Я вспомнил такое движение и стал рассказывать майору, что мне привиделось на берегу, пока я наблюдал за морем.
- Майор Кравски? - перебил майор, до этого слушавший меня рассеянно, видно не доверяя моему рассказу. - Кто это? - спросил он у сержанта.
Сержант отрицательно завертел Головой.
- Кто такой майор Кравски? - повторил коротышка для меня.
- Я помню это имя.
- Сержант, свяжи меня с Центром! - недовольна и зло приказал майор.
- Так э - э-э… я говорил, - забормотал сержант, - передатчик…
- Почему до сих пор он не налажен?!., А, впрочем, черт с ним, - голосом спокойнее добавил он, - все одно подлежит ликвидации. - И он снова стал вялым, скис и задвинулся в кресло.
- Сэр, он все о какой - то катастрофе тут говорил, - будто ябедничая, сказал сержант. - Я приемник слушал - а там ничего. А он будто сам видел ядерные взрывы. Это было?..
Майор снова с удивлением посмотрел на моля, потом на сержанта:
- Какие еще взрывы, сержант? - с издевкой переспросил он - Ты что?!.. Чертовщина в мире творится, но она другого порядка. Знаешь, кто прибыл с нами на судне?.. Русские. Они будут наблюдать, как будет производиться ликвидация базы "Печальная вдова".
- Как это - ликвидация? - вырвалось у сержанта. - А я?..
- А вот до тебя мне дела вовсе нет, - отмахнулся майор короткопалой круглой ладошкой. - У меня самого этот рейс и инспекция последние. В отставку выгоняют.
- Да как же так? - Сержант уже не тянулся - размяк, раскис. Челюсть отвисла, он быстро - быстро моргал, будто глаза песком запорошило. - Контракт же…
Майор тяжело поднялся с кресла, придвинулся вплотную к сержанту.
- Какой там, к чертям, контракт, когда в армии идет повальное увольнение. И в первую очередь списывают таких, как мы с тобой… Ну все, все, - успокаивающе похлопал он ладонью по груди сержанта. - И вот еще что, - майор на какое - то мгновение задумался. - Выдай этому, - он глянул на меня, - старую свою форму, только нашивки сдери, и пусть оп вместе с девицами дует на корабль. Не хватало еще русским увидеть здесь офицера атомных войск наших первых союзников. Да, и сдай его медикам.
5
С медотсека на инспекционном судне началась моя долгая госпитальная жизнь.
Судовой врач, длинный, тощий и нескладный, привычный больше резать, причем чаще всего мелкие болячки, вроде фурункулов и флюсов, осматривал меня недолго. Дольше он ворчал на майора, что тот привел к нему "племенного быка", "мордоворота, от которого не то что людям боязно, но и болячкам жутко". Тем не менее майор настоял, чтобы я находился в медотсеке на карантинном режиме.
Я не скучал: почти все время около меня была Дэниз - на нее, понятно, карантин не распространялся. Да и майору и судовому врачу было на руку, чтобы одному зря не тратить время на здорового больного, а другому собрать через Дэниз побольше сведений о странном визитере острова. Дэниз сведений из меня не вытягивала, она без умолку щебетала сама, рассказывала мне о городах, о странах, о людях, какие они бывают. Я был благодарным слушателем и старался запоминать все, о чем она мне говорила.
Однажды, слушая внимательно Дэниз, глядя на ее живое лицо, время от времени вспыхивающее улыбкой, я неожиданно почувствовал в себе какое - то странное напряжение. Это напряжение возрастало. Что - то нужно было делать, вообще, что - то мне нужно было, а я никак не мог понять, что именно. Впервые после моего возрождения я ощутил такое. Было тревожно и как - то неуютно от того, что мне не удавалось понять причину.
- Быстро же ты, малыш, взрослеешь, - сказала Дэниз, заметив мою встревоженность. И я не понял: сказано это было в упрек или в одобрение.
