И, не дожидаясь ответа, побежала к себе, встречать своих коров.
- Ну, я же говорил! - Витамин поглядел на меня победно. - Корова и телок. А бока какие - видал? Ведра полтора молока будет, не меньше.
- Ну, уж, полтора, - усомнился я.
Маня дала почти полное ведро. Прасковья Ильинична процедила молоко сквозь марлю, налила нам по кружке, сама присела на крыльцо.
- Слыхали про торговцев временем? - спросила неожиданно.
- Слыхали, - с готовностью отозвался Витамин. - Это такие шарлатаны, которые дурят простаков почем зря.
- Какие такие шалатаны? - хозяйка удивленно захлопала глазами.
- Ну, это которые обманывают честной народ.
- А, а я думала, ты не по-нашему заговорил. Говорят, пришел один в деревню. С востока. Инопланетник. Немой, слепой. С ним толмач. Сказывают, они мысли друг у друга читают. Ну, стало быть, толмач толкует, что тот думает. Мож и вранье это все. Как ты говоришь - шалатаны? Может быть, да. Первый раз, говорят, бесплатно. А захочешь, значит еще, - плати. Оне у Михеича остановились. Это через три дома отсюда. Схожу вечерком, как по дому управлюсь.
- А мне можно с вами? - подскочил Витамин.
- Ишь, какой шустрый! - хозяйка покачала головой. - Ну, хочешь, так пойдем. А ты что же? - обратилась она ко мне.
Я пожал плечами.
- Пойдешь с нами, - тоном, не терпящим возражений, сказала Прасковья Ильинична, и припечатала ладонью по столу. - Негоже мне одной гулять с Виталькой. Пересуды пойдут.
Я снова пожал плечами. Пойду, отчего не сходить. Не пересудов она боится, а оставлять меня одного в усадьбе. Даром, что есть Полкан, которому достаточно сказать одно слово, и я не смогу даже пошевелиться.
Дом Михеича, казалось, был специально предназначен для деревенских посиделок. В огромном дворе было понаставлено множество скамеек, на которых сидели преимущественно женщины старшего возраста. Были тут несколько парней и девиц, они очень оживленно разговаривали и даже хохотали, за что на них непрерывно шикали. Сидел в окружении немолодых девушек усатый деревенский гармонист лет семидесяти, с лицом, словно сделанным из гофрированного картона, курил самокрутку. Девушки лузгали семечки и смотрели на мир с коровьей тоской. При нашем появлении они заметно оживились и принялись прихорашиваться.
Среди присутствующих было заметно некоторое движение, как в очереди. Часто открывалась входная дверь, из нее кто-нибудь выходил, а в нее тут же кто-нибудь входил. Мы пристроились на одной из скамей, к нам тут же подскочила соседка, и, стреляя глазами, завела с нашей хозяйкой какой-то бесконечный разговор на деревенские вечные темы. Я сразу перестал понимать, о чем они говорят. В это время гармонист встрепенулся, тряхнул седой головой, растянул меха гармони, и стало заметно, что он изрядно пьян. Он заиграл что-то излишне веселое, и это было так же неуместно, как на похоронах. Однако, вполне могло случиться, что какая-нибудь стареющая девушка выскочит в круг, закричит "И-и-и-эх! и пустится в пляс, и мне, почему-то, не хотелось этого. Ничего подобного не произошло, гармонист поиграл немного и скуксился, безвольно опустив руки.
Судя по всему, торговец временем хорошо знал свое дело и был весьма проворен - в избе дольше, чем на две минуты никто не задерживался. Совсем скоро туда вошла Прасковья Ильинична, и соседка, сдерживаемая ее монументальным присутствием, принялась за нас всерьез. Девушки вокруг гармониста бросали на нее завистливые взгляды.
- А чего это такие молодые и красивые в наших краях делают? И чего это вы к Парашке прибились? Шли бы ко мне, у меня работы невпроворот, и еда есть, а ночлег какой - ух! И забор поправить, и крышу перекрыть, и погреб выкопать. Парашка вас, небось, на сеновале уложит, с нее станется. А вы, небось, давно на простынях не спали, подушки не нюхали. Худые какие, как смертушка, доходяги совсем. Парашка баба прижимистая, она вас досыта не накормит, ступайте ко мне... Меня Настасьей кличут, я вдовствую давно уж....
