Наплыв: ранчо на краю пустыни. В отдельно стоящей кухоньке повар-китаец точит ножи. Один из работников, старина Фаррел, сидит на ящике и чистит картошку. Он поет за работой, склонившись над кучей очисток. У него длинное лошадиное лицо. Повар, о котором он и думать забыл, высовывается из окна и говорит:
- Кто-то едет.
Старина Фаррел поднимается с места, приглядывается, яростно чешет в копне волос, снова прищуривает глаза.
- Эх, нехристь ты, нехристь, китаеза. Это не просто кто-то, это как пить дать мистер Уошберн, или я - не я и зеленые яблочки - не творение господне.
Старина Фаррел поднимается, подходит к фасаду главной усадьбы и кричит:
- Эй, мистер Паркер! К вам едет мистер Уошберн!
Уошберн и Паркер сидят вдвоем за маленьким деревянным столиком в гостиной Натчеза Паркера. Перед ними чашки с дымящимся кофе. Паркер - крупный усатый мужчина - сидит на деревянном стуле с прямой спинкой, его высохшие ноги укутаны индейским одеялом. Ниже пояса он парализован: в давние времена пуля раздробила позвоночник.
- Ну что же, Уошберн, - говорит Паркер, - я, как и все мы на Территории, наслышан об этой твоей истории с Малышом Джо Поттером. Жутко представить, что за встреча у вас выйдет. Хотелось бы на нее посмотреть со стороны.
- Я и сам не прочь посмотреть на нее со стороны, - говорю я.
- И где же вы намерены повстречаться?
- Полагаю, в аду.
Паркер подается вперед.
- Что это значит?
- Это значит, что я не собираюсь встречаться с Малышом Джо. Я направляюсь в Бримстоун, а оттуда - все прямо и прямо, подальше от Малыша Джо и всего вашего чертова Дикого Запада.
Паркер подается вперед и зверски дерет пальцами свои седые лохмы. Его большое лицо собирается в складки, словно он впился зубами в гнилое яблоко.
- Удираешь? - спрашивает он.
- Удираю, - говорю я.
Старик морщится, отхаркивается и сплевывает на пол.
- Из всех людей, способных на такое, меньше всего я ожидал услышать это от тебя. Никогда не думал, что увижу, как ты попираешь ценности, во имя которых всегда жил.
- Натчез, они никогда не были моими ценностями. Они достались мне готовенькими, вместе с ролью. Теперь я завязал с ролью и готов вернуть ценности.
Старик какое-то время переваривал все это. Затем заговорил:
- Что с тобой творится, дьявол тебя забери?! Ты что, в одночасье уразумел, что нахапал уже достаточно? Или просто струсил?
- Называй как хочешь, - говорю. - Я заехал, чтобы известить тебя. У меня перед тобой должок.
- Ну не прелесть ли он?! - скалится Паркер. - Он мне кое-что должен, и это не дает ему покоя, поэтому он считает, что обязан, как меньшее из зол, заехать ко мне и сообщить, что удирает от какого-то наглого юнца с "пушкой", у которого за плечами всего одна удачная драка.
- Не перегибай!
- Послушай, Том… - говорит он.
Я поднимаю глаза. Паркер - единственный человек на всей Территории, который порой называет меня по имени. Но делает это очень нечасто.
- Смотри сюда, - говорит он. - Я не любитель цветистых речей. Но ты не можешь просто взять и удрать, Том. Какие бы причины ни были, подумай прежде о самом себе. Неважно где, неважно как, но ты должен жить в ладу с собой.
- Уж с этим-то у меня будет порядок, - говорю я.
Паркер трясет головой.
- Да провались все к чертям! Ты хоть представляешь, для чего вообще существует вся эта штука? Да, они заставляют нас надевать маскарадные костюмы и разгуливать с важным видом, словно нам принадлежит весь этот чертов мир. Но они и платят нам огромные деньги - только для того, чтобы мы были мужчинами, Более того, есть еще высшая цена. Мы должны оставаться мужчинами. Не тогда, когда это проще простого, например в самом начале карьеры. Мы должны оставаться мужчинами до конца, каким бы этот конец ни был. Мы не просто играем роли, Том. Мы живем в них, мы ставим на кон наши жизни, мы сами и есть эти роли, Том. Боже, да ведь любой может одеться ковбоем и прошвырнуться с важным видом по Главной улице. Но не каждый способен нацепить "пушку" и пустить ее в дело.