Два раза заглядывал в медотсек сержант и все жаловался на свою судьбу, называя меня почему - то сынком. От него я узнал, что на острове была оставлена лишь взлетная полоса - для заблудившихся самолетов, - а все остальные постройки вместе со всем добром, что в них было, смешали сейчас с камнями. Еще сержант жаловался, что ему не разрешили взять на корабль пса, а у него рука не поднялась пристрелить его. "Сколько пес протянет на одних крабах - то?" - горевал сержант.
- Так и не вспомнил, как тебя зовут? - спросил у меня как - то майор. Я ему сказал, что уже устал отвечать на такие вопросы. - Тогда слушай и запоминай, - сказал он. - Тебя зовут Пит Уоттер. Родился ты в шестьдесят пятом в провинциальном городишке Глендайв штата Монтана. Учился в Сиэтле, там же завербовался в армию. Последнее место твоей службы - штат Даллас, лейтенант - оператор Центра контроля. Исчез при невыясненных обстоятельствах с боевого дежурства. Спустя три года семь месяцев найден в расположении базы "Печальная вдова" в бессознательном состоянии. Запомнил?..
- Конечно, - сказал я. - Только вот зачем? Я не Пит Уоттер.
- Меня эти твои задвиги не касаются. По фотографиям и отпечаткам пальцев и по твоим же воспоминаниям твоя личность идентифицирована. Отвечай, где ты был три с половиной года?! Каким образом исчез из шахты Центра, как перенесся за две тысячи миль от места службы?! Отвечай быстро!
Мне совершенно одинаково было - отвечать быстро или медленно: я пожал плечами…
Неделю я пробыл на судне. Потом меня посадили в вертолет - я даже не успел ни с кем попрощаться - и переправили на авианосец. Час полета на перехватчике. Аэродром. Закрытая машина. Долгая дорога. Большое, казенного типа здание, окруженное добротным забором и лесом с трех сторон. Палата - камера - светлая, чистая, просторная, с решетками на окнах. Душ с дороги. Сытный обед. Небольшой отдых… И потянулись вереницы людей в военной форме, в белых халатах. И снова допросы, перемежающиеся с медосмотрами: психодиагностика, тесты, очные ставки…
Тогда я и услышал, что во мне больше от робота, чем от человека. Впрочем, я такого успел наслушаться о себе, что ничему уже не удивлялся.
Военные меня обвиняли в государственной измене в пользу враждебных государств. Часто спрашивали, не был ли я похищен иноцивилизацией; искали во мне чужеродную программу. Какая - то девица долго разглядывала меня сумасшедшими глазами: оказывается, она могла распознавать инопланетян. Она угомонилась только после того, как я назвал ее дурой, скрепив это красочными эпитетами из лексикона сержанта. Детекторы лжи при мне не работали…
Гораздо занятнее и познавательнее мне было выслушивать людей в белых халатах. Старые, моложавые и молодые, полные, нормальные и тощие - эти люди с одинаково постным выражением на лоснящихся здоровьем и чахоточных, бритых и бородатых, в очках и без них, лицах занудно выясняли при мне свои отношения. На удивление единодушны они были только в одном: что моя память до момента X - все называли время с моего исчезновения из Центра контроля и до появления в расположении базы "Печальная вдова" моментом X - утеряна полностью, а после момента X стала с необычайно высоким уровнем развития. Будто амнезия, очистившая мозг от прошлых событий, дала ему новое уникальное качество - гипермнезию: способность запоминать с фотографической точностью - эйдетической - все увиденное, услышанное, прочувствованное. Людей в белых халатах удивляло, что патология привела меня к такому чудесному приобретению. Но вот разнотолки возникали, едва только речь заходила о моих видениях: ведь я, обладатель эйдетической памяти, воспроизводил в деталях то, чего на самом деле не было. По такому поводу я наслушался следующих слов: криптомнезия, конфабуляция, псевдоремисценция. Этими терминами означалось, что я, во - первых, воспринимаю чужие мысли, прочитаные или услышанные, как собственные, во - вторых, провалы в моей памяти замещаются вымыслами, которые я будто бы воспринимаю за достоверный материал, и, в - третьих, память моя может обманываться, смещая события во времени, и тогда я могу принимать выдуманное событие за уже свершенное и имевшее место в прошлом. Какой - то толстощекий рыжебородый доктор с маленькими и глубоко сидящими, словно бы потайными, глазками сказал, что у меня синдром Мюнхаузена, а возможно, даже и Агасфена - психопатии в виде склонности к псевдологической фантазии. Другой врач желчно возразил, что у больного отсутствует страсть к лечению, которая является исходной для этих синдромов, и добавил в свою очередь, что у меня, вероятнее всего, разновидность синдрома "Алисы в стране чудес": будто бы именно при этом синдроме у больного происходит раздвоение личности, деперсонализация, и у него возникают иллюзии и псевдогаллюцинации, он извращенно воспринимает пространство и время.