Она трещала без умолку, а я с интересом наблюдал за Витамином. В начале речи он приободрился, набрал воздуху в грудь, расправил плечи, но постепенно, видя, что вставить словечко ему не удастся, выпустил воздух, ссутулился и стал поглядывать вокруг с тоской.
Между тем начало темнеть, вечер плавно переходил в ночь. На небе радостно вылуплялись звезды.
Соседка еще что-то трещала, мы молчали, понимая, что она - существо самодостаточное, и наши ответы ей вовсе не нужны. Более того, мы начали даже перешептываться. Наконец появилась Прасковья Ильинична, на лице которой было написано горькое разочарование. Витамин искоса взглянул на нее, встал.
- Ну, не поминайте лихом, - он подмигнул и скрылся за дверью.
- Ну, что там, что там? - набросилась на Прасковью Ильиничну Настасья.
- Дык... это... - растерянно произнесла наша хозяйка. - Я че-то не поняла...
- Вот и я тоже, - затараторила Настасья. - Ниче не поняла - кто, откуда и зачем. Я ему говорю...
- Да погоди ты! - с досадой остановила ее Прасковья.
Она хотела что-то сказать, вздохнула, задержала воздух, но потом махнула рукой. Гармонист, словно по сигналу, опять встрепенулся, грянул какой-то военный марш, причем вид у него был такой, будто во время паузы он принял на грудь еще граммов двести. И опять гармонь не завела никого. Старик поиграл, поиграл, причем марш постепенно превращался в протяжную мелодию, плюнул и отвернулся. В это время появился Витамин с лицом человека, которому сквозь замочную скважину показали десяток голых баб.
- Иди, - Прасковья больно ткнула меня локтем в бок.
В избе было сумрачно и почти пусто. На скамье у противоположной стены сидел инопланетник с лицом, похожим на сваренную в мундире картофелину. Как мне показалось, глаза у него были затянуты кожаной перепонкой. На нем был грубый домотканый балахон. На полу, скрестив ноги по-турецки, сидел мужчина лет тридцати пяти, худой, безволосый, с узким и длинным лицом и совершенно безумными глазами, одетый в такой же балахон, по всей видимости, толмач. Он посмотрел на меня, и моя душа ушла в пятки. Спокойно, сказал я себе, бояться нечего. Мне ли пристало бояться? Я выдержал взгляд.
- Садись, добрый человек, - глухим, будто удар кувалды по земле, голосом произнес толмач. - Будем знакомы. Меня зовут Борис. Садись, садись. Рацна посмотрит на тебя немного, чтобы составить для тебя узор.
Я поискал глазами, на что сесть, не нашел, сел посреди горницы, также как толмач, скрестив ноги. Инопланетник смотрел на меня несколько томительных секунд, в течение которых что-то шевельнулось во мне - не то страх, которого, как я думал, уже нет в моей душе, не то надежда на чудо. Потом он вытянул руки, обтянутые печеной кожей, и в них оказалась круглая дощечка вроде уменьшенного гончарного круга или крышки от бочонка. В дощечке были выдавлены углубления, в которые торговец начал вставлять разноцветные шарики. Делал он это необычайно быстро, доставая шарики как будто из воздуха. Я заворожено следил за руками, краем глаза заметив, что Борис закрыл свои ненормальные глаза и принялся тихо мычать какую-то неведомую мне мелодию. Наконец все углубления оказались заполненными, инопланетник повернул дощечку вертикально, и ни один шарик не выпал. Круг оказался у меня перед лицом и начал вращаться. Цветные полосы превратились в черные, что-то мелькнуло у меня перед глазами, я отшатнулся.
- Ты что, Михайлов? - произнес женский голос. - Сиди спокойно, твоя очередь на укол еще не подошла.