- Побереги свое красноречие, Паркер, - говорю я. - Ты профессионален через край и поэтому данную сцену провалил. Входи снова в роль, и продолжим эпизод.
- Черт! - говорит Паркер. - Я гроша ломаного не дам ни за эпизод ни за Вестерн, и вообще! Я сейчас говорю только с тобой, Том Уошберн. С тех самых пор как ты пришел на Территорию, мы были с тобой как родные братья. А ведь тогда, вначале, ты был всего лишь напуганным до дрожи в коленках мальчишкой, и завоевал ты себе место под солнцем только потому, что показал характер. И сейчас я не позволю тебе удирать.
- Я допиваю кофе, - говорю я, - и еду дальше.
Внезапно Натчез изворачивается на стуле, захватывает в горсть мою рубашку и притягивает меня к себе, так что наши лица почти соприкасаются. В его другой руке я вижу нож.
- Вытаскивай свой нож, Том. Скорее я убью тебя собственной рукой, чем позволю уехать трусом.
Лицо Паркера совсем близко от меня, его взгляд свирепеет, он обдает меня кислым перегаром. Я упираюсь левой ногой в пол, ставлю правую на край паркеровского стула и с силой толкаю. Стул Паркера опрокидывается, старик грохается на пол, и по выражению его лица я вижу, что он растерян. Я выхватываю "пушку" и целюсь ему между глаз.
- Боже, Том! - бормочет он.
Я взвожу курок.
- Старый безмозглый ублюдок! - кричу я. - Ты что думаешь, мы в игрушки играем? С тех пор как пуля перебила тебе спину, ты стал малость неуклюж, зато многоречив. Ты думаешь, что есть какие-то особые правила и что только ты о них все знаешь? Но правил-то никаких нет! Не учи меня жить, и я не буду учить тебя. Ты старый калека, но если ты полезешь на меня, я буду драться по своим законам, а не по твоим и постараюсь уложить тебя на месте любым доступным мне способом.
Я ослабляю нажим на спусковой крючок. Глаза старого Паркера вылезают из орбит, рот начинает мелко подрагивать, он пытается сдержать себя, но не может. Он визжит - не громко, но высоко-высоко, как перепуганная девчонка.
Большим пальцем я снимаю курок со взвода и убираю "пушку".
- Ладно, - говорю я, - может, теперь ты очнешься и вспомнишь, как оно бывает в жизни на самом деле.
Я приподнимаю Паркера и подсовываю под него стул.
- Прости, что пришлось так поступить, Натчез.
У двери я оборачиваюсь. Паркер ухмыляется мне вслед.
- Рад видеть, что тебе помогло, Том. Мне следовало бы помнить, что у тебя тоже есть нервы. У всех хороших ребят, бывает, шалят нервишки. Но в драке ты будешь прекрасен.
- Старый идиот! Не будет никакой драки! Я ведь сказал тебе: я уезжаю насовсем.
- Удачи, Том. Задай им жару!
- Идиот!
Я уехал…
Всадник переваливает через высокий гребень горы и предоставляет лошади самой отыскивать спуск к распростершейся у подножия пустыне. Слышится мягкий посвист ветра, сверкают на солнце блестки слюды, песок змеится длинными колеблющимися полосами.
Полуденное солнце обрывает свой путь вверх и начинает спускаться. Всадник проезжает между гигантскими скальными формациями, которым резчик ветер придал причудливые очертания. Когда темнеет, всадник расседлывает лошадь и внимательно осматривает ее копыта. Он фальшиво что-то насвистывает, наливает воду из походной фляги в свой котелок, поит лошадь, затем глубже нахлобучивает шляпу и не торопясь пьет сам. Он стреноживает лошадь и разбивает в пустыне привал. Потом садится у костерка и наблюдает, как опускается за горизонт распухшее пустынное солнце. Это высокий худой человек в потрепанном котелке дерби, к его правой ноге прихвачен ремешком "сорок четвертый" с роговей рукояткой.