Люди в военной форме чаще всего называли меня дезертиром и симулянтом, а врачи - больным, и только майор Кравски сказал: "А разве того, о чем рассказывает Пит, не могло быть?.."
Кравски я узнал сразу, едва увидев его в приоткрывшейся двери в мою палату - камеру. Меня не сбила с толку гражданская одежда, что была на нем - серый с редкими блестками костюм, обычная рубашка с расстегнутым воротом, на ногах - не армейские, но такие же грубоватые туфли на толстой платформе, - я хорошо помнил его лицо: широкое, смуглое, маловыразительное; разве что взгляд его слегка раскосых глаз, придававших лицу выражение усталости и какой - то грусти, запоминался отчетливее, был своеобразной меткой памяти. Я без труда вспомнил эти глаза, и уже по ним определил входящего ко мне Кравски.
- Хэллоу, Пит! - Мне показалось, что я услышал в этом приветствии радость от встречи. - Ты, оказывается, жив и невредим, - подойдя к кровати, сказал Кравски, - а мне наговорили, что тебе совсем плохо.
Я сел на кровати. Кравски по - приятельски похлопал меня ладонью по плечу, не церемонясь, плюхнулся на табурет и потребовал:
- Ну, давай рассказывай!
- Здравствуйте, майор, - сдержанно ответил я. - Вы тоже допрашивать меня будете?
Лицо Кравски полыхнуло на мгновение гневом: дрогнули ноздри, резко обозначились мышцы на скулах.
- А мы с тобой еще хотели повенчать наших детей, - с укоризной сказал он.
- Я не помню этого, майор, - сказал я. - И разве у меня есть дети? Мне об этом ничего не говорили.
Кравски внимательно посмотрел мне в глаза, и снова взгляд его был усталым и печальным:
- Ты еще хотел, чтобы именно у тебя был сын, а я пытался выспорить это право для себя…
- И этого я не помню, майор, - перебил я его. - Я даже не знаю вашего имени.
Короткая усмешка тронула губы Кравски:
- А собирался своего сына назвать моим именем - Майкл.
Никогда бы не подумал, что наши отношения с Кравски могли быть такими дружескими, чтобы вместе не только служить, работать, но и обдумывать судьбы своих еще не родившихся детей, роднить их. И тут же в моем сознании мелькнуло, что это были не мои отношения, что я - то видел майора всего раз в жизни.
- Майор, - сказал я, - меня зовут Солнечный Ветер, я не тот, за кого вы меня принимаете. Мы никогда с вами не были знакомы…
- Оставь, Пит. Нас всех тогда здорово контузило. Я с год еще потом заикался, а Гении - он ближе всех был к тебе - оглох. Но всем нам повезло, считали мы, хоть живы остались, а ты пропал, будто растворился…
- Как это было? - спросил я. Кравски немного оживился.