Я поднял голову и увидел женщину в коротком белом халате, открывающим полные бедра, с металлической коробкой от шприцев в руках. Это Маша, медицинская сестра. Ей около сорока лет, но она до сих пор воображает себя вертихвосткой и заигрывает с больными. Я находился в больничной палате. Стены были выкрашены голубой краской, в палате стояло четыре кровати, на которых лежали люди в полосатых пижамах. Все они были плохо выбриты, но на этом их сходство кончалось. Двое на дальних от окна кроватях, помоложе, лет двадцати-двадцати пяти. Напротив меня, у окна, лежал мужчина средних лет. Четвертым был я.
Я вспомнил. Такое было со мной. Меня привезли с аппендицитом, сделали операцию, положили в эту палату, где я тихо сходил с ума от скуки.
- Михайлов! - раздался голос Маши. - К тебе жена с сыном.
Если бы моя койка неожиданно провалилась в преисподнюю, а меня тряхнуло током так, что волосы встали дыбом, тогда, возможно, был бы тот же эффект. Боже мой! Я ведь лежал в больнице еще до катастрофы! Ну конечно, конечно! Хочу ли я увидеть жену и сына? Что за вопрос! Превозмогая боль, я поднялся на локтях и с нетерпением ждал, когда дверь отворится, и они войдут... И дверь поехала на петлях, и вместо нее перед глазами зарябили цветные полосы, которые вскоре разорвались, и стало видно, что это шарики торговца временем на крутящемся диске.
Диск остановился и исчез в складках балахона инопланетника. Я сидел и не знал что сказать. По-моему, я не дышал.
- Спасибо тебе, добрый человек, - проговорил Борис. - Если понравилось, приходи еще. Приноси продукты, какие сможешь.
"Сволочи!" - прокричал я мысленно. "Прервать на таком месте! Да за это убивать надо!"
Но вслух ничего не сказал, поднялся на слабых ногах и медленно пошел к выходу.
- Мы пробудем здесь несколько дней, - провожал меня голос толмача, сухой и бесплотный, словно механический. - Заходи. И помни, что нет на свете ничего дороже времени.
Я вышел во двор, все так же заполненный людьми. Солнце село уже давно, небо потемнело, будто на него набросили черную вуаль. Луна окрасила двор в оловянные тона. Тут и там проклевывались звезды, делая небо глубже. Гармонист играл что-то залихватское, две разбитные бабенки отплясывали, стуча каблуками в землю и махая платочками. Выражение их лиц было такое, словно они раздумывали над тем, как бы поскорее и без хлопот отдаться кому-нибудь. Настасья, по обыкновению, что-то трещала. Прасковья лузгала семечки и не слушала. Витамин сидел, подперев подбородок рукой, и смотрел куда-то в бесконечность. Настасья взглянула на меня и замерла, оборвав речь на полуслове. Повернули головы и Витамин с Прасковьей. Я подошел, сел, свесил руки между колен.
- Что, что? - с придыханием спросила Настасья.
Я пожал плечами, сказал, ни на кого не глядя:
- Прасковья Ильинична, ночлег мы заработали?
- Ну.
- Можно пойти спать?
Она поджала губы, поднялась, возвышаясь надо мной как семипалубный пароход, двинулась к воротам. Нехотя встали и мы с Витамином. Я услышал, как одна из молодых женщин произнесла:
- Оне городския, оне на нас ужо и не посмотрят.
Витамин остановился, очнулся от раздумий, вскинул голову:
- Ну, отчего же не посмотрят? Очень даже посмотрят! Серег, ты иди. Я скоро буду. Жди меня на сеновале!
Женщины прыснули. Я вышел вслед за Прасковьей.
Потом Прасковья кормила меня куриным супом, овощами, наливала браги, шипучей и острой. Я подозревал, что она имеет на меня виды, но мне это было совершенно безразлично. Я сидел, погруженный в думы и никак не реагировал на нехитрые женские уловки: она распустила волосы по плечам (волосы у нее, кстати сказать, были пышные, вьющиеся и, как будто мелированные - светло-желтые и каштановые), невзначай касалась меня то локтем, то коленом. Я захмелел и рассказал ей про жену и сына, точнее о том, как их потерял, а в конце рассказа так стукнул кулаком по столу и так закусил губу, что она поняла - от меня ждать нечего, во всяком случае, сегодня.