Бримстоун: заброшенный рудничный поселок на северо-восточной окраине Территории. За городком вздымается созданное природой причудливое скальное образование. Его именуют здесь Дьявольским Большаком. Это широкий, полого спускающийся скальный мост. Дальний конец его, невидимый из поселка, прочно упирается в землю уже за пределами Площадки - в двухстах ярдах и полутора сотнях лет отсюда.
Я въезжаю в городок. Моя лошадь прихрамывает. Вокруг не так много людей, и я сразу замечаю знакомое лицо: черт, это тот самый веснушчатый парнишка. Он, должно быть, очень спешил, раз попал сюда раньше меня. Я проезжаю мимо, не произнося ни слова.
Какое-то время я сижу в седле и любуюсь Дьявольским Большаком. Еще пять минут езды - и я навсегда покину Дикий Запад, покончу со всем этим - с радостями и неудачами, со страхом и весельем, с долгими тягучими днями и унылыми ночами, исполненными риска. Через несколько часов я буду с Консуэлой, я буду читать газеты и смотреть телевизор…
Все, сейчас я пропущу стаканчик местной сивухи, а затем - улепетываю…
Я осаживаю лошадь возле салуна. Народу на улице немного прибавилось, все наблюдают за мной. Я вхожу в салун.
У стойки всего один человек. Это невысокий коренастый мужчина в черном кожаном жилете и черной шляпе из бизоньей кожи. Он оборачивается. За высокий пояс заткнута "пушка" без кобуры. Я никогда его прежде не видел, но знаю, кто это.
- Привет, мистер Уошберн, - говорит он.
- Привет, Малыш Джо, - отвечаю я.
Он вопросительно поднимает бутылку. Я киваю. Он перегибается через стойку, отыскивает еще один стакан и наполняет его для меня. Мы мирно потягиваем виски.
Спустя время я говорю;
- Надеюсь, вы не очень затруднили себя поисками моей персоны?
- Не очень, - говорит Малыш Джо.
Он старше, чем я предполагал. Ему около тридцати. У него грубые рельефные черты лица, сильно выдающиеся скулы, длинные черные подкрученные кверху усы. Он потягивает спиртное, затем обращается ко мне очень кротким тоном:
- Мистер Уошберн, до меня дошел слух, которому я не смею верить. Слух, что вы покидаете эту Территорию вроде как в большой спешке.
- Верно, - говорю я.
- Согласно тому же слуху, вы не предполагали задерживаться здесь даже на такую малость, чтобы обменяться со мной приветствиями.
- И это верно, Малыш Джо. Я не рассчитывал уделять вам свое время. Но как бы то ни было, вы уже здесь.
- Да, я уже здесь, - говорит Малыш Джо. Он оттягивает книзу кончики усов и сильно дергает себя за нос. - Откровенно говоря, мистер Уошберн, я просто не могу поверить, что в ваши намерения не входит сплясать со мной веселый танец. Я слишком много о вас знаю, мистер Уошберн, и я просто не могу поверить этому.
- Лучше все-таки поверьте, Джо, - говорю я ему. - Я допиваю этот стакан, затем выхожу вот через эту дверь, сажусь на свою лошадь и еду на ту сторону Дьявольского Большака.
Малыш Джо дергает себя за нос, хмурит брови и сдвигает шляпу на затылок.
- Никогда не думал, что услышу такое.
- А я никогда не думал, что скажу такое.
- Вы на самом деле не хотите выйти против меня?
Я допиваю и ставлю стакан на стойку.
- Берегите себя, Малыш Джо.
И направляюсь к двери.
- Тогда - последнее, - говорит Малыш Джо.
Я поворачиваюсь. Малыш Джо стоит поодаль от стойки, обе руки его хорошо видны.
- Я не могу принудить вас к перестрелке, мистер Уошберн. Но я тут заключил маленькое пари касательно вашего котелка.