- Ну вот, - сказал он, - вспомнил?.. Мы с тобой работали на одном терминале, контролировали информацию со спутника "Йорк - III". Все шло нормально, как вдруг он выдал тревогу, обнаружив на контролируемой территории серию вспышек в районах ракетных баз противника. И тут ты сделал глупость: вместо того, чтобы запустить систему оповещения, ты ввел для спутника режим профилактики и автодиагностики. Я даже поначалу опешил, когда с моего дисплея вдруг вся информация исчезла, будто корова языком слизнула, и собирался уже спросить, что с твоим дисплеем, но вовремя заметил высветившуюся надпись "Регламентные работы". Я, помнится, еще выругался в твой адрес: пошел счет на миллисекунды - противник уже выпустил серию ракет, а у нас даже еще оповещение не прошло. И не успел я до клавиш коснуться, чтобы исправить твою ошибку, как в модуле вдруг что - то лопнуло со страшной силой. Не взрыв, не звук пушечного выстрела, а вот именно хлопок, когда лопается что - то огромное, туго наполненное… Знаешь, - Кравски оперся локтями о колени, немного подался ко мне, - я даже глаза закрыл, ожидая действия взрыва. Мне вдруг так ясно представилось, как взрывная волна выдирает меня из кресла, несет на стену, расплющивает о нее. Как все мое разбрызгивается на плоскости, как струями стекает по сразу побуревшей стене и в потоке крови белеет слизь - все, что осталось от моего мозга. Эта жуткая картина заставила меня открыть глаза…
Майор замолчал, слепо уставившись в одну точку. Неожиданно правая бровь его дернулась и выгнулась дугой: видимо, его снова настиг вопрос - "Что же это было?"
- Взрыв был? - спросил я.
- Нет - нет, только звук, - торопливо проговорил он, будто спохватившись. - Только звук, - повторил он, и бровь опустилась на место. - Как бы гром, но не с небес, а вокруг тебя, внутри тебя… Слышал когда - нибудь хлопок после того, как самолет протыкает звуковой барьер? - Я отрицательно завертел головой. - Нет? - чему - то снова удивился он. - Так вот, позади самолета остается хлесткий звук, как от удара гигантским бичом.
- Протыкает барьер, - неожиданно для себя повторил я слова Кравски. - Барьер…
Что - то знакомое мне послышалось в этих словах, даже не в самих словах, мне уже доводилось их слышать, и они проходили у меня под номерами в первой тысяче, а в их сочетании. "Прокол барьера". У меня сразу застучало в висках, я даже напрягся весь, силясь высвободить из своей памяти то, что было связано, что тянулось за этим ключевым сочетанием.
- Вспомнил? - насторожился Кравски. - Хлопок. Бьет по перепонкам, рвет их, изнутри взрывает голову. Кажется, что лопаешься ты сам… Все забирает в себя туман: ты - слепнешь.
Майор хотел мне помочь. Он подсказывал, он требовал, чтобы я обязательно вспомнил, нетерпеливо ждал пробуждения моей памяти. Похоже, ему было крайне необходимо, чтобы я согласился с ним. Но сделал обратное: спугнул то далекое, зыбкое, еще совсем неразличимое, зависшее на паутинке ключевых слов, за которые ухватилось было сознание.
- Нет, не помню.
Он снова сник, обмяк, опустил плечи, монотонно забубнил:
- Не сразу я начал видеть. Сначала проступило белое, потом на белом раскрылись пятна, стали насыщаться серым, темнеть, заполнять какие - то формы… Я увидел Гении, уткнувшегося лицом в пульт. Из уха струилась кровь, капала на пульт. Руки его безжизненно свисли, казалось, пытаясь удержать разъезжающиеся ноги. Но, видимо, не смогли удержать: где - то нарушилось равновесие, колени раздвинулись шире, тело стало потихоньку сползать с кресла. Гении долго падал, в несколько приемов: сначала пробороздил лицом по клавишам пульта, уперся головой в экран дисплея, потом его повлекло назад, на какое - то время падение задержалось и только после он рухнул, ударяясь о стойку под дисплеем то коленями, то плечом, то головой, которая болталась, как у тряпичной куклы. Наконец он утвердился на полу, голова, с маху боднув высоко поднятые колени, откинулась на сиденье кресла. Гении застыл, будто для передышки, и снова нарушилось равновесие - он стал медленно - медленно заваливаться набок.
"Да помогите же вы ему!" Мне казалось, что именно это я и кричал, только не слышал звука собственного голоса: я давился языком, крик застрял в мозгу. Я дернулся, собираясь помочь Гении. Однако и это оказалось только попыткой: я не смог даже привстать с кресла, как меня вывернуло всего наизнанку и с силой бросило на место.