Постелила она мне на сеновале, как и предсказывала Настасья. Я не был в претензии. Упал на одеяло, покрытое простыней, и тут же заснул. Под утро меня растолкал Витамин.
- Дрыхнешь? - прошептал он. - О, да от тебя брагой несет за версту! Хорошо провел время? А я - скверно. Было три бабы, и ни одна не дала, представляешь.
- А может, потому и не дали, что их было три? - сказал я, зевая. - Ну, представь, - как бы они тебе все втроем давали? Тут вряд ли слыхали про французскую любовь.
- Да, пожалуй, - задумчиво произнес Витамин. - А знаешь, почему тут мужиков нету? Когда эта херня случилась, ну, катастрофа, они все на ярмарке были, в Красноянске. На "ярманке", как они говорят. От Красноянска мокрого места не осталось. Ну, и от мужиков, соответственно. А этот Красноянск здесь недалеко, километров сорок пять. И "ярманки" там проводят два раза в год. По привычке. Там, говорят, многое заново отстроилось. Город. А?
- Ну что ж, - сказал я. - Выгонят отсюда, пойдем в город.
- Чего это выгонят? Погоди, погоди. Ты что, плохо ублажил хозяйку?
- Честно сказать, я ее вообще не ублажал.
- Ну и дурак, батенька! - Витамин хлопнул рукой по коленке. - Эх, надо было мне пойти. Хотя она на тебя больше поглядывает. Ну, я же говорю - дурак. Ладно, спи. Утро вечера мудренее.
Утром Прасковья молча бросила на стол краюху хлеба и стукнула кринкой с молоком. Постояла, посмотрела, как мы усаживаемся, буркнула:
- Сегодня табак пасынковать будете.
И ушла, махнув подолом. Значит, мы становились постоянными работниками? Это хорошо.
Дальше были одуряющий запах табака, гудение пчел и пасынки, от которых скоро начало рябить в глазах.
К обеду мы закончили работу. Я ел мало, отложил свою долю овощей и сваренных вкрутую яиц.
- Что, насытился уже? - спросил Витамин. - Или ты... Понимаю, понимаю. Ты хочешь продукты торговцу временем отнести? Что, зацепила тебя реклама?
- Реклама?
- А что? Конечно. Меня тоже зацепило, но я отношусь к этому более сдержанно. Все киношки в жизни не пересмотришь. Как со всеми женщинами не переспишь.
К вечеру следующего дня у меня скопилось достаточно продуктов для похода к торговцу. Я заметил, что и Витамин тоже утаивает от хозяйки еду, но ничего не сказал. И вот я иду с рюкзаком к дому Михеича, который, к слову, и есть тот самый пьяный гармонист. Он и сейчас нетрезв, терзает гармошку со слезой в правом глазу. Народу во дворе немного, человек пять-шесть молодух, и, когда я вхожу, все глаза устремляются на меня, и я чувствую себя как на арене цирка перед особо трудным трюком. Присаживаюсь на скамейку рядом с гармонистом, рюкзак с продуктами укладываю на колени и смущенно спрашиваю:
- А что торговец? Дома ли?
Михеич вскидывает на меня мутный глаз, бормочет заплетающимся языком:
- Дома, дома. Слыхал в детстве сказку такую? Попросилась лиса к зайцу переночевать, да зайца и выгнала. На сеновале ночую! - он резко сжал мехи гармони, она жалобно всхлипнула. - Нет, ну конечно! Я десятую часть у него выторговал. Не без того. А что я? Не человек, что ли? Я тоже пить-есть хочу. Ступай, чего рассиживаться.
Женщины перешептывались, поглядывая на меня.
Я встал и пошел в дом.
- Здравствуй, добрый человек, - приветствовал меня Борис.
- Здравствуйте.
В доме опять было сумрачно. Инопланетник сидел на полу, глядел на меня глазами-перепонками.
- Положи то, что принес, на пол, - велел толмач.
Я развязал мешок, высыпал продукты.
- Хорошо. Целой жизни на это не купишь, но некоторое время...
- А можно мне туда же, где я был в прошлый раз?
- А где ты был в прошлый раз?
- Больница... Когда мне аппендицит вырезали... Ну, он знает.