- Слышал о таком.
- Так что… хотя это огорчает меня намного сильнее, чем вы можете себе представить… я вынужден буду забрать его.
Я стою лицом к Джо и ничего не отвечаю.
- Послушайте, Уошберн, - говорит Малыш Джо, - нет никакого смысла вот так стоять и сверлить меня взглядом. Отдавайте шляпу или начнем наши игры.
Я снимаю котелок, расплющиваю его о локоть и пускаю блином в сторону Джо. Он поднимает дерби, не отрывая от меня глаз.
- Вот те на! - говорит он.
- Берегите себя, Малыш Джо.
Я выхожу из салуна.
Напротив салуна собралась толпа. Она ждет. Люди посматривают на двери, вполголоса разговаривая.
Двери салуна распахиваются, и на улицу выходит высокий худой человек с непокрытой головой. У него намечается лысина. К его правой ноге ремешком прихвачен "сорок четвертый", и похоже, что человек знает, как пускать его в дело. Но суть в том, что в дело он его не пустил.
Под внимательным взглядом толпы Уошберн отвязывает лошадь, вскакивает в седло и шагом пускает ее в сторону моста.
Двери салуна снова распахиваются. Выходит невысокий, коренастый, с суровым лицом человек, в руках он держит измятый котелок. Он наблюдает, как всадник уезжает прочь.
Уошберн пришпоривает лошадь, та медлит в нерешительности, но наконец начинает взбираться на мост. Ее приходится постоянно понукать, чтобы она поднималась все выше и выше, отыскивая дорогу на усыпанном голышами склоне. На середине моста Уошберн останавливает лошадь, точнее, дает ей возможность остановиться. Он сейчас на высшей точке каменного моста, на вершине дуги, он замер, оседлав стык между двумя мирами, но не смотрит ни на один из них. Он поднимает руку, чтобы одернуть поля шляпы, и с легким удивлением обнаруживает, что голова его обнажена. Он лениво почесывает лоб - человек, в распоряжении которого все время мира. Затем он поворачивает лошадь и начинает спускаться туда, откуда поднялся, - к Бримстоуну.
Толпа наблюдает, как приближается Уошберн. Она неподвижна, молчалива. Затем, сообразив, что сейчас должно произойти, все бросаются врассыпную, ищут убежища за фургонами, ныряют за корыто с водой, съеживаются за мешками с зерном.
Только Малыш Джо Поттер остается на пыльной улице. Он наблюдает, как Уошберн спешивается, отгоняет лошадь с линии огня и медленно направляется к нему навстречу.
- Эй, Уошберн! - выкрикивает Малыш Джо. - Вернулся за шляпой?
Уошберн ухмыляется и качает головой.
- Нет, Малыш Джо. Я вернулся, чтобы сплясать с тобой веселый танец.
Оба смеются, это очень смешная шутка. Внезапно мужчины выхватывают револьверы. Гулкий лай "сорок четвертых" разносится по городу. Дым и пыль застилают стрелков.
Дым рассеивается. Мужчины по-прежнему стоят. Револьвер Малыша Джо направлен дулом вниз. Малыш Джо пытается крутануть его на пальце и видит, как он выпадает из руки. Затем валится в пыль.
Уошберн засовывает свою "пушку" за ремешок, подходит к Малышу Джо, опускается на колени и приподнимает его голову.
- Черт! - говорит Малыш Джо. - Это был вроде короткий танец, а, Уошберн?
- Слишком короткий, - отвечает Уошберн. - Прости, Джо…
Но Малыш Джо не слышит этих слов. Его взгляд потерял осмысленность, глаза остекленели, тело обмякло. Кровь сочится из двух дырочек в груди, кровь смачивает пыль, струясь из двух больших выходных отверстий в спине.
Уошберн поднимается на ноги, отыскивает в пыли свой котелок, отряхивает его, надевает на голову. Он подходит к лошади. Люди снова выбираются на улицу, слышатся голоса. Уошберн всовывает ногу в стремя и собирается вскочить в седло.
