, что ничего полезного для вас! - сказала Николь, изрядно смущенная этим неожиданным вопросом. - Моя склонность годится для больших орбитальных станций. Мы жили на Кристалл - Ривьере, и я занималась гидропоникой и аэропоникой…
Николь хотела добавить, что она - известный человек в своем искусстве; что ее клубнику, выращенную без земли и воды, в среде питательных газов, велели скопировать Распределителю и подать на стол миллионы людей… но его могло бы прозвучать, как похвальба, и она смолчала.
- Ты очень кстати, - без тени насмешки сказала Кларинда, а блондинка, которую звали Эгле, лукаво добавила:
- У нас у всех вдруг появился интерес к гидропонике - с чего бы это?..
- И еще хорошо, что у тебя девочка! - сказала третья женщина, Аннемари, молчаливая, коренастая, словно борец, с недобрым квадратным лицом.
Николь вздрогнула от этих слов, ее оливковая кожа побледнела; но Кларинда усмехнулась дружески и проговорила с нажимом, точно утверждая некий постулат:
- Мы рады всем детям.
Внизу склона под слоновьими ушами лопухов громко лепетал родник. Изливаясь к подножию горы, он превращался в густо заросшую топь. Копыта зачавкали, проваливаясь… Дальше, за насквозь выгоревшей от молнии ивой, начиналось поле озимых, выбегали навстречу любопытные васильки. Поселок вился к сплошному массиву садов, из которого вставали островерхие крыши и прозрачные купола.
Кларинда звонко скомандовала:
- А ну - ка, рысью… марш!
6
Почти год мы с ней жили душа в душу, и не было между нами ни ссоры, ни едкого слова. Не то, чтобы Гита мне потакала или исполняла каждое мое желание - хотя она и называла себя моим "зеркалом". Чаще бывало даже наоборот: я ловил себя на том, что послушен, как палец. С шуточкой, с поцелуем наставница моя умела направить меня по тому пути, какой считала нужным, и при этом у меня не исчезало щекочущее чувство радости.
Я несколько раз привозил ее в Большой Дом. Родня встречала Брпгиту радушно, тем более, что она могла сразу войти в доверие даже к самому подозрительному человеку. Только бабушка Аустра, не изменяя своей обычной блаженно - просветленной приветливости, заметно лишь для меня отводила взгляд и поджимала губы. Она не слишком одобряла любовное наставничество, считая, что начало интимной жизни должно совпадать с началом подлинной любви, от которой рождаются дети.
Как я и ожидал, однажды на Гиту обрушилась Эва Торопи - она приходится золовкой моей двоюродной сестре Марите. Эва у нас медиевист, знаток рыцарских времен, и ко всему, что случилось после тринадцатого века, относится без восторга… Однажды за обедом, в присутствии целой ветви родственников, Эва с топорной прямотой заявила, что просто не понимает, как можно изгнать из жизни таинство первых ласк, робкого сближения влюбленных и заменить его каким - то профессиональным обучением: "Цинизм, которому нет равных!" В ответ моя Гита, сразу став острой, как бритва, сказала, что все хваленое "таинство" часто сводится ко взаимному мучительству двух сексуальных несмышленышей, а цинизм - это достояние тех, кто не прошел науку любви, не понял высокой одухотворенности Эроса…
Эва в тот раз оказалась прижатой к стенке; больше подобные столкновения не повторялись, дни в Большом Доме мы проводили мирно и безоблачно. Я тоже смог кое - чему научить свою наставницу. Например, она понятия не имела, как в марте собирают березовый сок. Я при ней пробуравил один ствол, вбил в отверстие лоток из расколотой и выскобленной ветки, подставил ведро. Когда ветер стал отклонять струйку - дал соку стекать по длинному сухому стеблю… Все эти мои действия, памятные с младенчества, для Гиты были внове, хотя она многое повидала: успела и на плоту переплыть Тихий океан, и слазить в гипоцентр землетрясения, на сто километров под земную кору, и поработать в ядре Солнца на сборке новой секции двигателя Времени, что было куда опаснее штормов и подвижек магмы… Но затем взялась подражать мне, и скоро мы набрали несколько бутылей сока; впоследствии он забродил, стал хмельным, и мы пили его со льда, из толстых фаянсовых кружек с короной и надписью "1889".
Горны мои, корнеты и тромбоны были Гите малоинтересны, зато охотно научилась она у меня делать из ивовых прутьев дудочки для младших детей Дома. А главное, я привил ей теплое чувство к бесконечно любимому мною двору…
Я, между прочим, тоже не сидел при маминой юбке первые семнадцать лет жизни: как положено воспитаннику учебного города, видел и здорово обветшавшие пирамиды египетские, и молодецкие игры с быком на Крите, и даже снящийся мне по сей день вселенский котел Юпитера - но, право же, не знаю ничего милее и притягательнее нашего двора. На нем всегда, лежит тень одной, а то и нескольких ветвей Дома. Нарочно сделанных дорожек нет - они протоптаны стихийно, многими поколениями в густой траве, и расчищают их, когда идет снег. Летом повсюду зреют крыжовник и смородина, вьются по веревкам цветущие бобы, благоухают мелкие обильные розы. А далее широким кольцом - наши огороды и посевы, фермы, пасеки и рыбные пруды. За ними, с одной стороны, тихая Вента, с другой - лес до самых дюн, которому мы не даем чрезмерно густеть, сохнуть или заболачиваться.
В ночь на Янов день мы с Гитой, как водится, пошли в лес искать цвет папоротника. Найдя заветную полянку среди непролазной гущи орляка, железным стержнем я провел по земле черту вокруг нас, постелил шелковый платок и велел Гите ничего не бояться. Должны мы вытерпеть ужасный вид призраков, которые соберутся сюда к полуночи, не закричать и не убежать - тогда на платок упадет огненный цвет, и нам откроются клады, даже те, которые не засекает видеолокатор на рентгеновской длине волны…
Каюсь, в ту ночь мы призраков проглядели, поскольку были заняты совсем другим; и цветок не упал к нашим ногам, - наверное, обиделись языческие духи на пренебрежение, - зато вместо скучного золота и никому не нужных цветных кристаллов открылись мне иные клады: страстной игры, и саморастворения, и нежнейшей заботы, и таких вещей, для которых не найдены слова…