- Эх, добрый человек, если б мы всегда оказывались там, где хотим...
- Понятно. Значит нельзя?
- Теоретически возможно, - Борис посмотрел на меня, и у меня снова душа ушла в пятки. - Но маловероятно. Вот тебе пример. Ты стреляешь из пистолета в лист жести... В листе образуется отверстие. Сможешь ли ты, выстрелив второй раз, попасть точно в это отверстие? Чтобы оно не расширилось ни на ангстрем? Знаешь, что такое ангстрем?
- Я понял, понял, - сказал я. Этот тип чем-то раздражал меня. - Начнем, пожалуй?
- Рацна сейчас отдыхает. Других посетителей нет. Погоди немного.
- Сколько?
- Дай ему пять минут. Это ведь немного? А пока я скоротаю время умною беседою. Знаешь ли ты, чего хочешь?
- Думаю, да.
- А я думаю - нет.
- Вот как? Почему?
- Человек редко знает, чего хочет. - Борис на корточках переместился ближе ко мне, взял с пола помидор, потер его о рукав и надкусил. При этом лицо его не изменилось. - Ты не исключение. Скорее, наоборот - ты-то как раз и не знаешь, чего хочешь. Ты пришел сюда в надежде на чудо, но ты не веришь, что оно возможно. Таково свойство практического человека. Он не верит в чудеса, но в глубине души надеется на них, причем, надежда эта сильнее, чем у тех, кто в чудеса верит.
- Чудеса? Нет, я не думаю, что Рацна может сотворить то чудо, которого я хочу.
- Зачем же ты тогда пришел, если его не в силах сотворить Рацна? Что может быть глупее бесплодных мечтаний? Можно сколько угодно мечтать, палец о палец не ударив для воплощения мечты...
- А если ударить палец? - перебил я.
- Тогда это будет уже не мечта, а цель. Хотя бы раз ударив палец о палец, ты сделаешь маленький шажок навстречу цели.
При этих словах толмач взялся за принесенные мною продукты вплотную. Он съел хлеб, помидоры, огурцы, яйца, принялся за зеленые яблоки.
- Значит, мечтать вредно?
- Ну, если ты так ставишь вопрос, то да. Вредно для того, кто мечтает.
- А есть ли способ превратить в цель несбыточную мечту?
- Несбыточную? А можно пример несбыточной мечты?
- Ну... - я замялся. - Например, если я хочу, чтобы Луна улетела прочь от Земли.
Борис улыбнулся. И тут я понял, что меня так раздражало в нем. Безумные, как мне казалось, глаза и вполне разумные речи. Саркастическая улыбка в сочетании с таким взглядом давала жуткую картину. Толмач посмотрел на меня и, в то же время, мимо меня, и мне опять сделалось не по себе.
- Тогда тебе нужно начать изучать основы небесной механики, - сказал он, отодвигаясь назад, к стене.
- Зачем?
- Чтобы понять, как это сделать.
- Но это же невозможно!
- Что невозможно? Понять?
Я замолчал, обдумывая, как возразить.
- А если я, изучив основы небесной механики, пойму, что сделать это невозможно?
- Тогда, - Борис пожал плечами, - ты не достигнешь своей цели.
- Только и всего?
Он не ответил.
- Ты изучал философию? - спросил я.
- "Все мы учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь" - ответил он цитатой. - Скажи, разве разумным может быть только человек, изучавший философию? Я знаком с работами некоторых мыслителей. Все они понимают мир по-разному. И объясняют его с разных сторон. Иногда им удается приблизиться к истине, но они словно боятся этого, и сразу убегают. Как ребенок, которого любопытство влечет в семейный склеп, но когда он там оказывается, малейший шорох приводит его в такой ужас, что он улепетывает со всех ног, и в его шевелюре появляется два-три седых волоска. Но мы увлеклись. Рацна готов составить для тебя узор.
- Подождите, - я протянул к Борису руку, пытаясь остановить, потому что он уже начал закрывать глаза, чтобы отрешиться от всего. - А можно ли сделать так, чтобы не вернуться из... путешествия? То есть оттуда, куда отправляет Рацна.