Я боролся с тошнотой. И злость меня пробрала вдруг от носков до макушки, словно электроразряд кто влепил мне, - даже тошнота отступила. "Почему никто не пытается помочь мне, Гении?! Что они - заморозились, что ли?!" Повернул голову влево. Увидел сначала руки, мертвой хваткой вцепившеся в подлокотники, потом искаженное гримасой лицо Роя…
Кравски прервал рассказ, взглянул на меня.
- Помнишь Роя? Лейтенанта Роя Эттика? - без особой надежды спросил он. - Который тебе ящик виски проиграл в компьютерный теннис?.. Не помнишь. Ни черта ты не помнишь! А с Роем ты в одной спецшколе учился. - Он вяло чертыхнулся и продолжил прерванный рассказ:
- Роя корежило от судорог. То, что я поначалу принял за гримасу, было лишь проявлением этих судорог на лице. Он на миг затихал, по потом на пего накатывала волна, лицо перекашивалось в диком оскале. И вот только увидев Роя, увидев кровяные полосы на его шее, идущие от ушей, я испугался. Да, - повторил Кравски, - испугался. От мысли, что началась война, а контузия наша - от подземной ударной волны… А мы не смогли дать оповещение… Тогда - то и поглядел в твою сторону. И увидел два пустых кресла. Одно, из которого так долго выпадал Генни, и следующее - твое. Гении лежал на полу, весь изогнутый, головой в лужице крови. Рядом с твоим креслом никого не было. Тогда я осмотрел весь модуль: все было на месте, кроме тебя. Ты исчез бесследно, растворился. И только пилотка осталась, висела там, на движке тумблера, где ты ее обычно пристраивал…
- Майор, зачем вы мне все так подробно рассказывали? - спросил я после долгого молчания Кравски.
- Зачем? Затем, что я уже, во - первых, не майор, а штатский, пенсионер, инвалид. А во - вторых, я не хочу, чтобы на мне стояло клеймо помешанного. Комиссия, проводившая расследование этого случая, сочла нас такими: будто после контузии всех нас постигло умопомрачение. Не мог ты исчезнуть, не снимая блокировки с дверей лифта, не открывая люков. Да и хлопка, от которого мы получил контузию, никто больше в Центре не слышал ни в одном модуле. Я очень надеялся на тебя, Пит, но ты даже не помнишь того, что помним мы… Знал бы ты, как я радовался твоему воскрешению. А ты даже себя не помнишь…
- Но я помню, что Пит все же вышел на поверхность. Вы еще хотели остановить его, когда он шел к лифту, однако он не послушался. А Генрих сказал, что это Пит угробил мир…
- А ты ответил, что именно поэтому ты и идешь, - подхватил Кравски, нисколько не удивляясь. - И тебе, выходит, снился такой сон.
- Почему сон? Я все это видел, - сказал я. Кравски невесело усмехнулся и сказал:
- Не ты один, все мы видели такой сон.
- Но мне это не снилось! - воскликнул я.
- Однако и войны не было, - спокойно ответил Кравски. - Комиссия заключила, что это были галлюцинации или остаточные проявления их. И ты знаешь, мы вполне согласны с этим заключением. Такого, что мы видели во сне, не было на самом деле: не было никаких вспышек на территории противника, оповещения никто не получал, не сбоил компьютер на борту "Фиксатора–8", не было ответного удара. Ничего этого не было. И приснилось нам такое, пусть и совпадающее во многих деталях, всем в разное время. Мне, например, где - то спустя педелю после случая в модуле, а Генни увидел этот сон лить годом позже, и то не полностью, как мы, а до того момента, когда был дан упреждающий удар.
- Я этого не помню, - сказал я. - Мне запомнились только последние слова Пита: "Это конец. Понимаете вы - это конец всему!" Да перед этим кто - то сказал, что какой - то щит пропустил две боеголовки.
- Тоже, значит, кусками смотришь.
- Не понял.
- Потому что после того как Пит, - Кравски сбился, чертыхнулся и поправился, - после того, как ты проскулил, что всему настал конец, ты и рванулся с кресла, кинулся смотреть, как на город будут падать бомбы.