В этот момент дрожащий тонкий голос выкрикивает:
- Отлично, Уошберн, огонь!
С искаженным лицом Уошберн пытается извернуться, пытается освободить стрелковую руку, пытается волчком отскочить с линии огня. Даже в этой судорожной, невероятной позе он умудряется выхватить свой "сорок четвертый" и, крутанувшись на месте, видит в десяти ярдах от себя веснушчатого парнишку: его "пушка" уже выхвачена, он уже прицелился, уже стреляет…
Солнце взрывается в голове Уошберна, он слышит пронзительное ржание лошади, он проламывается сквозь все пыльные этажи мира, валится, а пули с глухим звуком входят в него, - с таким звуком, как если бы большим мясницким ножом плашмя шлепали по говяжьей туше. Мир разваливается на куски, киномашинка разбита, глаза - две расколотые линзы, в которых отражается внезапное крушение вселенной. Финальным сигналом вспыхивает красный свет, и мир проваливается в черноту.
Телезритель - он и публика, он же и актер - какое-то время еще тупо смотрит на потемневший экран, потом начинает ерзать в мягком кресле и потирать подбородок. Ему, похоже, немного не по себе. Наконец он справляется с собой, громко рыгает, протягивает руку и выключает телевизор.
Премия за риск
(перевод на русский язык М. Данилова, Б. Носика)
Рэдер осторожно выглянул в окно. Прямо перед ним была пожарная лестница, а ниже - узкий проход между домами, там стояли видавшие виды детская коляска и три мусорных бачка. Из-за бачка показалась черная рука, в ней что-то блеснуло. Рэдер упал навзничь. Пуля пробила оконное стекло и вошла в потолок, осыпав Рэдера штукатуркой.
Теперь ясно: проход и лестница охраняются, как и дверь.
Он лежал, вытянувшись во всю длину на потрескавшемся линолеуме, глядя на дырку, пробитую в потолке, и прислушивался к шуму за дверью. Его лицо, грязное и усталое, с воспаленными глазами и двухдневной щетиной на подбородке, было искажено от страха - оно то застывало, то вдруг подергивалось, но в нем теперь ощущался характер, ожидание смерти преобразило его.
Один убийца был в проходе, двое на лестничной клетке. Он в ловушке. Он мертв.
Конечно, Рэдер еще двигался, еще дышал, но это лишь по нерасторопности смерти. Через несколько минут она займется им. Смерть понаделает дыр в его теле и на лице, мастерски разукрасит кровью его одежду, сведет руки и ноги в причудливом пируэте могильного танца. Рэдер до боли закусил губу. Хочется жить! Должен же быть выход! Он перекатился на живот и осмотрел дешевую грязную квартирку, в которую его загнали убийцы. Настоящий однокомнатный гроб. Дверь стерегут, пожарную лестницу тоже. Вот только крошечная ванная без окна…
Он вполз в ванную и поднялся на ноги. В потолке была неровная дыра, почти в ладонь шириной. Если бы удалось сделать ее пошире и пролезть в квартиру, что наверху…
Послышался глухой удар. Убийцам не терпелось. Они начали взламывать дверь.
Он осмотрел дыру в потолке. Нет, об этом даже и думать нечего. Не хватит времени.
Они вышибали дверь, покрякивая при каждом ударе. Скоро выскочит замок или петли вылетят из подгнившего дерева. Тогда дверь упадет и двое с пустыми, бесцветными лицами войдут, стряхивая пыль с пиджаков…
Но ведь кто-нибудь поможет ему! Он вытащил из кармана крошечный телевизор. Изображение было нечетким, но он не стал ничего менять. Звук шел громко и ясно.
Он прислушался к профессионально поставленному голосу Майка Терри.
- …ужасная дыра, - сетовал Терри. - Да, друзья, Джим Рэдер попал в ужасную переделку. Вы, конечно, помните, что он скрывался под чужим именем в третьесортном отеле на Бродвее. Казалось, он был в безопасности. Но коридорный узнал его и сообщил банде Томпсона…
Дверь трещала под непрерывными ударами. Рэдер слушал, вцепившись в маленький телевизор.